«Новая газета» продолжает изучать российскую молодежную несистемную политику. Эту пеструю, быстро меняющуюся среду редко замечают СМИ. В номере «Новой» от 20 мартамы рассказали об уличной активности отечественных анархистов. В этот раз речь пойдет об интеллектуальной составляющей анархического бытия в России (см. материал «От «Кинопоезда» до «Прямого действия») и о теоретиках и героях анархизма («Победа революции — это отказ от власти»).
Есть вещи, обязательные к исполнению. Сказав «а», договаривай до «я», особенно если речь идет об анархизме: ты в ответе и за дух, который вызвал к жизни, и за кривотолки, которые неизбежно возникли вокруг.
Как выяснилось, оговорка, что анархизм — есть не политический, а глубинный архетипический выбор, — недостаточна. Кто или что стоит за архетипом? Гуляйполе 18-го, Барселона 36-го, революционный карнавал мая 68-го в Париже или парадоксальная бескровная герилья команданте Маркоса? Легко выяснить, что единой теории анархизма не существует: Лев Толстой с тем же основанием может быть причислен к отъявленным анархистам, как Михаил Бакунин, Мюррей Букчин или Николай Бердяев. Социальная практика еще более пестра. По сути, принципиален один вопрос: стрелять — или не стрелять? Насилие — или не-насилие?
Мне повезло: я был дружен с Василием Васильевичем Налимовым, одним из участников анархического движения конца 20-х — начала 30-х, которых в нашей литературе называют анархистами-мистиками. Очевидно, это связано с практикой глубокого изучения и истолкования Евангелий, их самостоятельной интерпретации, принятой в среде этих революционеров. Их взгляды характеризует решительный отказ от насилия. Революция — не внешний, а внутренний опыт, и «революционным» в этом смысле является внутреннее преображение человека. После репрессий 30-х из числа анархистов этого поколения в живых остался один Василий Васильевич Налимов. Поэтому его философские произведения есть, несомненно, доведение до конца титанической работы, начатой, но не законченной целым поколением анархистов новой формации. Именно в них в сконцентрированном виде определено, что такое современный анархизм. Словами Налимова: «…анархизм — не какая-то социально-политическая структура, а мировоззрение. В него следует вдумываться, а не поносить, потому что его изначальный преобладающий смысл состоит в праве личности сопротивляться насилию в любой его форме и защите права на свободу решений во всех сферах бытия — личной, социальной, научной, духовной…».
Как ученый-математик Василий Васильевич Налимов разработал учение о вероятностной теории смыслов, которое является основой его анархической методологии. Любое явление может быть понято только в широком контексте его вероятностных истолкований. Нет и не может быть «абсолютной истины», так же как и единственно верного подхода к решению любой проблемы. В этом смысле анархия есть «нелинейная геометрия» революции. Она не знает «простых решений». Собственно, практика современного анархизма во многом заключается в поиске нетривиального ответа на вызов времени. Поэтому столь часто анархизм оказывается ядром поиска альтернативы: философской, образовательной, творческой, экологической, технологической, наконец. Сопротивление — основа революционного действия — может быть и символическим. История Христа наглядно показывает, какую мощь несет в себе не-насилие и как дорого стоят символы (крест).
Летом прошлого года во Франции я познакомился с Арманом Гатти — легендарным театральным режиссером, превратившим свой театр в перманентную революцию, разъезжающую по Европе под черным знаменем анархии. В восемнадцать лет, в 42-м, он оказался в рядах французского Сопротивления. Когда его схватили, его спросили, разумеется, какого черта он очутился там, где ему не положено быть.
— Чтобы заставить Бога свалиться в наше время, — ответил юный Дон Кихот (кличка Гатти в отряде).
Однажды во время встречи с лицеистами один паренек спросил его, что он, собственно, хотел этим сказать.
— А я и сам не знаю, — ответил Гатти. — Я только открыл для себя, что слова освобождают меня, что мои слова — это их поражение.
Здесь и начинается история его собственной борьбы, его личный поиск ответа на вопрос: что такое сопротивление, свобода, революция? Пережив опыт войны и концлагеря, май 68-го, знакомство с Мао Цзэдуном, Че Геварой, бойцами ИРА, он приходит к парадоксальным выводам: именно сопротивление делает человека человеком и вся история сопротивления — это попытка «дать существу его существование». Но что есть революция — если победа революции повсеместно приводит к столь удручающим результатам? «Победа революции, — заявляет Гатти, — это отказ от власти». В чем же тогда смысл этой победы, которая — как неумолимо свидетельствует история — будет оплачена жестокими жертвами? «В расширении смыслового поля», — отвечает Гатти. На стене камеры смертников в Тюлле он нацарапал: «Мы не говорим здесь «история», мы говорим — «вселенная». Битва идет не только за историческую правду с ее сиюминутными и даже мелочными моментами; люди сражаются за мир расширяющихся смыслов. Пожалуй, в свои восемнадцать он еще очень далек от понимания того, что он делает — и что он будет делать всю жизнь, но он прекрасно осознает, что враг прячется в крошечных смысловых корпускулах — в ненависти к евреям, идее величия Третьего рейха или расовой теории, — но совершенно бессилен перед любым языком, в котором эти «незыблемые опоры» теряют всякий смысл, будь то язык поэзии, язык квантовой физики или человеческого братства… Недаром в концлагере при первых признаках опасности он начинал читать стихи: на этом основании помимо учетного номера 73713 он носил на арестантской робе черный треугольник — знак сумасшедшего. Но он не был сумасшедшим — просто, обращаясь к поэзии, он, как сказали бы мы сейчас, — «переходил на другой уровень сознания». Последние пьесы Гатти посвящены масскультуре и языку: «Ибо быть маргинальным сегодня — это быть прежде всего лишенным своего языка. Циничное присвоение языка улицы рекламой и кинематографом (в коммерческих целях) — заключает молодых в пустоту слов, которая мешает им думать иначе, чем в терминах общества, которое их обрекло». Противостоять этой деградации слова, превращению слова в этикетку, «запустить» язык, загрузить его новыми возможностями — становится как никогда политической задачей. «Быть творцом языка, быть его первопроходцем, его охранителем, значит находиться в эпицентре тех сил, которые нами управляют сегодня». Отлично сказано! Я очень надеюсь, что нынешний разговор об анархии поможет каждому осмыслить свою роль в рядах партизанов полной луны. Борьба с кромешной ложью нашей жизни только начинается. Пора заявить о своем намерении следовать путем Свободы.
