Валерий Фокин поставил спектакль, каких у нас пока никто не ставил. До революции — не было ни возможности, ни нужды. В советские времена — была нужда, не было возможности. Сегодня — есть возможность, а нужда возросла стократно.
Крик. Женщина кричит — «как по покойнику». Так и есть. Звук, накрывающий зал, уже не человеческий голос — звериный вой. Выбегает на сцену, бьется, боль ее ломает и корчит: муж умер. Вокруг толпа. В ней нарастает ропот: «Без покаяния умер Андрей Федорович. Без покаяния». Больше мы в женском обличье героиню не увидим.
На сцену Александринского театра перенесена одна из самых петербургских историй умышленного города — легенда жизни блаженной Ксении, канонизированной святой.
…Из кулис вырывается бесполое существо: цыплячья шея, бритая голова, видавший виды военный сюртук. Делает по сцене несколько кругов, замирает в центре. На существо сверху падает ослепительный луч, ударяет гром, льет дождь. И жалкое, некрасивое лицо становится — лик. Глаза на нем, обращенные в зал, горят отчаянием и решимостью.
«Ксения. История любви» начинается со страницы «Википедии». Экран спроецирован на серую стену декорации, и все время, пока в зале рассаживаются люди, по нему ползет жизнеописание-житие: «…блаженная Ксения родилась в первой половине XVIII столетия от благочестивых и благородных родителей, <…> сочеталась браком с придворным певчим, полковником Андреем Федоровичем Петровым и жила с супругом в Санкт-Петербурге. Но не долго судил Господь молодой чете идти вместе по жизненному пути: Андрей Федорович скончался, оставив Ксению вдовою на 26-м году ее жизни.
Этот удар сильно поразил Ксению Григорьевну. Она сразу как бы забыла все земное, человеческое, и оттого многим казалась сумасшедшей, лишившейся рассудка. Особенно после того, как раздала все свое имущество бедным.
Ксения избрала для себя путь юродства Христа ради. Облачившись в одежду мужа, она стала всех уверять, что Андрей Федорович вовсе не умер, а умерла Ксения…»
Фокин ставит не пьесу, а сценарий, похоже, очень личный (текст диалогов написан Вадимом Левановым). Композиция спектакля построена как житийные клейма: Ксения и нищие, Ксения и искуситель, Ксения и блудница. Каждый эпизод основан на одном сюжете, нанизан на стержень общего замысла. Андрея Федоровича — так зовет себя блаженная — жестоко дразнят дети, норовят обидеть кладбищенские бродяги, прохожие. Жадный ли поп и развратная попадья идут мимо, Иуда ли молит принять у него монету, блудница ли вдруг оборачивается тайной любовью покойного мужа — во всех блаженная прозревает образ Божий и говорит как юродивая — то есть правду. И в ответ проститутке, которая в бреду спрашивает: «Любишь ли меня, Андрюша, скажи!» — лицо несчастного Андрея Федоровича загорается странным светом: «Люблю!» «Любишь?!» И снова: «Люблю!..»
Янина Лакоба — Ксения — напоминает молодую Чурикову: одухотворенностью, отвагой некрасивости, яростным темпераментом. Если б в труппе не было такой актрисы — серьезно, истово несущей роль, — не было бы и постановки. Ее партнеры — ведущие актеры труппы: Сергей Паршин (Салтыков), Игорь Волков (о. Паисий), Светлана Смирнова (Марфуша), Николай Мартон (Смерть).
Ксения проходит сквозь времена, является разным людям. Она возникает возле «Крестов», среди тюремной очереди. Сидит на Смоленском кладбище под стенами своей часовни, на которую накатывают волны современных паломников. Тетки-экскурсантки ломятся ставить свечки, отметившись, несутся прочь; никто, кроме маленькой девочки, не видит ее, сиротливо сжавшуюся в сторонке от собственного культа.
«О, моя варварская страна, о, мой дикий, страшный народ!» — слова автора горят свежей печалью. Важная составляющая спектакля — толпа, людская слитность: зеваки, паломники, челядь, очередь. В каждом случае Ксения — отдельна. Но…
«Жалко вас! — воет она. — Жалко!» — над городом летит хриплый надорванный голос. И вот, нарастая, остается один звенящий звук — удары кладбищенской лопаты. Стена проваливается аркой, опускается крышкой домовины. За Ксенией является любезный господин в черном пальто и черных очках. «Иди ко мне, я обниму тебя!» — говорит Смерть; крышка захлопывается.
Спектакль прост, скромен, сдержан. Гамма костюмов, созданных Оксаной Ярмольник, почти монохромна: серое, коричневое, глухо-бордовое на фоне темной, непроницаемой петербургской стены (художник Александр Боровский).
Фокин не первый раз пристально размышляет о путях и способах жить. О добровольности выбора. О том, как и чего ради человек распоряжается собой. «Ксения. История любви» — не о самоотречении. Не о зрении души, данном взамен всего, что составляет норму. Не об изгойстве — земной участи святых. Не о мистике места. В самой большей степени он — о бездне между жизнью подлинной и мнимой; подлинная — одинокая, странная, тяжкая. А мнимая — привычная, удобная, сытая. Фокин, дав спектаклю немало собственной крови, сумел примирить интимность религиозного чувства и скрытый вызов этического послания.
— Религиозный спектакль?! Да ведь это оксюморон! — услышала я в театральных кулуарах. Первая волна слухов после премьеры: пьесы нет, драматургии нет, есть лишь конъюнктура темы. Критика, как гробовщик, приходит со своей меркой, часто не вчитываясь в предлагаемые обстоятельства. А уж к религиозной теме сегодня, когда на церковь легла тень неуважаемой власти, отношение априорно подозрительное.
Но церемониальная, пышная сторона религии в спектакле как бы и не существует. Известно: блаженная Ксения любила молиться под небесами — в поле, среди леса, в любую погоду. И в спектакле — в самой его сердцевине есть это — потребность молиться под небесами.
…Зал уходить не спешит, овации нешуточные. Может быть, впервые за много лет зрители фокинского спектакля аплодируют не блеску замысла, не мастерству, не фантазии, — особому эмоциональному наждаку, которым спектакль обдирает заскорузлые души.
