Кажется, бюрократический идиотизм и чиновничье взяточничество — хронические болезни российского способа правления. Начались они отнюдь не вчера (см. статью Станислава Рассадина ниже). Но подпоручик Киже до сих пор продолжает состоять на довольствии в российской армии. Ну а масштабы взяточничества выросли на порядок. На тот самый порядок, который наводит у нас вертикаль власти.

В других странах тоже есть коррупция. Но во многих из них борются с ней совсем иначе: с помощью горизонтали — той самой мировой электронной сети, позволяющей не только хранить все сведения о гражданах страны, но и в мгновение ока получать любую справку, на которую наши соотечественники тратят по нескольку рабочих дней, а иногда еще и энные суммы денег.

В этих странах работают так называемые электронные правительства (см. статью Юрия Ревича «Электронные правительства не берут взяток»). Они не только не берут взяток, но полностью дезавуируют саму систему отношений «проситель — чиновник», при которой проситель чувствует себя лично обязанным функционеру — тот может удовлетворить или не удовлетворить его абсолютно законную просьбу. То, что благодаря электронным правительствам можно избежать личного контакта с «маленьким начальником» (который на своей грядке царь и бог), представляется уже большим благом. Может быть, e-government и есть единственный способ справиться с бюрократическим идиотизмом и коррупцией в России? Ждем ваших откликов и предложений.

А что касается того же чиновничьего идиотизма, — как вам примеры, «Новой» не зафиксированные?

Хотя — так ли? «Все это было, было, было…»

Вот Екатерина Глик-ман («Новая», № 31) демонстрирует образчик бюрократической, на сей раз таможенной, несуразицы.

По новым правилам металлолом грузят на судно во Владивостоке; затем судно идет в Петропавловск — четыре-пять суток хода; в Петропавловске лом выгружают и вновь загружают; обратно — те же пять суток. Лишь после этого — в Корею, Китай или Японию. «На таких условиях выгодно возить только золотые слитки». Очередной дальневосточный бизнес убит.

Эка невидаль! Да еще в середине XIX (!) века вполне конкретный пример — и один ли? — нашим таможенникам подал знаменитый министр юстиции при Николае I граф Виктор Никитич Панин (и тогда тоже, бывало, разводили руками). А именно: порешив, что в Москве слишком дороги канцелярские материалы, Панин распорядился слать их в Белокаменную из Санкт-Петербурга. В результате чего «из фабрик замосковских» бумагу везли сперва в Москву, затем — шестьсот верст в Северную столицу, а уж потом те же шестьсот обратно, в московские канцелярии.

Не становилась ли и эта бумага в цену золотых слитков?

За Паниным вообще числилось множество таких «глупостей». (Кавычки ужо объясню.) То, например, как он, министр и генерал-прокурор, высший блюститель закона и бескорыстия, приказал дать из своих денег взятку сто рублей какому-то мельчайшему из своих чиновников, чтобы тот оформил некий документ для его, Панина, дочери. Или — запрещал исправлять в бумагах очевиднейшие описки, если бумаги уже были скреплены его резолюцией. (Случай Киже!)

Итак, глупость? Абсурд? Первое — нет, во всяком случае, не совсем. Второе — о да! Как и абсурдно-программное заявление того же министра, декларация его профессиональной гордости: «Я всю жизнь подписывал вещи, несогласные с моими убеждениями!»

Абсурд — как проявление обдуманной или, что существеннее, инстинктивной закономерности. Представьте, порядка. Даже — ума! Такого.

«Глупость — это такой ум», — афоризм, который долгое время повторяли вслед за генералом Лебедем. (Встречавшийся мне задолго до него и впервые употребленный… Может быть, Аркадием Белинковым? Похоже, но точно не вспомню.)

Возвращаясь к министру Панину как к бюрократу-классику: «такой ум» мог проявляться и в самодурстве. Тоже по виду всего лишь идиотическом, но являющем четко выверенную линию поведения.

Тут в одну линию, в один строй встанет и то, что он награждал чиновников не из рассуждения, какое архисложное дело порою приходится им разобрать, а за «вал», за общее число дел, пусть и самых пустяковых. И то, что, следуя принципу той же обезлички, не желал различать подчиненных не только по способностям, но даже и по усердию. И то, что тасовал их, как треф и бубен в колоде, по возможности чаще перебрасывал из одного конца империи в другой. «Попробуй этот несчастный возражать, ему скажут: извольте уходить в отставку; попробуй просить, чтоб его оставили, граф Панин сочтет эту просьбу за ослушание, за оскорбление».

(Занятно, что цитата — из статьи, опубликованной Герценом в Лондоне, а автор — молодой правовед, которому будет суждено стать символом мертвящего бюрократического порядка. Победоносцев!)

«Человека забыли» — во всероссийском масштабе. И в имперском разрезе — сверху донизу (вожделенная вертикаль).

И ведь забыли, забыли — принципиально — не только какого-нибудь просителя, беспомощного даже перед мелкой канцелярской сошкой, но и (ради, что ли, пущего нравоучения) самого служащего бюрократа, а случалось…

Короче: в начале 1814 года генерал-майор Денис Васильевич Давыдов в самый разгар его боевой славы был вдруг разжалован обратно в полковники. Что за притча? Оказалось: император Александр невзлюбил давыдовского кузена-однофамильца, а поскольку по военному времени было затруднительно наводить справки о производстве в чины, то и объявили в приказах, что все Давыдовы, произведенные в генерал-майоры, понижаются в чине.

Это, замечу, при Александре. Который, ежели и произнес памятнейшую фразу: «Мне не нужны умные, мне нужны послушные», то, может быть, сгоряча — во всяком случае, выразил скорее сущность будущего, Николаева, царствования. О Николае как о фигуре для нашего разговора первостепенной — позже. А пока зададим себе наивный вопрос.

Сам по себе бюрократизм, в наши дни — да! — превратившийся, даже по сравнению со временем Панина, в злокачественную болезнь России, часто кажется — уже неизлечимую, сам-то он, очищенный, смело допустим, от особо уродливых проявлений, — чем так уж плох? Страшен?..

«Современная борьба с бюрократией основана отчасти на непонимании вещей.

Бюро есть конторка. А конторский стол суть непременная принадлежность всякого государственного аппарата.

…Что дают нам вместо бюрократизма? Нам дают доверие вместо документального порядка, то есть хищничество, ахинею и поэзию…

…Нам нужно, чтобы человек стал святым и нравственным, потому что иначе ему деться некуда.

…Канцелярия является главной силой, преобразующей мир порочных стихий в мир закона и благородства».

Андрей Платонов. «Город Градов». 1926-й, уже густо советский год. Канцелярист-утопист Шмаков.

Смешно? Как сказать. С одной стороны, да, как бывает смешон, пока не стал страшен, всякий чересчур целеустремленный фанатик. Интересно здесь то, что Шмаков — точно как Панин — бескорыстен.

Нонсенс. Бюрократ — и не взяточник? Зачем тогда вообще быть бюрократом?

Но — что тем более может казаться парадоксальным до степени абсурда — даже без «мани-мани», становясь «чистым», бюрократизм губителен. В «чистом»-то губительность проявляется также наиболее чисто.

Александр Васильевич Сухово-Кобылин, самый-самый что ни на есть — куда Щедрину! — аналитик этого отечественного явления, познавший его мощь на собственной шкуре (обвиненный в убийстве, как я уверен, облыжно, тем не менее просадил несметные деньги на взятки, дабы спастись от каторги); он, устами Кречинского классифицировавший российскую взятку: «Пастушеская, аркадская — по стольку-то с рыла… промышленная, берется она с барыша, приобрел, так поделись… Но бывает уголовная, или капканная, взятка — до истощения, догола!»…

Кстати: пусть всякий, берущий, дающий и наблюдающий, прикинет, где лифшицево «делиться надо», где судьба ЮКОСа — «до истощения, догола!»

Словом, Сухово-Кобылин заключал в дневниковой записи:

«Русскому — чиновничество сродственно и свойственно. <…> Отличительная черта чиновника в том и состоит, чтобы <…> попирать личность». И добавлял (как неизбежное?): «<…> Попирание легко и родственно извращается во взятку».

Да. Но заметим: все-таки «извращается». Значит, корень все же не в ней, не во взятке самой по себе.

Что ни говори, был бескорыстный Панин — бескорыстный и по причине собственного богатства, но кто (из сегодняшних — тем паче) не жаждал умножить богатство, соревнуясь длиной яхт или высотой мавританских башен на рублевских особняках? Не говорю о платоновском Шмакове, фигуре фантасмагорической, но вот хоть и также персонажи художественной словесности, однако, далекие от фанатизма и утопизма! Герои Зощенко. Монтер-гегемон («Думает — тенор, так ему и свети все время. Теноров нынче нету»). Лекпом, попросту — фельдшер («Нет, говорит, я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере тогда им все по вкусу»).

Советский феномен превращения традиционного «маленького человека», над которым столько слез пролила сострадательная русская литература, в маленького чиновника. Самоутверждающегося, жестокого — даже при (пока еще) временном бескорыстии.

Стоп. Советский? И — феномен?

«<…> Что такое значит административный восторг и какая именно это штука?.. Поставьте какую-нибудь последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет. <…> «Дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть». Если бы не явно несовременный и узнаваемый стиль — да, Достоевский, «Бесы», — можно было б решить: некто комментирует постоянную коллизию в рассказах Зощенко.

…Надежда, что, победив — чего не бывает — коррупцию, а это в сущности есть синоним взяточничества, мздоимства, мы победим бюрократизм, неосновательна. Не совсем основательна. Недостаточна.

У полузабытого советского классика Николая Асеева было стихотворение, и для его поздней, не лучшей поры таксебеватое, но популярное в 50—60-е годы. «Еще за деньги люди держатся…» — с наивнейшим предположением: «<…> Но вечно этого не будет». Однако — вслед за этим, помимо того, то бишь денег: «Мне кажется, / что власть и почести — / вода соленая / морская: / чем дольше пить, / тем больше хочется, / а жажда / все не отпускает».

Ну понятно. Поэты. Что с них возьмешь? Да и деньги… Они уже давно — в наших условиях, в нашем сознании — не способ обеспечить себя и близких, но самоутверждение: доказать свою выделенность, власть. И «почести» — а что, разве не многие их жаждут, тем более те, кто не догадывается, что корень слова — «честь»?..

По горячим следам: все тот же — и долго пребудет тем же — Н.С. Михалков в связи с чрезвычайным позором, который, если уж хочется, можно назвать чрезвычайным съездом Союза кинематографистов. Он в качестве не знаменитого режиссера и замечательного артиста, но чиновника-руководителя, бюрократа по должности.

Охотно верю, не могу не поверить: взяток не брал, пуще того — куда В.Н. Панину! — сам жертвует и расходует. «А жажда все не отпускает».

Но тут вообще есть над чем поразмыслить. Если удастся — то и углубиться.

(Окончание следует)