У каждого времени есть свои герои. Когда ими становятся его типичные представители, можно сказать, что время оправдало надежды простого человека.
Статистический мальчик
Виктор Шендерович — несомненный герой 90-х годов. Конечно, вряд ли он годился для того, чтобы делать с него портрет, но многим мальчишкам тогда и деваться было некуда. Их воспитывали родители, увлеченные идеями демократии и личной ответственности, которые Шендерович популяризировал при каждом удобном случае.А силу родительских убеждений Виктор знал по себе. Ему повезло: заповеди приличного человека он впитал если не с молоком, то с уроками матери и отца, которые стихийно блюли божественные заповеди, будучи, разумеется, атеистами.
— Мне было, наверное, лет пять-шесть, когда я ненароком — типа забыл — унес у себя на руке, из гостей, игрушечные часики. Что называется: душа не устояла… Отец, обнаружив это на полдороге, тут же развернулся (а он ходит с палочкой) — и мы пошли назад. Стыда я набрался!..
Этот путь назад стал хорошим уроком уважения к чужой собственности. А грязь подлога отец раз и навсегда объяснил мальчику, устроив тяжелый разнос за псевдочетверку, переделанную из двойки в школьном дневнике.— Вообще-то многое сходило мне с рук — я, например, довольно рано сообразил, что, рассмешив отца, могу избежать наказания или сильно смягчить оное… Но вранье — тут его просто трясло от ярости… Некоторые поступки отца могут показаться смешными, но… Он, например, ушел с «хлебной» должности председателя Общества книголюбов в своей организации (а хорошие книжки были дефицитом и любовью жизни). Ушел потому, что ему было стыдно иметь отношение к раздаче лучших книг начальству до лотереи, как это, разумеется, практиковалось.
«Писательский» ген — это у Виктора в отца. Фельетоны Шендеровича-старшего в начале 60-х даже печатались в «Литературке» — правда, под фамилией Шендеров. Ехидный сын впоследствии назвал это «обрезанием с обратным знаком», — обрезанный таким образом как бы переставал быть евреем… Но «оттепель» закончилась, и то, что хотел писать Анатолий Семенович, уже не хотели печатать ни под какой фамилией.
Сыну со временем повезло не в пример больше: как раз ко времени его человеческой зрелости страна въехала в очередную «оттепель», и вместо «кухонной» или просто эмиграции открылись совсем другие перспективы… Впрочем, именно на грани восьмидесятых — девяностых тема эмиграции встала во весь рост.
— Конечно, когда почти половина телефонной книжки съехала в дальние края, а ты сидишь тут, где сидел, без статуса и денег, с маленьким ребенком, при полублокадных очередях за молоком и хлебом, то поневоле спросишь себя: «А не дурак ли ты, Виктор?» Долгое время я и думал, что дурак. Стадный рефлекс — страшная штука… Но я привык прислушиваться к себе и доверять ощущениям. И слава богу, не уехал тогда. Хотя многие — слава богу, что уехали! И реализовались там, и стали свободными людьми — там. А я это сделал — здесь. Как говорится, где родился, там и сгодился… Здесь я имею право говорить самые жесткие вещи — это моя страна.
Порождение этой страны, Шендерович даже талант свой открыл в «типических обстоятельствах». В армии.— Служил в Чите. Образцовая, Брежневская! Там мне, разумеется, досталось по полной программе: еврей, с высшим образованием, да еще и москвич — идеальный экземпляр для экзекуции. У нас не было «неуставных отношений» — нас доводили до животного состояния Уставом. «По строгим правилам искусства». Так и боролся за существование, пока не угодил на госпитальную койку… Но гораздо важнее для жизни оказалась ментальная травма. Штука в том, что в десятом классе я поступил в Театральную студию Олега Табакова — Палыч приводил к нам Розова, Катаева, Павла Маркова, Высоцкого, Окуджаву… Я общался с Константином Райкиным, Леонтьевым, Фокиным, с людьми из родительского застолья — и искренне считал, что это и есть советский народ… Армия открыла мне глаза на реальность, и в каком-то смысле, безусловно, именно она сделала сатириком… Первое, что я сделал вернувшись, — стал писать. Для начала написал «с натуры» рассказ про то, как солдатня, растягивая удовольствие, сутки убивала пойманную крысу…
От этого рассказа в редакциях шарахались как черт от ладана — зато в «Иностранке» предложили его напечатать как перевод с испанского! Как антивоенный рассказ молодого и прогрессивного гондурасского писателя об ужасах тамошней хунты. Стыд подлога, внушенный отцом, помешал рождению переводчика с испанского — зато родился сатирик…
Не сразу родился, конечно: первая публикация — в вольнодумном загончике того времени, на 16-й полосе «Литературки» — была стихотворной пародией. Но на его и наше счастье, грянула перестройка, Хазанов прочел с эстрады полстранички про деревню Гадюкино, в которой идут дожди, — и прояснилось настоящее призвание автора зарисовки.
Этот переход — через смех — от несвободы к свободе, по которому Шендерович устремился вместе со своими многочисленными слушателями, в некотором смысле стоит дороже переходов через Альпы. Так меняются времена.«За смехом никогда не таится насилие, <…> смех не воздвигает костров, лицемерие и обман никогда не смеются, а надевают серьезную маску, — писал Б. Бахтин, — смех не создает догматов и не может быть авторитарным».Страна, прощавшаяся с авторитаризмом, с облегчением смеялась над собой, и Шендерович, умевший находить для этого слова, из типического представителя своего времени начал становиться его героем.
Герой своего времени
Из смирившегося с кухонной свободой интеллигента он превращается в борца за свободу настоящую: на митинги начала девяностых Шендерович ходил исправно — вместе с сотнями тысяч обнадеженных граждан. Четкая позиция и редкий дар убеждать веселым словом скоро выдвинули его из толпы на трибуны. Любящий цитировать толстовские слова об «энергии заблуждения», сам он этой энергии, похоже, не потерял до сих пор — и продолжает попытки убедить власть в ее ответственности перед народом, а народ — в связи между четкой работой демократических механизмов и качеством своей жизни. И от этих задач он не отступался, в отличие от главного источника своего вдохновения «кукольных» времен.
— Борис Николаевич одной ногой шагнул в демократическое будущее, но другая так и увязла в номенклатурном болоте. Так и остался в памяти — тут рядом Сахаров с Афанасьевым, а тут Сосковец с Коржаковым… Весь его политический путь укладывается между двумя анекдотами. Первый — 90-го года, помните: «Съезд народных депутатов СССР. Входит группа в масках с автоматами: «Ельцин здесь?». Все: «Вот, вот он!». Автоматчики ему: «Борис Николаевич, пригнитесь!» Всех покрошить, а этого оставить — вот народное отношение к фигуре Ельцина. А второй анекдот — уже из конца 90-х: «Выходит Ельцин из церкви, нищенка ему: «Подайте, Борис Николаевич!». Он в ответ: «Как же я тебе, бабка, подам? У меня ни мяча, ни ракетки». Тут — вся горечь разочарования… И все-таки именно ему и Горбачеву мы обязаны за попытку вырваться из рабства. Вектор-то был правильный, а что выглядело диковато, так по-другому и быть не могло! Власть при демократии — калька с народа. Как говорил Бернард Шоу: «Демократия — это гарантия, что вами не будут руководить лучше, чем вы заслуживаете».
Когда мы заслужили нынешнюю власть, Виктор Шендерович из героя своего времени превратился в лишнего человека.
Лишние люди
…Меж молодых аристократов, Между полезных дипломатов, Для всех он кажется чужим…
Как Онегин стал лишним человеком, не пожелав обуржуазиться, так Шендерович, не согласившись приспособиться к новым политическим веяниям, стремительно перешел в разряд «лишних». Лишней стала и передача «Куклы», и вообще сатира. Последней каплей был знаменитый сюжет по мотивам гофмановского «Крошки Цахеса». Маленький противный человечек, имевший опасное сходство с Путиным, вдруг стал казаться всем прекрасным принцем — благодаря фее, которая расчесала его волшебным телевизионным гребешком (фея была чрезвычайно похожа на Березовского)… Очень скоро сатирик сделался персоной нон грата на всех телеканалах.
— Меня не огорчает, что я перестал быть «телезвездой» — у меня другие амбиции, да и профессия другая. Я литератор, моя работа — находить слова. А вот чего мне не хватает, так это воздуха свободы, воплощением которой было то НТВ.
Мест, где позволено дышать тем воздухом, сегодня осталось немного, но выпуск «Плавленых сырков» на «Эхо Москвы» Шендерович только что прекратил сам. И сам понимает, что это решение требует объяснений…
Понимаете, про Путина и Ко я за девять лет уже все сказал. А ничего нового они уже и не сделают — у них очень ограниченный репертуар. Лгут да воруют, воруют да убивают, убивают да лгут… А я не нанимался пожизненно, раз в день, давать с разбегу пендель по Спасским воротам — сделаю паузу. Важно накопление… Все-таки я надеюсь, что необходимость перемен мы поймем через голову, а не через другое место. Советский Союз, собственно, и погиб, потому что отказывался что-либо понимать через голову. Мы тогда дошли до края, поэтому и появился Горбачев, а не Романов с Гришиным. Я не Глоба и не могу сказать, когда и каким именно образом мы дойдем до края на этот раз — 135 долларов за баррель позволяют стране деградировать практически полностью. Но ясно, что бог не фраер, и однажды эта халява кончится.
Человек, а не фортепьянная клавиша!
Сознание есть величайшее для человека несчастие, но человек его любит и не променяет ни на какие удовлетворения.
В этом Шендерович — стихийный последователь Достоевского. «Прогресс в сознании свободы» кажется ему наиболее прямым путем к человеческому существованию.
— Мы по традиции тяготеем к модели «авторитаризм — пугачевщина — авторитаризм», а не к европейской практике ежедневного ограничения власти. Социального рая на земле нет, но образцы ада существуют — и мы к ним гораздо ближе, чем Европа: демократическое устройство, рая не гарантируя, от ада позволяет все-таки отдалиться. На осознание этого факта у европейцев ушли века, но перед нашими глазами уже есть работающие механизмы, и если мы не идиоты, то относительно быстро (скажем, за полсотни лет) сможем наверстать этот разрыв. А если идиоты — вымрем, как динозавры, у которых тело большое, а мозги маленькие. Размеры России в сочетании с ментальным уровнем ее нынешней политики, увы, дают все основания для этой метафоры…
Даже в юбилейном очерке не будем преувеличивать заслугу быть приличным человеком в неприличных обстоятельствах. Виктор Анатольевич сам заметил как-то: еженедельно комментировать текущую политическую пошлость — не то же самое, что однажды выйти на Красную площадь в 68-м году. Но у каждого своя дорога. И решить, как говорил Зощенко, куда направлено жало твоей сатиры — значит понять не только против чего ты, но и за что.
А если кто еще не понял, за что Виктор Шендерович, — читайте его книги. А он как раз сел писать новые, пока новое время не призовет его.
