Театр — жестокое занятие. Для тех, кто им занимается всерьез, основная среда — одиночество. Не эмоция, а дисциплина жизни в профессии. Валерий Фокин культивировал эту дисциплину с самурайской безоглядностью. В Петербург, в Александринский театр, от Москвы и семьи удалился как бы на послушание. Каким он там стал — показали гастроли Александринки, гвоздь нынешнего фестиваля «Золотая маска».

«Женитьба» — дело скользкое. Происходит на катке. Скользят женихи, Агафья Тихоновна, Подколесин с Кочкаревым. На сцене МХТ — свежая премьера Валерия Фокина.

Человек лежит на диване, спиной к залу. В красном халате, феске. Горит свеча, одеяло лежит привычными складками, на стене семейные портреты. Вот он поворачивается на другой бок, и мы видим за стеклами круглых, «грибоедовских» очков удивленный взгляд человека, остановленного некоей идеей. Тут же и узнаем, какой: жениться надо, иначе скверность!

Он зовет: Степан! На окно, под которым стоит диван, тяжело шлепается пятерня, над краем возникает голова в треухе с закрытыми глазами. В состоянии слуги (Иван Паршин) для хозяина нового нет, и он живо ведет свое: «Не пришла ли сваха?! А у портного был?». Но у Степана поддерживать отношения сил нет. Стук падения тела Подколесин сопровождает растерянным: «Ну ступай!».

Диван, свеча, книга — свой мир. Герой — человек норы. Сваха (Мария Кузнецова), еще один до бесчувствия пьяный персонаж, приводит его в восторг и ужас. Если б не Кочкарев, Подколесин (Игорь Волков) вечно бы играл в игру примерки новой участи. Но Кочкарев (Дмитрий Лысенков) мигом принимает решение, насильно всовывает во фрак, тащит к невесте. Круглая стена разворачивается и становится забором катка.

На нем Агафья Тихоновна (Юлия Марченко), долговязая, рыжая, белокожая, нарезает по льду один круг за другим. В папильотках, с остановившимся взглядом истукана, вся будто вытаращенная на единственную мысль: замуж!

Лед, где разворачивается действие, — лишь отчасти отсылка к петербургскому фону: некогда в крепкие зимы пустяшное дело было пролететь на коньках с Петроградской до Дворцовой. Ударяет оглушительно, как в советском санатории, сладкий хит «Только у любимой могут быть такие…», и в незримых телеотсветах звезд на льду начинаются показательные выступления гоголевских женихов.

В том, как именно скользят герои, — характер и, сказали бы сегодня, мотивация. Подколесин спотыкается, его фигура в цилиндре и крылатке на коньках — чистый поэтический абсурд. Яичница (Павел Юринов), плотный мужчина с портфелем, напротив, накатывает солидно, округло, с задачей ревизии приданого. Анучкин (Андрей Матюков), нервный обожатель французского, перебирает по льду журавлиными ногами: сплошная истерика несбывшихся амбиций. Жевакин (Валентин Захаров) — безногий, на тележке. Он станет споро отталкиваться «утюгами», поспевая за прочими, однажды шлепнется вверх колесиками, его жанр — жестокий романс. Демонски плавно летает по льду один Кочкарев — обольститель и пружина происходящего.

Гениальный образ Гоголя «жена — материя» острыми колышками злобы дня в спектакле растянут до внятной материальности. Есть общий порядок, подчиняющий всех: дом, успех, департамент, дети, и надо в нем участвовать. Вслед за Эфросом, навсегда сломавшим бытовую традицию чтения пьесы, Фокин выстраивает драму мировоззрения. Гоголевский персонаж, вобравший древний ужас мужского пола перед непоправимостью женского присутствия, у него человек, приверженный себе, дивану — малой родине.

Игорь Волков играет Подколесина интеллигентом, мягким, застенчивым, его черты лишь раз отвердеют решительностью, когда он откажется ехать в церковь. Закаменел монументом и твердит: «Нельзя! Неловко!». Неловкость — синоним чести. Но Кочкарев не сдается. От приятеля — мелкого беса он в ходе спектакля возрастает в держателя контракта: женитьба — спор об уступке себя, о продаже души.

Он тащит Подколесина за шиворот к Агафье, заставляет целовать ручку, и тот, потрясенный новыми ощущениями, двигаясь губами выше и выше, сдается. Из пола вырастает постамент, вознося Подколесина к мечте, и он вдруг сознает: непоправимое — в шаге. Жена — компромисс, несвобода, жена — «сдача и гибель».

Миг перехода внятен, как остановка сердца: только что грезил о будущем и вот уже, цепляясь коньками, сползает с постамента, пятится к окну. Финальная картина — распялившая рот в рыданье Агафья, Кочкарев, тетка, сваха, Дуняшка — иллюстрация к гоголевскому, «как вдруг изо всех окон повысунулись свиные рыла…».

Новые кресла МХТ адски скрипели, зал то исходил неприятием, то взрывался овацией. Предъявление замысла шло крещендо.

Валерий Фокин не просто привез Александринку на гастроли — явил Москве репертуарную линию, выведенную за пять лет. На «скифском празднике на берегу Невы» доказал, что он не самозванец, а наследник традиций.

Суть его упорной политики: серьезный театр может существовать, презирая обстоятельства, навязываемые конъюнктурой. Новые авторы? А как же! Нет новее Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова. Современные задачи? Непременно. Что современнее, чем выбор между добром и злом?

Каждый спектакль — развитие темы. Протасов Сергея Паршина — тихий бунтовщик против механической обыденности каждого дня; единственное неостывшее чувство — ощущение оскорбительной пошлости происходящего. В подвал, на пол, на задворки существования его оттесняют не решенные с Богом вопросы. В «Живом трупе» нет цыган, но есть тоскливая проза жизни — пьянство, страх и потребность ухода.

«Двойник» — когда-то представление Виктора Гвоздицкого, маркированное его уникальной личностью, — стал иным с приходом Виталия Коваленко и Дмитрия Лысенкова: меньше игры нюансов, но главный нерв спектакля — утрата себя как наваждение, вибрация на грани «как бы двойного бытия» — не менее внятен.

Лет десять назад Фокин отметал даже предположение о сотрудничестве с залом: работаю для выяснения собственных насущных вопросов. Сегодня он обременен ответственностью за огромный театр — и, говорит, счастлив. Он заново выстраивает актерский ансамбль. Он пригласил на постановки двух крупнейших режиссеров Европы — Люпу и Терзопулоса. Режиссура и сцена слились в истинно александринский стиль: точеная форма, жесткость решений, высота разговора со зрителем.

Привезенная в столицу «Чайка» Кристиана Люпы — и это уже редкость для нашей сцены — комедия, продуманная в деталях, выстроенная для трагикомических персонажей. Но при раскованности режиссуры возникают претензии к актерам: кроме безупречной Марины Игнатовой (Аркадиной) и Игоря Волкова (Дорна), на прочих будто ложится тень дачного спектакля, в котором налет дилетантизма — часть зрелища.

Личный стиль Фокина всегда был — закрытость и агрессивность. Один артист-звезда как-то пожаловался: «Звонишь по телефону и никогда не угадаешь, будут с тобой вежливы, или в ответ на «Добрый вечер!» услышишь любезное: «Ну?!». Если Фокин хочет, холод окружает его стеной. На недавнем обсуждении книги «Товстоногов репетирует» в зале петербургского СТД, битком набитом людьми, сесть рядом с ним на просторный диван никто так и не решился. Мизантроп, он переведет старушку через улицу (устроит в больницу, обеспечит деньгами) и никому об этом не расскажет. Будет бороться за талант против «болезни» артиста до последней капли доверия — врачи, клиники, любые средства. Будет жесток с актерами, но исключительно любезен с уборщицами. Петербург подчеркнул его обособленность и дал новую степень сосредоточенности.

«Зло должно быть изжито и испытано, через зло что-то открывается, оно тоже путь…». В эту фразу Николая Бердяева, укладывается вся стратегия художественной работы Фокина. Зло, бесчисленные соблазны жизни, крутящее человека бесовство — против его совести, свободы, сознания Бога. Наваждение и мука борьбы с собой — выбор Голядкина. Прыжок в окно — выбор Подколесина. Самоубийство — выбор Протасова. Выбор и бремя его добровольности — сегодня, кажется, главная тема театра режиссера.

Следующий спектакль, репетиции которого уже идут, — о блаженной Ксении Петербургской, похоже, станет программным. Постановка по пьесе Вадима Ливанова будет называться «Ксения. История любви».

— Живой театр сегодня сплошь и рядом существует среди умертвий, — обронил недавно один известный критик.

Театр Валерия Фокина живой. Пытливый, растущий, неровный. С памятью культуры и острым интересом к человеку. И еще он — свидетельство. Того, что режиссер еще не ответил себе на все вопросы, что он в пути. Может быть, и к храму.

Валерий Фокин: «Главное — вернуться к себе, только другому»— Блаженная Ксения, о которой мы ставим спектакль, отказывается от всегоиз-за желания помочь мужу — там, отмолить его грехи; любовь к человеку приводит ее к любви ко всем. Это тоже уход, и его масштаб меня увлекает невероятно.

Наши изменения ведь происходят не внешне. Твой выбор с тобой живет — и можно к нему двигаться. Не так глупо было раньше, когда многие богатые, независимые люди себе определяли по достижении некоего возраста уходить в монастырь.

Человек понимал: ему нужно вернуться к себе, к тому, что он глушил в себе, забивал. Возвращение к себе, только другому. Но когда приезжаешь в монастырь, понимаешь, как это тяжело: наедине с собой страсти начинают одолевать, так в миру не одолевают. Надо прорваться, преодолеть.

И линия театра должна быть направлена на воспитание, просвещение, просветление. Раз уж мы тут и нам дано такое поручение…Марина Токарева