В своих пристрастиях Канны переменчивы, как майский ветер. Позавчера в моде был загадочный восток, вчера — Румыния… Нынче королевой главного кинобала избрана Южная Америка. В конкурсе две аргентинские картины, две бразильские. Мега-полотно Стивена Содерберга «Че» посвящено Чегеваре. А Кустурица сделал кинопортрет Марадоны, прошедшего по красной лестнице как истинная кинозвезда.
Если представить себе официальную программу Каннского фестиваля в виде многостраничного киноромана, то русская кинематография — «записки на полях».
Не считая студенческого конкурса, российские фильмы идут в трех параллельных программах.
На показ картины в «Неделе критики» «Все умрут, а я останусь» продюсер Игорь Толстунов, похожий на строгого преподавателя, привел юных «воспитанниц»: режиссера-дебютантку Валерию Гай-Германику (хвосты в разные стороны, фиолетовое боа из перьев) и трех артисток, сыгравших подружек- девятиклассниц.
«Все умрут…» — история от первого лица, рассказанная максималистски, с изобилием ненорматива и подросткового «жесткача». Студенческий дебют, исторгающий кинематографическую энергию. Девочки из спального района томятся в ожидании субботней школьной дискотеки. Там они — гадкие утята, конечно же, превратятся в прекрасных лебедей и (ну сделай так, Господи) заведут себе парней из старших классов. Эти «маленькие Веры» объявляют взрослым войну. Жанна режет вены, чтобы держать перепуганную маму в кулаке. Катя доводит родителей до истерики. Вика поддерживает общий девиз «Хорошо бы все взрослые сдохли». Они зубами готовы урывать свое счастье, но плохо представляют себе, как это благоденствие выглядит. Поэтому и радость у них маленькая-маленькая: набухаться, залезть в кровать с любимой игрушкой и модным журналом. Как лохушкам преобразиться в див? Мало вскарабкаться на каблуки, необходимы поступки. Уйти с геометрии. Чморить предков. Нажраться красного. Снять самого крутого мальчика в школе. Песчаные замки рассыпаются на глазах. Вместе с ними — дружба, первая любовь, надежды на будущее. Золушки-замарашки не превращаются в принцесс. Растерянные, совершенно беспомощные родители и учителя не знают, как отвечать на агрессию. В самом деле, сдохнуть что ли?
Фильм Гай-Германики очень шероховатый, со сценарными издержками, тем не менее — силен высказыванием от лица тинейджеров. Картины Асановой или Приемыхова были несколько «над», к чему-то призывали, расставляли моральные оценки. Лера рассказывает отчаянно исповедальную историю изнутри. Территория ее кино (тусклые дворы многоэтажек, гаражи, мусорные контейнеры) и ее герои — не провокация. В отличие от многих современных картин про молодежь фильм отвергает ханжество и лицемерие. Это безусловная натура, на которой и произрастают дети — цветы зла, уходящая натура страны, воспитавшей и Леру Гай-Германику.
«Шультес» Бакура Бакурадзе, показанный в «Двухнедельнике режиссеров» начинается с фразы: «Нет, не помню…». Герой, потеряший память и себя самого, 25-летний Леша Шультес, бывший спортсмен, вор-карманник.
Для карманника из одноименного классического фильма Брессона воровство было способом самовыражения. Чужие карманы — его страсть, наваждение, от которого он не может избавиться. Шультес точно так же, как его брессоновский предшественник, — одиночка в толпе. Но… замороженный. Химической реакции взаимоотношений с миром не происходит. Он совершает утренние пробежки, жует фаст-фуд, заказывает умершей маме гроб, грабит квартиру очередной жертвы — лицо его непроницаемо. Юный напарник-ученик сгоняет на его мобильник музыкальную попсу: «Леша я или не Леша?..». Кажется, герой сомневается не только в собственном имени, в причине черепно-мозговой травмы, ввергшей его в амнезию, но и в своем реальном существовании. Фильм Бакурадзе грешит явной незавершенностью. Это набросок, эскиз вполне европейского кино. У Бакурадзе цепкий взгляд. Давно не видела в кино такой настоящей, не туристической Москвы. Сказался документальный опыт режиссера. Эпизод, где Леша читает больной маме программу телепередач, в зале вызвал хохот. Зритель думает, что этот безумный коктейль криминала, новостей и дурного «мыла» — режиссерская фантазия. Наша же публика сразу считывает: «Это твое НТВ, сынок».
Вообразим теперь себе образ «русского», исходя из фестивальных фильмов. В прошлом — агрессивный мордоворот, гэбэшник с дубовыми кулаками и калашниковым наперевес. В настоящем — неулыбчивое, бесчувственное, серое существо. Готовое потратить неблаговидно заработанное бабло на статус европейца («Молчание Лорны» братьев Дарденн). Обкрадывающее без сожаления чужих и своих («Шультес»). В детстве — изничтожающее родителей, учителей, друг друга («Все умрут, а я останусь»).
Как тут не вспомнить балабановского «Брата»: «Are you a gangsters? — No, we are Russians». Вопрос про загадочную русскую душу снят с повестки дня. Актуально другое: а есть ли у этих вырождающихся наследников Толстого и Чехова сердце? И отчего оно так беспамятно?
Финалом русской программы в Каннах стал «Тюльпан» Сергея Дворцевого. Впрочем, официально в программе «Особый взгляд» фильм представлен от Казахстана. Он и снят в казахской степи. Первый кадр — стадо (бараны, овцы, коровы) несется в неведомое, поднимая пыль. Похожий кадр замыкает картину.
Мне представляется успешным сотрудничество документалиста Сергея Дворцевого, признанного не только в России, но и Европе (режиссер живет в Германии, в его кино охотно вкладывают деньги европейские киноорганизации), и самого востребованного из российских сценаристов Геннадия Островского В результате — густой этнос в европейской упаковке.
Аса возвращается после службы на флоте. Живет в юрте, в семье сестры. Пасет их стадо и надеется, что и ему дадут отару. Но у местного начальства разговор короток: будет жена — будет стадо. А единственная в округе (город — в 500 км) прекрасная девушка Тюльпан даже взглянуть на Асу не хочет, у нее свои планы: город, колледж. Для видевших лучший документальный фильм Дворцевого «Счастье» «Тюльпан» не станет открытием. Западная аудитория принимает фильм на ура. В самом деле «Тюльпан» — европейский пирог, замешанный на густом тесте этнографии.
Радетель «живого, не монтажного кино», Дворцевой призывает зрителя любоваться неспешным бытом семьи чабана. Зритель горячо отзывается. Кульминационная сцена фильма: еще неопытный чабан Аса принимает роды у овцы. Младенец рождается в муках у зрителя на глазах. В этот момент кино заканчивается. Всех волнует одно: выживет новорожденный? Когда Аса мокрому, грязному комку в материнской замазке делает искусственное дыхание, зал не дышит. Все это проистекает на фоне бескрайних казахских степей. Песчаные вихревые столбы уносятся в небо, сумрачное тучи пронзают молнии. А ветер пытается сорвать покров с утлой юрты.
Это кино результат отработанного метода Дворцевого. Он поселяется вместе со своими героями примерно на месяц. Потом включает камеру без пленки, чтобы персонажи с ней свыклись. Потом снимает… Особенно Дворцевому удаются портреты детей. В «Счастье» поразил малыш, который ел кашу и засыпал, чуть ли не в тарелке. В фильме «Тюльпан» малыш все время скачет на палке, воображаемом коне. Иногда палкой дубасит старшего брата. Средний сын зачитывает казахстанские новости, только что прослушанные по транзистору. Дочь беспрерывно надрывно поет.
Но в «Тюльпане» Дворцевой не просто наблюдает за жизнью. Смешивая игровые сцены с документальными, актеров с натурщиками, он проходит по лезвию между неигровым и игровым кино. Шва почти не видно. Ну, может, изредка, когда простые казахские парни произносят текст Островского. После показа изощренная каннская публика устроила картине овацию.
Кажется, русское кино как никогда близко подступает к каннскому Олимпу. Участие в параллельных программах, дискуссии в Российском павильоне (о которых мы расскажем в ближайших номерах), статьи о «возрождении российского кино» и «наступлении русских» во всех фестивальных изданиях — свидетельство проникновения нашего кино на европейский рынок. Статья в последнем фестивальном Film francais так и называлась: «Русское кино ищет проход через границы».
