Русский классический вздох «Мы этого сроду не увидим!» — резко устарел. Список имен в афишах «БалтДома», Чеховского фестиваля, NET стал близок к реестрам Авиньона, Эдинбурга, Берлина, Вены.

Знаменитый фламандец Люк Персеваль — участник «Балтийского Дома». Люк Бонди привозил на Чеховский фестиваль «Чайку» (и получил премию Станиславского). Франк Касторф был в Москве с «Мастером и Маргаритой».

На Венском фестивале-2008 шли их новые спектакли. «Театр мэтров» в Европе остро социален.

В «Троиле и Крессиде» Люка Персеваля (театр Muenchner Kammers¬piele) подмостки затянуты туманом. Дождь лупит по палаткам ахейцев. Режиссер осовременил Шекспира. В буклете объяснено: «Механизм войны в театре проще всего показать через риторику. За образцами современной военной риторики отсылаем к сайту www.whitehouse.gov. Параллели с «Троилом и Крессидой» поражают: как будто все писал один исполнительный спичрайтер. …Особо показательна речь Буша от 01.11.2007 г.».

Неразличимы троянские и греческие стратеги. У актеров по две роли: Гектор и Агамемнон, Парис и Менелай. Галстуки античных «трудоголиков» сбились. Их жесты и лай призывов к победе отсылают от сайта www.whitehouse.gov к риторике Третьего рейха. Их Кассандра (она же жрец Калхас) похожа на Жанну д’Арк антиглобализма.

Но у любящих здесь двойников нет. Троянский царевич Троил (Оливер Маллизон) и гречанка-«заложница» Крессида (Юлия Енч) прекрасны. Желтый цыплячий пух свитера босоногой Крессиды подчеркивает ее юность. Свитер — участник нежной игры: полустянутый через голову, он «ослепляет» влюбленных. Он — единственное пятно цвета на сцене. Пока не потекла кровь Троила.

Есть и вторая пара. Очкастый Патрокл, мальчик из хорошего колледжа, застенчиво держит Ахилла за запястье. (Мотив, собственно, восходит к Шекспиру.) Зритель знает: и эти оба будут раздавлены войной.

«То была мать всех войн, прообраз всех войн, — говорит залу Одиссей. — Троя занимала ключевую позицию в античном мире, контролируя проливы меж Черным и Средиземным морями. И стоила десятилетней осады».

Программка Персеваля завершается стихами Бродского «Одиссей — Телемаку».

А из-за кулис все глядит голова Троянского коня. Он весел, как карусельная лошадка. И страшен, как неопознанный знак будущего.

«Прекрасный новый мир» не защищен от тектонических сдвигов истории. Самодовольство благополучия делает общество особенно уязвимым — эта мысль сквозит во многих спектаклях. Венский фестиваль-2008 начинался «Площадью Мангель» Кристофа Марталера, где символом современности стала клиника — «смесь отеля высшего класса, SPA-салона и хосписа». Продолжился фест постановкой голландца Йохана Симмонса «Иов». Андре Юнг замечательно играет Менделя Зингера, многодетного учителя Торы из «черты оседлости» 1900-х, героя романа австрийского классика Йозефа Рота.

Эмиграция в Нью-Йорк сильно меняет жизнь семьи Зингера. Смиренный пожилой человек в каракулевой шапке не перечит детям. Но жестоко тоскует по нищему местечку в Галиции. Глядя на мир, где «спорт важен, время дорого, танцы гигиеничны, бедность — порок, богатство — заслуга, у добродетели низкий рейтинг, благотворительность — вложение капитала, а надеяться стоит лишь на себя», — Мендель все ждет гнева небесного. (Гром грянет в образе Первой мировой.)

Юнг играет укорененность человека в своей участи. «Ты плохо адаптируешься!» — бросает ему сын. Но публика Вены явно была с деревенским учителем, а не с его потомками, ослепленными иллюминацией Кони-Айленда.

По-иному современна премьера Люка Бонди, интенданта Венского фестиваля, — «Второй сюрприз любви» по пьесе Мариво. Черно-белый спектакль безупречно изящен. На сцене два «дома», затянутых черным крепом. В одном лелеет разбитое сердце Маркиза (Одри Боннет), в другом — Шевалье (Паскаль Бонгар). Маркиза погружена в книги. Юная дама в черном льняном пиджачке и стальных очках была бы злой пародией на феминисток, но ее спасает кошачий шарм… Ее дружба с Шевалье могла бы остаться бесконечным коллоквиумом по Плутарху: образованные взрослые дети избалованы и испуганы, готовы отказаться от зова плоти после первой травмы. Здравомыслие субретки, не забывшей законов природы, сводит эту пару.

Однако все свойства остаются при них. Вечной любви Бонди им не обещает.

Берлинский мэтр Франк Касторф привез в Вену-2008 камерную оперу Вольфганга Рима «Якоб Ленц».

Якоб Ленц, приятель юности Гете, был ослепительно талантлив как поэт. Но мощью и здравомыслием Гете наделен не был. Блуждая у границ безумия, чувствуя себя жертвой своего же дара, в 1780-х Ленц рвал связи с миром и изнемогал от неудач. Далее (цитирую венский фестивальный журнал): «Ленц бежал в Россию, что лишь усугубило его душевное состояние». В екатерининской Москве он смиренно служил учителем в пансионе. Летом 1792-го был убит на улице. Другие московские Карл Иванычи похоронили поэта вскладчину.

Оперный Якоб Ленц (Георг Нигль) — Щелкунчик с виду, богоборец в ярком вицмундире не по росту. Нелепая фигурка мечется между пастором Оберлином, символом деятельного добра, и стаей демонов-видений. По сцене проложен железный зигзаг, грань здравомыслия и сумасшествия. Он горит неоновым калением — и поэт ковыляет по канату между мирами.

Венский фестиваль еще шел, когда в Москве объявили программу Чеховских фестивалей 2009 и 2010 годов. Франк КАСТОРФ в 2010-м покажет в России новый чеховский спектакль. Режиссер дал комментарий «Новой газете».

Франк Касторф: «Нам в спину дышит иной мир»— Якоб Ленц — иная, ночная сторона немецкой литературы. Он был другом Гете и жертвой Гете (кстати, первой из многих).

Немногие хоронили Ленца. Немногие плакали о нем. Но поэт был воскрешен Георгом Бюхнером в новелле, по мотивам которой и написана опера.

Ленц, сам Бюхнер, Клейст — мятежная, больная изнанка немецкой поэзии. Мне очень близкая. Кроме того, здесь я сотрудничаю с композитором. Есть люди, понимающие мир именно через музыку. Мне этот способ понимать все интересней.

А в «Трех сестрах» притягивает красота увядающего мира. Его нисхождение, его явный декаданс. Соединив пьесу с рассказом «Мужики», мы, возможно, подчеркнем то, о чем не договорил сам Чехов. Меня всегда интересовали его паузы. То, о чем этот умный, очень трезвый автор умолчал. Например, контраст между сестрами Прозоровыми и другой чеховской Ольгой, из «Мужиков». Она уходит из скудного, брутального крестьянского мира. Именно в Москву, в Москву! Пешком, с маленькой дочерью. Она будет побираться, возможно, продавать себя. Но явно будет бороться до последнего вздоха. И победит.

В подвале дома Трех сестер ворочается мир «Мужиков». Он им не заметен. Но для Чехова в этом, возможно, — предвестие вашей революции. Страшной, очень болезненной для мира. Анамнез таких событий нужно осмыслять и век спустя: принцип «двух миров» никуда не ушел.

—Вы поставили недавно «Берлин. Александрплац».Роман Деблина о кануне фашизма актуален?

— Берлин 1920-х внушал Европе большие надежды! Вавилон, да — но и самая открытая, самая энергичная, самая всеприемлющая столица. В Берлине блистала темнокожая певица Жозефина Бейкер. Нашли себя артисты русской эмиграции — многие. Город жил бешеной энергией, но жил одним днем. Любили, боролись, стремились что-то отвоевать у судьбы — но только здесь и сейчас. Из этих волн всплывает Франц Биберкопф, его несет поток Берлина (можно говорить об асоциальности Биберкопфа, но это неинтересно). Франц и его мир — изнанка Берлина, подпочва надежд и прогнозов…

— А ваш «Fuck off, Amerika» по прозе Эдуарда Лимонова?

— Я собирался ставить «Фауста» с музыкой Шумана, но проект пришлось отложить. И мы объявили, что временно заменяем Гете Лимоновым… Я не сочувствую кругу идей газеты «Лимонка», например. (Хотя мне не нравится лицемерный мир, в котором нельзя курить, но можно бомбить.)

Но радикальные идеи Лимонова существуют. И если мы живем в едином мире, мир должен знать о них.