СюжетыОбщество

Снова мимо

Почему в России в очередной раз откладывается модернизация

Этот материал вышел в номере № 86 от 20 Ноября 2008 г
Читать
Публикуем газетную версию очередной публичной лекции Александра Аузана, прочитанной в клубе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру». В 2006-м — начале 2007-го «Новая» уже знакомила читателей с трилогией профессора Аузана...

Публикуем газетную версию очередной публичной лекции Александра Аузана, прочитанной в клубе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

В 2006-м — начале 2007-го «Новая» уже знакомила читателей с трилогией профессора Аузана «Договор 2008», посвященной новому политическому циклу, в который Россия вступит после очередных президентских выборов, и очертаниям возможного договора между обществом и властью. В начале 2008 года — с лекцией «Национальные ценности и конституционный строй».

Нынешняя лекция — «Национальные ценности и российская модернизация: пересчет маршрута» — была прочитана профессором Аузаном в октябре этого года в том же клубе Bilingua и вызвала, как обычно, огромный интерес всех, кому довелось на ней присутствовать.

Напомним, что профессор Александр АУЗАН является президентом Института национального проекта «Общественный договор», членом Совета при президенте РФ по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека, заведующим кафедрой прикладной институциональной экономики МГУ.

На мой взгляд, летом 2008 года Россия миновала развилку, на которой была возможна модернизация. Произошедший поворот кажется мне не менее важным, чем предыдущая развилка 2003—2004 гг. 2008-й — это очередная развилка и очередная потерянная возможность. Была ли реальная возможность модернизации, или те признаки оттепели, которые мы наблюдали весной, были просто блуждающими огоньками? Я думаю, что возможность была. И основанием для этого является расчет.

Размывание правил

Давайте сравним 2003 и 2008 годы. К 2003 году был завершен первый раздел активов России, возникло первое поколение олигархии. И возникла развилка. Еще в 80-е годы были построены модели МакГира и Олсона, которые показывают, как развивается процесс складывания социального контракта. Государство выступает как стационарный бандит; группы интересов, которые используют государство, делят активы. Когда основные активы поделены, а до остальных трудно дотянуться, возникает вопрос. Либо начинать новый передел, либо попытаться создать новую систему правил, чтобы наладить систему эксплуатации уже захваченных активов. Это был вопрос 2000—2002 годов. После захвата ЮКОСа, после выборов в парламент этот вопрос решился не в пользу новой системы правил. Почему? Те же модели Олсона—МакГира показывают, что принятие новой системы правил происходит при условии, если не появляются новые «голодные» группы, претендующие на крупные активы. Тогда они появились — и игра пошла на новый цикл. Этот цикл завершался в 2006—2007 годах. Снова вышли на ту же развилку.

Политическая конструкция, которая возникла в апреле-мае, свидетельствовала о том, что эта проблема осознана. В то время как правительство Путина завершало передел, администрация Медведева формировала повестку, направленную на закрепление существующих прав собственности. Очевидные признаки спроса на изменение правил были. Но цикл опять сорвался. Почему? Новые «голодные» группы? Маловероятно. Думаю, что произошло нечто иное.

Еще в 2007 году кризис вокруг проблемы третьего срока, изменения Конституции решился в пользу сохранения Конституции. На мой взгляд, это произошло потому, что доминирующим группам важно было не потерять капитализацию их отечественных и особенно зарубежных активов, возможность вхождения в транснациональные проекты. А летом 2008-го это оказалось уже неважным. Мировой кризис уже развивался. Признаки показывали, что декапитализация зарубежных активов может произойти независимо от того, соблюдает ли Россия правила. Вместо отказа от перераспределительной игры в пользу правил эксплуатации активов она (игра) была вынесена на новые пространства. Оказалось возможным вести ее в международном пространстве и продолжать наращивание активов. Почему? Потому, что шло размывание правил на мировом рынке. Не только экономических, но и политических институтов послеялтинской системы. Я бы не сказал, что это прямой умысел российской власти. Она как раз всегда отстаивала сохранение послеялтинской системы (что, правда, малоперспективно: за шестьдесят с лишним послевоенных лет многое в мире изменилось). Размывание правил было проведено в первую очередь Западом. Белград, Ирак, Косово. Очень страшный прецедент. Что может хорошо работать в условиях беспредела? Российский бюрократический капитал. Он вырос в таких условиях: игра без правил, «по беспределу» — наш национальный вид спорта. Поэтому понятно, почему доминирующие группы отказались от идеи спроса на право.

Патриотическая консолидация

А почему это так хорошо было воспринято внизу? Социология показывает, что произошла мощнейшая патриотическая консолидация. Если сравнивать с 2003 годом, то тогда произошло следующее: центральная для 90-х годов (хотя и вызывавшая споры) ценность свободы была фактически заменена ценностью стабильности. Следствием этого стало формирование полноценного авторитарного режима. Реакции часто наследуют революции, поскольку у реакции есть позитивные функции по восстановлению порядка.

Что произошло дальше? Стабильность начала уходить. Сначала была проблема с управлением инфляцией в 2007 году. А с февраля-марта 2008 года в России впервые за 8 лет стала падать норма сбережения. Люди до этого охотно сберегали, предполагая стабильность. Люди осознали уход стабильности еще до основных ударов мирового кризиса. Стабильность ушла внутри до того, как ушла снаружи. Появился спрос на другие ценности. Социология довольно четко показывает, что, как и в 2003 году, вторая по значению ценность, которая поднималась в массовом сознании, — это справедливость. Причем в 2003 году она стала удобным моментом для манипулирования вокруг «дела ЮКОСа» и выборов в парламент. По-моему, именно эта ценность должна была определять следующий политический цикл. Спрос на справедливость довольно близок к спросу на право, который предъявляли бизнес и доминирующие группы. Видно, что речь идет о равенстве перед законом и т.д. Тем не менее не справедливость стала победителем этого выбора. Доминирующей стала идея великой державы.

Это и требует анализа. Такого масштаба патриотической консолидации, как в августе 2008 года, за все время социологических наблюдений в России не наблюдалось. Что этот выбор значит? Ведь он создает существенные изменения ситуации и влияет на то, что называется социальным контрактом. Я попробую дать некоторый анализ того, что это будет означать для изменения внутренних отношений и для перспектив модернизации.

Знаменита фраза Николая Бердяева: «Между февралем и октябрем 17-го года перед изумленным русским взглядом прошли все возможные партии и идеи. Что же выбрал русский человек? То, что имел до этого. Царя и державу». Похоже на прямую аналогию. В 2003-м выбираем царя, в 2008-м — державу.

Мне кажется, что кроме институтов, связанных с сообществом (правы этнологи и социологи: нет больше в России ни крестьянской общины, ни патриархальной большой семьи), есть другие институты, способные транслировать традицию — культурные институты. Хочу напомнить о статье Ю.М. Лотмана «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры». Он писал о том, что русской культуре в отличие от Запада свойственен второй вариант. Да, модернизация втягивает договор в русскую культуру. Но есть трансляция, которую осуществляет культурный институт, например через язык. Давайте возьмем слово «государство». Что такое государство? Это не только чиновники, правительство, но и население, проще говоря, — это страна. И отсюда эта позиция: государство может все. И должно делать все. Это, на мой взгляд, и есть этот архетип вручения себя, который транслируется языком. Принятие великой державы в качестве первой ценности имеет несколько довольно неожиданных последствий. Во-первых, закрепление отчуждения людей от государства, во-вторых, необходимость компенсации этого отчуждения во внешней экспансии влияния, в-третьих, создание действительных пределов модернизации. Попробую далее разъяснить.

Государство как ценность

Год назад я предложил весьма спорную гипотезу о том, что национальные ценности уравновешивают этнические стереотипы. Я и сейчас от этого не отказываюсь, но одну поправку должен внести. Когда я выдвинул это суждение, я основывался на опыте модернизированных наций. Теперь хочу сказать: у них ценности действительно уравновешивают этнические стереотипы, а у традиционных этносов — нет. У них ценности подчиняются не законам дополнительности, а законам тождества. Государство как ценность — это консервант, типичная традиционная ценность. Вообще государство как ценность возникает у немногих этносов. Это типично для молодого этноса, который пережил экзистенциальный кризис, который стоял на грани уничтожения. В великорусском этносе это было, но очень давно. Это было в период ига, когда писали «Слово о погибели Русской земли». И тогда появление этого было объяснимо.

Избрание государства в качестве ценности, а не в качестве инструмента дает неожиданные последствия. Если государство — инструмент, то естественно приспосабливать его к тому, что требует общественная эволюция. Это же инструмент. А если это ценность, то его нельзя менять. В результате уже не раз историческая эволюция выводила на отчужденное отношение с таким государством. Это парадокс, но это так. И я хочу показать, как это работает в нынешней структуре социального контракта. Под социальным контрактом я понимаю обмен ожиданиями по поводу прав собственности и свободы. Полезно посмотреть, какие ожидания есть в отношении поведения государства у людей. Неформальные правила в любой стране не совпадают с правилами формальными, они же разные! И по-разному соотносятся с нормой, возведенной в закон.

Например, отношение к заключенным или беглым каторжникам. В России к ним через эпохи проходит сочувственное отношение. В США люди, узнав о побеге, брали винчестеры и шли искать беглеца. А в Сибири еще в XIX веке для беглых оставляли молоко и хлеб на подоконниках, понимая, что человек, скорее всего, не виноват.

Отношение к доносу. Донос, который в Европе является способом отстаивания своих гражданских прав, в России морально запрещен. Глава «Мемориала» Арсений Рогинский пояснял: в ходе Большого террора количество арестов по доносу никогда не превышало 6%, притом что Сталин требовал от органов НКВД поднять уровень народной поддержки. Не сумели. Донос запрещен.

«Правовой нигилизм». Это не правовой нигилизм. Это саботаж тех норм, которые предлагает власть. Все это вместе создает картину, про которую Ходорковский сказал: «У нас любая власть превращается в оккупационный режим». Любая. Боязнь провокаторов, саботаж, сочувствие зэкам.

Статус и воля вместо достоинства и свободы

Есть и обратная сторона. Чего ожидают от государства? Во-первых, постоянно есть ожидание экспроприации. В 2006—2007 годах бизнесмены постоянно спрашивали экономистов: «Ну не может же быть так долго. Ведь должны же прийти и отнять?!» Кстати, это фиксируется не только в России. Даглас Норт доказал, что при наличии вертикального контракта правитель никогда не заинтересован в достижении подданными максимального благосостояния, потому что это увеличивает их переговорную силу, протестный потенциал (политологи называют это «закон Токвиля»), поэтому периодически должны проводиться конфискационные реформы. Это закономерность.

Но есть и второе — разрешение казнокрадства. Я процитирую историка Евгения Тарле, который привел анекдот из эпохи экономического подъема 80-х годов XIX века. «Приходят к высокому чиновнику и говорят: «Мы дадим Вам три тысячи, и об этом не будет знать ни одна живая душа». А тот отвечает: «Дайте пять тысяч и рассказывайте кому хотите». Нынешняя ситуация не отличается — ведь на всех есть чемоданы компромата. Ну и что? От власти и не ожидается, что она не будет воровать. Требуется, чтобы она не убивала. И фактически возникает негативный контракт. Власть ожидает, что люди не будут платить налоги, а люди ожидают от власти казнокрадства. Помните у Бродского: «Но ворюги мне милей, чем кровопийцы»?

Понятно, что такой контракт нужно прикрывать мнимой сделкой. Ведь предполагается, что люди должны платить налоги и т.д. Это очень точно отразил Жванецкий еще в 80-е годы. У него был рассказик «Разговор народа с властью», где власть убеждает народ, что надо работать и что она о нем заботится. А народ говорит: «Да-да». А сам все время что-то откручивает, прячет за спиной.

Когда сталкиваются внешняя и внутренняя стороны сделки, побеждает именно внутреннее содержание. Откуда такое изуверское обоснование по УДО Ходорковского: «Не желал учиться быть швеей-мотористкой»? Это подчеркивание того, где доминирующая сторона контракта, а где вторичная. Власть руками не трогать! При таком контракте эффективность и моральная ситуация не очень хороши. Есть ли пути для развития? Да. Но только выход на внешнее поле дает позитивный вектор.

Понятно, почему экспансия устраивает элиты. Но почему это устраивает массы? Я думаю, что здесь действует ряд компенсационных механизмов. Расширение пространства при торможении времени дает некоторый баланс и положительные эмоциональные ощущения. Я, например, испытываю положительные эмоции от того, что в Абхазию можно ездить без границ, а Арктика — это наша экономическая территория. Есть несколько положительных эффектов. В.К. Кантор писал о толерантности империи. Откуда она? При расширении пространства растут издержки контроля над каждой единицей в этом пространстве. И идет ослабление давления. Происходит включение твоих бывших конкурентов, которые раньше возили спирт из Южной Осетии по каким-то непонятным правилам, в систему правил, которые контролируемы для империи.

Но происходят и более важные вещи на уровне ценностей. Отсутствие человеческого достоинства внутри страны компенсируется статусом принадлежности к великой державе. Алла Гербер как-то процитировала таксиста, который сказал про советское время: «Сам-то я был дерьмо полное, а страна какая великая была!» Наконец, воля — это ценностное понятие, которое неэквивалентно свободе. Оно включает в себя выход на пространственную свободу — «выход на волю». Дополнение авторитаризма экспансией создает гармонию и некоторые позитивные ожидания. Каждый раз в такой ситуации возникает еще и надежда на то, что империя будет заниматься модернизацией. Эту надежду высказывал еще Пушкин: «Правительство — единственный европеец» (это про империю Николая I!). Позвольте с этим не согласиться.

(Окончание следует)

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow