«Мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремимся создать первый разумный, нравственный общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь».
Так начинался МХТ. Тронную речь членам «Товарищества на вере» Станиславский сказал летом 1898 года. Немировича-Данченко при этом не было, он прислал телеграмму. Потом шутили: ясно, кто мать художественного дитяти, — в момент родов отсутствовать может только отец.
Тень отца
Станиславский создал Систему, Немирович — Дело. Станиславского знает весь мир, Немировича — люди театра. Но контрастная оптика времени заставляет расти и расти его удаляющуюся фигуру. Игрок и бонвиван, он был строитель, титан театральной практики. И легенда, обозначенная шуршащей аббревиатурой МХТ, без него не существовала бы: «…какой-нибудь тенденции, кроме чисто художественной, у нас не было. Мы как будто условились: наше — все то, что возвышенно, самобытно, талантливо, а все, что плоско, банально, недоразвито — не должно быть нашим».
Константин Сергеевич и Владимир Иванович вели идею Художественного театра через пороги катастрофической эпохи. Самый достоверный историк МХТ Инна Соловьева констатирует: жизнь театра продолжалась, когда жизнь идеи давно кончилась. Советские «предлагаемые обстоятельства» оказались сильнее всех, в том числе и великого вожака МХТ, Олега Ефремова. Драма Ефремова, растянувшаяся на годы его правления, — тема, которая ждет своих исследователей. В нынешнем сезоне пересеклись две даты: 110-летие со дня рождения театра и 150-летие со дня рождения Немировича-Данченко. Точка значимая: момент переоценки.
Восемь лет театр возглавляет Олег Табаков. Он совершил революцию, превратив МХТ в самый успешный театр страны. Тон минувшего юбилея — интонация победных реляций: «умножил, отремонтировал, прирастил». Но понять, куда пришел МХТ, как, может быть, никакой другой, помогает голос Немировича-Данченко, звучащий в четырех томах его писем. Владимира Ивановича не надо расшифровывать, о его взглядах не приходится гадать. Они изложены. И — самое существенное — обеспечены искусством:
«Театр, как и всякий большой художник, должен отзываться на благороднейшие течения современной жизни. Иначе он станет мертвым учреждением. Но между стремлением жить лучшими этическими или чисто художественными идеями современной жизни и желанием отзываться на все, что привлекает внимание общества, — целая пропасть. В первом случае учреждение может испытывать ряд неудач, потому что далеко не всегда большая публика быстро схватывает благороднейшие идеи века, — зато победы учреждения всегда прочны. Во втором случае неудачи исключаются, потому что учреждение не ведет общество, а само идет за ним, зато победы… чаще всего просто случайны».
МХТ сегодня — отлично налаженное предприятие по производству спектаклей. За годы правления Табакова на нескольких сценах их поставлены десятки. Здесь «работают» государственные и частные деньги, президентские гранты, вливания большого бизнеса.
Олег Табаков не без самоиронии называет себя кризисным менеджером. Определение даже более точное, чем он сам полагает. Давний кризис художественной идеи сегодня окреп в закон жизни. В Камергерском стоит театр богатый и успешный, технически мощный, мобильный, с несколькими площадками, обширным репертуаром, способностью к автономии. Но Немирович, как и Станиславский, считавший неделимым единство этики и эстетики, словно в воду глядел: «Мы будем блестящи и пусты душой…»
Бес переоценки
Ежечасный труд по тяжелой санации артистических организмов был и до последнего дня оставался особой заслугой Немировича-Данченко. От анекдота (услышав, что актриса отказывается от роли, Вл. Ив. попросил ей передать: скажите, что, услышав об этом, я страшно рассердился, кричал и топал ногами. Это было столь невероятно, что мигом смирило артистическую взбалмошность) до потрясающих уроков истины, которые Н.-Д. не боялся давать своим подопечным, включая премьеров. Дар прямоты, неуклончивости, соединенной с тактом и болью за дело и человека в нем, составляли один из выдающихся талантов Н.-Д. Его письма актерам — фантастические документы. Их нужно читать всем, кто руководит людьми, — на производстве или в бизнесе, науке или в школе.
«…В вас этот яд гнездится: переоценка своих артистических возможностей (курсив в письме Леонидову Н.-Д.). Болезнь не наследственная, а благоприобретенная. Прилипчивая, легко развивающаяся и трудно излечимая. Переходящая в манию, порождающая ложные представления…»
В канун 110-летия МХТ показали передачу «Театр плюс ТВ». Камера двигалась по лицам: Марина Голуб, Марина Зудина, Игорь Золотовицкий, Сергей Безруков. Говорят, стоило больших усилий собрать для этих съемок Хабенского, Трухина, Пореченкова. Труппа с готовностью смеялась рассказам типа «как я упала в кадку с огурцами». Царила странно вымученная атмосфера: перед камерой сидели люди, для значительной части которых самое волнующее давно уже — за пределами театра.
По чести сказать, не во МХТ работают сегодня мхатовские артисты. Их — умных, изящных, пластичных внешне, музыкальных внутренне, способных решать самые сложные задачи воплощения жизни чувств, — воспитал и воспитывает Петр Фоменко, Сергей Женовач, Лев Додин со своей командой театральных педагогов.
Настоящий художественный
Так и бремя художественных идей распределилось по разным сценам. Их электричество время от времени вспыхивает у Гинкаса и Яновской, у Фокина, у Женовача. Вообще мхатовские зерна, упав на каменистую почву, проросли. В Москву сейчас приехал настоящий художественный театр. Название — почти та же аббревиатура, с разницей в одной букве: МДТ. Не в Камергерском, освежеванном евроремонтом здании Шехтеля, отныне обитает главная идея МХТ. Она трудно, мучительно и счастливо живет в театре Льва Додина в Петербурге.
Ученик Бориса Зона, Додин, от учителя получил непосредственное ощущение и знание Станиславского и его уроков. И осознанно воспроизвел в театре, который начал строить с Аркадием Кацманом, прин-ципы родоначальников МХТ. В Малом драматическом начинают работу с погружения в пространство места, как некогда в МХТ: от Верколы, Русского Севера «Братьев и сестер» до Норлага, среды «Жизни и судьбы». Здесь не боятся неподъемной прозы (абрамовской трилогии, «Бесов» или романа Гроссмана), как не боялся ее Н.-Д., поставивший «Карамазовых». Здесь не желают меняться в угоду залу, а вместе с ним ищут ответов на главные вопросы. И ставят спектакли, которые по-прежнему оставляют вехи в самосознании нации.
Был момент, когда Петр Семак, премьер МДТ, на котором держится репертуар, уходил из театра. Сманил Табаков. Работы всего над одним спектаклем Семаку хватило, чтобы ощутить разность в атмосфере и целях дела. Осознать бездну между поисками искусства и поисками того, что можно «продавать за деньги». «Розные мы люди», как говаривал Достоевский.
Принуждение к празднику
Главная роль Немировича — лоцман; неистощимая забота — сверка координат: точны ли «основные задачи театра», что сделано для просвещения общества, не одержали ли верх мечтания о беспрерывных «радостях успеха»? И главное: «Какую роль в гражданской жизни играют театры, искусство, деятели его? Что мы из себя представляем? Жонглеры… кормящиеся подачками всех, кто нас желает слушать?»
Чем знаменитей становился МХТ, тем насущней вопрос: «Для чего существует театр вообще?» Ответ: «Чтобы сытых людей заставлять беспокоиться и волноваться о важнейших сторонах жизни».
Москва — самый сытый город России. Уход от современности, остроты и злобы дня повсюду на столичной сцене связан не с опасением не прожить «в наше трудное время», но в первую очередь — с личным выбором людей, которые стоят во главе театральных учреждений, их сознательным отказом от «театра всерьез и надолго». Вместе с телевидением, на деньги и в интересах власти, они творят это бесконечное принуждение к празднику, обществу потребное так же, как недавнее принуждение к миру.
Владимир Иванович, человек столь же несовременный, сколь своевременный, внятно объяснил, чем это всем нам грозит: «Когда известное художественное учреждение, или определенный слой общества, или целая нация начинает удовлетворяться искусством, занимающимся пустяками, это верный признак, что это художественное учреждение, или это общество, или эта нация начинает доживать свои последние дни».
Пройдут кризисы, минут юбилеи, люди по-прежнему будут рождаться и умирать и искать смысл своего прихода и ухода. В том числе — в коробке сцены. И Владимир Иванович Немирович-Данченко с его страстной душой, интеллектуальным пылом и высокой порядочностью никогда не станет замшелой историей для тех, кто будет знать буквы, еще и потому, что «…путь был намечен правильно, и по нему надо идти».
