Когда фестиваль «Большая перемена» только начинался, организаторы намекнули, что ситуация с детскими театрами у нас «кризисная». Может, и так: для зрителя большинство спектаклей прошедшего фестиваля были котами в мешке. И даже громкие имена не гарантировали, что ребенок увидит в театре то, что ему хотели бы показать родители.
Оставив мультимедийным развлечениям красоты графики, декораций и костюмов, детский театр стал жестче, конкретнее и телесно ближе к залу. На «Большой перемене» детишки получили прививку такого театра.
Актеры швейцарского театра Sgaramusch пересказывают вкривь и вкось придуманные истории про страшного волка. Их сочинили дети. Минимум средств: стол, шапки-ушанки, стаканчик… Актеров всего трое, они перекидывают друг другу роли. То они волки, то свиньи, которые волка загрызли и похоронили, то супружеская пара из Ливерпуля… История наибольшего напряжения достигает в самой абсурдной части — с появлением персонажа по имени Печень. Женушка мистера Малвоя под бодрый британский поп делает мужу операцию, вынимает печень, беседует с ней… И, надо сказать, расчленение в исполнении этих неунывающих людей вызывает у детей в зале сказочный восторг. То же самое происходит и в другом спектакле швейцарского театра — в «Белоснежке». Охотник Джон блуждает рукой в теле убитого оленя в поисках пульсирующего сердца. И вынимает его (сердце продолжает пульсировать в руке).
Выходя из зала, малыши выли волками и рассуждали: «Если Роза и Печень поженились, то приколись, какие у них будут дети! А чем они будут пахнуть?»
Фестивальный ритм не давал фантазии юных зрителей стоять на месте ни дня. Ее безжалостно запускали в работу даже в невинной истории о старой Леди и девочке — в «Весенней листве» датского театра Carte Blanche. Старая леди увязла в прошлом и со скрипом согласилась на новую жизнь. И все это передалось в зал при помощи пары рук, старушечьего пенсне и кукольных башмачков всего за 30 минут.
Ребенок не выдерживает трехчасовую осаду меланхолической истории, даже если есть перерыв. Что печально: чем больше в спектакле слов, тем он отечественнее. В этом, надо полагать, и кроется пресловутый кризис.
Вот история Винни-Пуха («Дом на Пуховой опушке» режиссера Анатолия Праудина). Все началось со смерти Кристофера Робина, и Пух с ироничной полуулыбкой, и Пятачок в нежном розовом платьишке (и волосатыми ногами), и вся компания честно тоскуют не то на чердаке, не то в подвале по былым шалостям. С таким вот чувством, наверное, читают Пруста на пенсии… или детские рисунки на чердаке находят. Увы, зритель пошел независимый, и часть зала не вернулась в зал на второе действие, хоть и было интересно: разные штуковины на сцене, от металлической сетки до упаковочной фольги, переживали метаморфозы. Была сетка и фольга, стала пчела… А ближе к финалу началась в новом Пуховом мире радость… Но столь выразительна была до того печаль, что радость как-то поблекла.
Детский театр уверенно движется в сторону интерактивности. Чтобы из зала выбежали дети на сцену — или в зал дети со сцены. Чтобы, как в театре АХЕ, школьники выходили из зала на сцену рассказывать ужастики «про зеленую руку». В прошлом году минимум дистанции с детьми установил театр СамАрт со спектаклем «Счастливый Ганс»: дети сидели в палатке, актеры играли рядом, так что под конец все смешались, вместе пели и выкрикивали реплики. В этом году СамАрт привез поставленный эстонским режиссером Ааре Тойка «Жил-был Геракл». Многое было не отличить от работ европейских коллег: музыканты на сцене импровизируют на гитарах, костюмы лаконичны, простые валенки превращаются то в коров, то в головы пса Цербера… Зал хихикает, но вот выходят дети. «Тебе понравилось?» — «Мне понравилось, но я спал»… «Было смешно, но… скучно».
На «Большой перемене» было немало клоунады, и тут, казалось бы, должно быть весело. Считается, что это для детей. Но является ли возраст 10 лет границей, за которой шутка с черной мочалкой на раздетой балерине — то есть, скажем прямо, с лобковыми волосами — уже уместной? Полный зал на представлении «Лицедеев»: кто-то похихикал, кто-то увел ребенка подобру-поздорову… Все же у детского черного юмора свои оттенки.
Основная программа «Большой перемены» все-таки вытеснила театры, в которых играют дети. Странно получилось: взрослые, играя для детей, стараются все упрощать, посмеяться над страшным. А дети, играя, ставят сложные вопросы, драматизируют. Девочки из Театра на Набережной в спектакле Федора Сухова «Гранд Каньон» спешат до утра освободить бизонов, предназначенных для отстрела. Случайность заставляет одну из них ехать на бульдозере к обрыву. Она раскрывает руки, как объятия, навстречу свободе — и падает в Каньон. Все время спектакля стоит вопрос: случайность ли эта смерть?
Дети играли в спектакле театра DEREVO «Once», и сами были в восторге от такой возможности. И кто бы сказал, что им под силу сыграть историю безответной любви, которая кончилась, кстати, смертью главного героя? Где та мера, благодаря которой ребенок, по выражению организаторов «Большой перемены», научился «потреблять искусство»?!
«Большая перемена» продемонстрировала, что ребенок, как Пятачок, по-прежнему «очень маленькое существо», как бы мы ни готовили его к разным жизненным кризисам, и театр, если он хочет оставаться детским, должен оставаться на этой территории.
