Классическая музыка все изобретательней уходит от бездарного академизма, отпугнувшего от нее в ХХ веке миллионы людей. Еще летом, на конкурсе Рихтера, был замечен пианист Александр Браже, будто ветром принесенный к нам то ли из салона Жорж Санд, то ли из собраний Серебряного века. Вышел его третий диск: на нем цикл Шумана «Карнавал» предварен сочинениями К.Ф.Э. Баха-сына и Шопена, где пианисту почудились сходные настроения, маски, мимолетные гримасы. Остро чувствуя театральность музыки, в шумановском «Пьеро» он предвещает блюз, а его же «Кьярина» — почти песня Шульженко. У нас в голове все это так обидно разобщено. У него — нет. Вопрос только, проще ли ему с этим жить. Блестящий виртуоз, Браже скромно работает в Театре Маяковского, где таперствует в спектаклях «Круг» и «Бригадир», вдыхая в них душу.

Окостеневшую академическую музыку давно оплакал в книге «Конец времени композиторов» самый из них радикальный — Владимир Мартынов. Новая называется «Пестрые прутья Иакова». Одна из многих тем — что важного сейчас видится в культуре, литературе, архитектуре ушедшего ХХ века. Ведь на исходе начало ХХI — а прошлое наше как в тумане, не говоря о будущем. Когда-то главным искусством была икона. Но пусть даже в XIX веке еще существовали целые школы — икона уже никак не могла быть «доминирующим видом культурной деятельности». Так и Золотой девятнадцатый век русской литературы уплывает все дальше в историю. Реанимация невозможна. (Недаром читатель равнодушен к расплодившимся премиям.) После Сорокина роман словами «Дед Василий с утра встал, подошел к окну, потянулся и крякнул» не начнешь, разве что анекдот.

Может, поэтому столько надежд возлагаешь на музыку, даже и старинную. Те, для кого безнадежно стерлись слова, уловит в ней мысли и нефальшивые эмоции, в какой бы причудливой форме она ни пробивалась сегодня меж Сциллой академической мертвечины и Харибдой угодливой пошлости классических музыкантов, рвущихся в истеблишмент.