«Тацит велик, но Рим, описанный Тацитом, / Достоин ли пера его? / В сем Риме, некогда геройством знаменитом, / Кроме убийц и жертв не вижу ничего. / Жалеть об нем не должно: / Он стоил лютых бед несчастья своего, / Терпя, чего терпеть без подлости не можно».Год 1797-й.

Не чересчур ли жестоко? И — несправедливо?

Рим! Весь? Целое общество? Само устройство его и само состояние? Увы, так и есть, по крайней мере бывает, и то, что речь не о чьей-то индивидуальной ответственности (хотя — куда без нее?), делает картину бедствия объективной.

Уже, кажется, неприлично снова талдычить о печально известном (думаю, вообще идиотском — при любом варианте) проекте второго канала «Имя Россия», где так упорно рвался в лидеры Сталин. Вероятно, в самом деле имели место флешмобы, агрессивная организованность сталинистов, но я лично был бы совсем не прочь, если бы именем № 1 оказался кровавый Коба. Честное слово, невредно нам самим да и приглядывающемуся к нам миру увидеть и устрашиться, какими мы можем (пока только можем) стать.

Не прочь при одном условии, к несчастью, невыполнимом: если бы телевизионный Сталин предстал таким, как его поняли и изобразили честные историки и — Солженицын, Искандер, Рыбаков. Но ведь поклонники твердо знают — иначе бы, напротив, поостереглись нажимать на клавиши, — что в случае победы кумира государственное телевидение не обидит «эффективного менеджера».

«Гитлеры приходят и уходят, а народ остается», — в свое время заметил именно этот исторический персонаж. Так-то оно так, но: «Меня утешает, что я оставляю тебе прожженные души, дырявые души, мертвые души…» — говорит победителю Ланцелоту умирающий Дракон в одноименной пьесе Шварца.

Возвращаясь в реальность, думаю, Владимир Путин имеет право гордиться. Уйдя (?), он оставил нам путинскую Россию, а далеко не всякий правитель способен дать свое имя эпохе. Тем паче стране. Но значит, мы в целом охотно восприняли свою судьбу.

Еще одна цитата. Из Петра Андреевича Вяземского.

«Народ еще не созрел для конституции!» — говорят вам здесь и там. Басенная лиса говорила: виноград зелен!» Лисы исторические говорят, что мы зелены для винограда.

Народ может быть переспелым для конституции, так, но никогда — недозрелым». (1821)Что ж, мы, выходит, устали, разуверились, перезрели для перемен? Коли так, непрошенно сочувствую Дмитрию Медведеву — в том, разумеется, случае, если он, как иные надеются, хочет хоть что-нибудь поменять в атмосфере общества, готового — пусть в части своей — идентифицировать многострадальную родину с главным ее палачом. (Кстати, простите мою наивность, но почему бы и не надеяться, если даже Рауль Кастро и новый Отец Туркмен что-то там либерализуют? В любом случае обманутым быть не стыдно, пусть стыдится обманувший.)

Как бы то ни было, но общество, зараженное исторической беспамятностью, ксенофобией, социальной ненавистью (как бы эта ненависть ни подпитывалась нищетой рядом с кричащей роскошью нуворишей), нездорово. Что слишком очевидно. И где выход? Ну должен же он все-таки быть!

Пресловутая «общая идея», о которой, простите, я уже не могу слышать? Ведь мало того что она, навязанная сверху, извне, бессмысленна. Но ведь и та идея, которая ностальгически вспоминается не одними сталинистами, даже не только пожилыми людьми, так называемая вера в коммунистическое — да и просто светлое — завтра, «моральный кодекс», каковой и впрямь, малость поурезав, легко породнить с христианской моралью, — эта идея объединяла… Да кой черт — «объединяла»! Можно ли считать единством, к тому ж «нерушимым», сообщество, совсем по Карамзину, «убийц и жертв»? Стукачей-палачей, объяснявших стукачество и палачество верностью этой самой идее, и тех, кто, отстрадав по доносу свое в лагерях, случалось, гордились, что сохранили веру в дело Ленина-Сталина…

Между прочим, и та же задумка найти для России одно — общее — имя потому и идиотично, что вполне наглядно успела рассорить. Разъединить.

Нравственное спасение — дело долгое, «хуже вышивания» (опять Шварц, слова Ланцелота, подутратившего иллюзии). Тем более неотложное: пробуждать уважение к отдельной личности, к человеческому многообразию, к индивидуализации, помимо всяких «общих идей», «единых имен», даже вопреки им. Каким образом? Тут не сказать: неизвестно, способы давно опробованы тем, что называлось русской интеллигенцией, — а для начала попридержать бы оскотинивание народа, столь удающееся, ибо коммерчески и политически выгодное.

…Замечательный русский публицист Александр Николаевич Радищев был, признаться, стихотворцем и вовсе посредственным. Но эти строки, сочиненные на пути в ссылку, удивительны:

«Ты хочешь знать, кто я? что я? куда я? / Я тот же, что и был и буду весь свой век. / Не скот, не дерево, не раб, но человек! / Дорогу проложить, где не бывало следу, / Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах, / Чувствительным сердцам и истине я в страх / В острог Илимский еду». Год 1791-й. Давненько нам объясняли, какими быть.

Такое простое дело — вправду простое, если тебе не грозит (пока Сталина на нас нет) острог: не поддаваться тем и тому, кто и что норовит приучить тебя к положению бессознательной деревяшки, скота, раба. Такое простое…