– Боже, как летит время! Валя Берестов — уже патриарх!..

Это конец семидесятых. За столиком в писательском кафе Ираклий Андроников ставит социальный диагноз тому, кого знал вундеркиндом, только что приехавшим в послевоенную Москву из Ташкента. В этом восклицании — привкус веселой зависти.

Почему патриарх? А потому, наверное, что Андроников, сам почти ровесник столетия, знает: только о будущих классиках неизвестные тебе двадцатилетние рассказывают с таким восторгом и расспрашивают с таким любопытством.

Андроников полагает, что у начинающего пятидесятилетнего патриарха все впереди — и стихи, и книги, и новые открытия (мы говорим о том, что Берестов нашел два стихотворения Пушкина), и новые друзья.

Так и будет. Еще два кратких десятилетия земной жизни.

В январе по телеканалу «Культура» показали документальный фильм про Берестова, где разные хорошие люди немного, но хорошо о нем говорили. Там все было верно и точно, кроме, как мне показалось, одного: даже близкие — академик Валентин Лаврентьевич Янин и поэт Александр Семенович Кушнер — еще не сформулировали себе этого патриаршего масштаба берестовской личности, берестовского вклада в русскую культуру (в том числе и в поэзию XX века).

Обычный парадокс культуры: современники ждут от поэта того, что им любо и дорого, а поэт бредет в каких-то своих дебрях, и при всей любви к современникам чихал он на то, что от него ждут. Но, поскольку современнику надо как-то определить и «посчитать» поэта, каждый мерит своей, понятной ему меркой. Например, так: «Берестов — детский». Или так: «Он — не лирик, он ученик Маршака». И так: «Берестов вежливо мыслит». Или даже так: «После войны этого мальчика выпили с чаем».

В телефильме этого уже нет: за десять лет после ухода Берестов заметно подрос. И уже Евгений Евтушенко жалеет в печати, что не включил в первое издание своей антологии «Строфы века» ни строки Берестова. И с восторгом цитирует:

Это было в начале сорок девятого.Горбоносой студентки прелестная челка.Я сказал: — Ты похожа на Анну Ахматову!А она: — Как не стыдно! Ведь я комсомолка!

А Ахматова стихи Берестова любила. И не считала, что «В лужах картинки…» — это детское…

В 1946-м Пудовкин сказал Эйзенштейну, что в Москве появился «новый Пушкин». Было это незадолго до доклада Жданова о Зощенко и Ахматовой.

Доклад этот восемнадцатилетний Берестов прочитал на улице, на газетном стенде. Решил: «Я люблю Ахматову, к тому же она — великий поэт. Но если я так думаю, значит, я тоже инфицированный. И хотя я не понимаю, в чем вина Ахматовой, больше стихов я писать не буду».

Поступив в МГУ на археологию, он сбежал от всех Ждановых-Сталиных в поле. Копал Новгород. Пленные немцы на раскопе обращались к трем начальникам участков, трем Валентинам, — Янину, Седову и Берестову — «герр Валя», считая, что Валя — это звание. «Берестов находит бересту», — сказал Арциховский, когда тот положил перед ним средневековый берестяной поплавок с прорезанным именем (если не путаю, это было слово «Божь» — божий). Через год была открыта первая берестяная грамота.

Но Берестов тогда копал уже Хорезм. Многие из моего поколения открывали для себя Восток по его археологической прозе. Он продолжал дружить с Маршаком и Чуковским, но в столбик писал только детские стихи да экспедиционные песни.

Его не сломали и не согнули — его придавили. Детские стихи стали его внутренней эмиграцией. Только, как заметил петербуржец Михаил Яснов, Берестов первым из русских детских поэтов стал говорить с детьми не сверху вниз, а глаза в глаза. Поэтому лучшие детские его стихи — стихи «общего рода».

И детский он совсем не по-маршаковски:

День настал. И вдруг стемнело.Свет зажгли. Глядим в окно.Снег ложится белый-белый…Отчего же так темно?

Вежливо мыслит?

Вот его эпиграмма 1966 года на процесс по делу Синявского и Даниэля (Берестов был одним из «подписантов»):

Поздно ночью КГБНе ко мне пришло. К тебе!За тобой, а не за мной!Слава партии родной!

За несколько недель до начала афганской кампании он написал:

Что-то грустно. На сердце тоска.Не ввести ль куда-нибудь войска?

Времена, не меняясь, меняются. И вот эпиграмма середины 1990-х:

Впервые в России за столько веков,Жестоких и чуждых морали,Живем мы под властью таких дураков,Которых мы сами избрали.

Что бы он написал о сегодняшних?

Сегодня его издают в хрестоматиях и школьных учебниках. «Как хорошо уметь читать, / Не надо к маме приставать…» знает каждый первоклашка. Издают выборочно, то, что привычно, узнаваемо, то, где Берестов, может, и не самый берестовский. Ему отвели нишу «незнаменитого классика» (так называлась статья о нем Георгия Елина), а он крупный и в стандартные ниши просто не помещается. Так, как до сих пор не помещается в пушкинистику его исследование о детстве Пушкина (Лотман писал, что у Пушкина не было детства, а Берестов академика с блеском опроверг), изданное только раз в библиотечке коротичевского «Огонька».

Так, до сих пор не востребовано его открытие о «лестнице чувств». Это выражение из плана ненаписанной Пушкиным статьи о народной песне. Берестов показал, что основной принцип строения лирических песен русского фольклора, а потом «Евгения Онегина» и всей нашей классики XIX века — парадоксальное, несвязанное с поворотом сюжета изменение чувства.

Это его песня «Эшелоны сорок первого», услышав которую мой всегда сдержанный отец (он был фронтовик) расплакался, а Наум Коржавин назвал великой, не попала ни в один фильм и опубликована лишь на аудиокассете да сайте «Новой газеты».

Его парадоксы. Вот лишь один — «правило Берестова»: «Слабая строка в стихах всегда указывает на место потенциально самой сильной строки. Просто к взятию этой высоты вы оказались не готовы». Не «самовыражение», а «нагрузку на строку» и «звук» (ахматовский термин) он ценил в стихах, как никто. Потому и писал коротко.

Не востребовано и его отношение к другому человеку, априорной нормой которого была дружба. На Берестовских средах в 1970-х и в начале 1980-х в его квартирке на улице Волгина перебывали едва ли не все молодые московские (питерские, таллинские, иркутские) поэты. А потом умерла его жена Татьяна Ивановна Александрова, художница, автор ныне знаменитой у детей сказки о домовенке Кузьке.

И началась другая жизнь.

Новелла Матвеева сказала, что для нее человек XX века — Берестов. Потому что в нем по максимуму было то, чего веку так не хватало, — доброта.

В 2003-м питерское издательство «Вита нова» в серии «Варварская лира» выпустило скромный томик «Избранных стихотворений» Берестова. Тираж смешной, но на складе еще, говорят, осталось.

Старейший петербуржский декоратор Татьяна Аркадьевна Борнштейн рассказывала, что, когда ей перевалило за девяносто, она как-то раз попыталась заменить перегоревшую на кухне лампочку, упала и не могла пошевелиться. Ждала, когда придет с работы сын. А потом произошло чудо: в голове стали звучать стихи, прочитанные накануне. Его стихи, которые, как оказалось, она помнила.

Мысленно дочитала до последней страницы и встала.

Страна болеет, но на ногах еще держится. Ей покуда не до стихов.

«Весны чуть больше на земле»

Памяти Пришвина

Сиянье снега в февралеПоэт назвал весною света.И вот по милости поэтаВесны чуть больше на земле.

1979

Любили тебя без особых причин:За то, что ты — внук,За то, что ты — сын,За то, что малыш,За то, что растешь,За то, что на маму и папу похож.И эта любовь до конца твоих днейОстанется тайной опорой твоей.

1971

«Собачья жизнь!» — сказала кошка.И легче стало ей немножко.

Мама! Раскрылись твои маттиолы.Все их увидели в день похорон.Запах такой, что слетелись бы пчелы –Город не город — на этот веселый,Лаской твоею согретый балкон.

1977

Памяти Т. И. Александровой

Розы в свете морозного дня.У могилы стою на ветру.И впервые утешит меняМысль о том, что я тоже умру.

1984

В тиши музейного зала,Где публике лет под сто,О смерти стишок читалаАгния Львовна Барто.

А на нее гляделиСтарушки и старикиИ на глазах молоделиОт каждой ее строки.

Так внемлют в возрасте нежном,Забыв забавы свои,Стихам о том неизбежном,Что каждого ждет, — о любви.

1985

От редакции

В 1998 году — ровно десять лет назад – Валентин Дмитриевич Берестов стал лауреатом премии «Новой газеты» имени А. Д. Синявского – «За достойное творческое поведение» (была у нас тогда такая премия).

Узнав об этом, Валентин Дмитриевич обрадовался как ребенок. Премиями он избалован не был. А вот получить ее сам уже не успел…Андрей Чернов,специально для «Новой»,Санкт-Петербург