В российской судебной журналистике есть повторяющийся сюжет: человек сидит под стражей или уже в колонии год или два, а то и пять, и вдруг — «нашелся настоящий!». Обычно это случается в связи с раскрытием какого-то другого преступления, и тогда невиновного отпускают, предупредив, чтобы не вздумал жаловаться и обращаться за компенсацией, еще «спасибо» надо сказать. В этих сюжетах, приходящих из разных концов страны, речь чаще идет об убийствах и изнасилованиях, которые общественность требует быстрее раскрыть, но случаются и мелкие кражи. Частота повторения сюжета рождает вопрос: сколько же еще невиновных сидят, потому что «настоящий так и не нашелся»? Посчитать трудно, доказать — почти невозможно.
Город Мценск, да и не город, а скорее — большая деревня, на приезжего из столиц производит удручающее впечатление пьянством, это подтверждается и всеми материалами дела. 7 мая 2001 года некто Смелков 68 лет по кличке Дядя Боря, он же Дед, рецидивист, проведший значительную часть жизни в колонии, по случаю получения пенсии решил угостить своего знакомого Чекаленкова Стаса — Стасу в тот момент было 14 (Дед вообще любил молодежь). Чтобы не пить из горла, они покричали Марине Кольяковой (на тот момент 20 лет, имела дочку трех лет), чья изба огородом выходит на речку Зушу, чтобы вынесла стакан.
Марина принесла рюмку и тоже выпила и посидела с ними на бревнышках. В самом деле красива майским вечерком эта речка Зуша, а все остальное ужасно. На следующий день, то есть 8 мая, раздетый до трусов труп Деда в очень странной позе Кольякова и Чекаленков нашли у самой воды, метров за 200 от того места, где они выпивали вчера. Об этом сообщили в милицию, куда сначала забрали дядю Кольяковой Юрия Беликова, недавно вернувшегося из мест заключения. Беликов провел в милиции несколько дней, затем был отпущен и пошел к Марине, чтобы передать, что в милиции ее просят что-то уточнить. На свободу она выйдет через полгода, 19 октября, из зала суда по оправдательному приговору судьи Евгении Масленниковой.
Бывшая судья Масленникова — теперь адвокат, ее лишили судейского статуса вскоре после этого приговора «за волокиту» при рассмотрении других дел. Судьей она работала еще с советских времен, среди жителей Мценска, многие из которых ранее прошли перед ней, славилась строгостью. Дело Кольяковой она помнит отчетливо и убеждена в том, что обвинительный приговор вынести было нельзя из-за отсутствия и противоречивости собранных следствием улик.
Обвинительное заключение основывалось на показаниях 14-летнего Стаса Чекаленкова на следствии. При первом допросе в мае 2001 года он говорил, что мотивом, толкнувшим Марину на убийство, было намерение завладеть пенсией Деда, и даже описывал, как «руками в крови» она полезла в карман не остывшего трупа и вытащила 280 рублей. Чтобы завладеть пенсией, Кольякова подсыпала ему в вино яд от жуков, а затем, когда он ее раскусил, забила его ржавым глушителем от автомобиля. В августе при новом допросе глушитель превратился в выхлопную трубу от мотоцикла, валявшуюся на берегу, яд от жуков исчез вместе с мотивом грабежа, видимо, слишком уж неубедительным, а причиной, по которой Марина так рассердилась на Деда, стало его приставание.
Ни труба, ни глушитель, ни одежда Смелкова, по показаниям Чекаленкова на следствии, брошенные в реку, не были найдены. Позже следствие будет говорить, что их смыло половодьем, но половодье-то случится теперь уже только в 2002 году, перед вторым судом, а в 2001-м никто их и не искал. Не было выяснено, как труп перетащили к реке, почему он раздет, кто и для чего придал ему странную позу, в которой он был обнаружен. Непонятно было, зачем (со слов Стаса) они от речки пошли мыть руки к колонке, расположенной посреди улицы у всех на виду, если только не для того, чтобы их там увидели свидетели. Но ни один свидетель не видел ни мокрой одежды, ни следов крови на Марине. На одежде Кольяковой, в которой она, по показаниям свидетелей, была вечером 7 мая и которая вскоре была у нее изъята нестиранной, тоже не было обнаружено ни крови, ни смывов, хотя, по заключению экспертов, при таком способе убийства крови не могло не быть (она и была на одежде Стаса). На трупе не было повреждений, характерных для удара палкой или трубой, скорее они были причинены ногами в обуви с ребром — но Марина вышла из дома в тапочках, накануне у нее распухла нога. По данным как первоначальной, так и последующей экспертиз Дед вообще, вероятнее всего, был задушен, о чем Стас никогда не говорил, а следователи соответственно сначала и не догадывались. Стас на суде вовсе отказался от этих показаний, пояснив, что в милиции его били. Ее, конечно, тоже.
Приговор судьи Масленниковой (видимо, стоивший ей судейского статуса) был в декабре 2001 года не то чтобы полностью дезавуирован Орловским областным судом, но дело было возвращено в прокуратуру на доследование: надо же найти, кто убил Деда. Половодье, как говорят мценские следопыты, прошло, но улик больше не стало: 9 декабря 2002 года Кольякову, на которую следствие, и не подумав проверять иные версии, указало во второй раз, снова оправдала уже вторая судья. Этот приговор снова был отменен в конце января 2003 года, и наконец 7 апреля 2003 года Марина, которая с октября 2001 года находилась не под стражей и успела дорастить дочку до пяти лет, была приговорена к двенадцати с половиной годам лишения свободы. Как «отказавшаяся сотрудничать со следствием».
Адвокат из Мценска вел дело добросовестно, и судье Рыбалкину, уже третьему по счету, пришлось опровергать в приговоре алиби Кольяковой. Ее одноклассник Гришин (с мужем Марина жила неважно, а после привлечения ее за убийство он и вовсе исчез) подтверждал, что 7 мая, когда Марина, обидевшись на Деда, ушла от реки около семи вечера, они с ней прогуляли до двух ночи в городском в парке. В приговоре (и это единственная новая страница в нем) эти показания опровергает другой свидетель — Фомичев, который видел Марину со Стасом (а не с Гришиным) около 9 часов вечера возле телефона-автомата, куда он подъехал на велосипеде. Марина тоже вспомнила об этом, но утверждает, что это было 8 мая, они как раз звонили Гришину, чтобы рассказать про труп. День можно было тогда уточнить по показаниям свидетелей, которым звонил Фомичев (он и сам не настаивает, что это было именно 7-го, а не 8 мая), но следствие этого почему-то не сделало.
Вообще следствие тут похоже на дворовый футбол, когда нарушитель кричит: «Заиграно!», а судьи нет. Тут две судьи кряду отказались так судить, пошел на это в Мценске только третий, а уж вслед за ним и все судьи вышестоящих инстанций вплоть до Верховного суда. Да и как теперь, спустя 8 лет, узнать? Где искать этих свидетелей и что они помнят? Кроме пьянства, другой характерный признак Мценска состоит, видимо, в том, что все участники этой истории сидели или сидят: убитый — рецидивист, дядя Марины — тоже, сама она в марте 2001 года получила 3 года условно за кражу, главный свидетель Стас Чекаленков вскоре сел по другому делу, Гришин, подтверждавший алиби, тоже вроде сидит за что-то. Сейчас Марина могла бы уже выйти условно-досрочно после половины срока, но, видно, не хочет: как не признавала себя убийцей, так и не признает, уперлась в колонии.
Ну, раз все сидят, то почему бы и Марине не посидеть — наверное, таков уж этот город Мценск? И все с этим смирились, кроме мамы Марины, которая спустя годы все-таки добралась через журналистов до адвоката Анны Ставицкой (специалиста по жалобам в Европейский суд, куда они все равно уже опоздали) и до уполномоченного по правам человека в РФ Владимира Лукина. Лукин и Ставицкая расписали все гораздо подробнее, чем здесь, и отправили председателю Верховного суда РФ Вячеславу Лебедеву. Вот какой ответ они только что получили от его заместителя Петроченкова А.Я.:
«Судом первой инстанции правильно установлены фактические обстоятельства дела и постановлен обвинительный приговор в отношении Кольяковой, виновность которой нашла свое полное и объективное подтверждение в процессе судебного следствия на основании совокупности рассмотренных судом доказательств, подробно изложенных в приговоре…» (ответ на одном листе, и в нем не видно признаков того, что в Верховном суде эту жалобу вообще кто-то читал).
Мы уже представляем себе, сколько писем придет в ответ на эту публикацию в «Новую» и сколько в них будет уже погасших было надежд на справедливость. И этим надеждам почти наверняка не суждено будет сбыться. Потому что из Москвы невозможно, как правило, по скупым материалам дела различить доказательства, свидетельствующие о виновности или невиновности в конкретном преступлении. И вообще это не дело журналистов, по правде говоря, мы вынуждены, рискуя быть обвиненными в «давлении на суд», вступаться именно потому, что в судах жалоб не читают, защищая даже не судейскую мантию, а мундир мента.
Эта история уникальна лишь тем, что третий обвинительный приговор вынесен после двух оправдательных — такого вроде еще не было. Во всем же остальном она типична даже в каком-то дистиллированно чистом виде. Не видно ни признаков коммерческого «заказа», ни политики. Мент не может быть не прав — и точка. Что им там надо было сначала — то ли девчонка (была красивая) приглянулась, да много из себя строила, а, может быть, ментам просто надо было выгородить какого-то своего стукача (любители детективов пусть высчитывают то, о чем 8 лет назад уже догадался весь Мценск, а у нас это даже не предположение, а просто для примера).
Потом, может быть, пошла и «политика». Александр Карпов, бывший в те годы председателем Орловского облсуда, в 2004 году стал заместителем председателя Верховного суда РФ, то есть жалобы мамы Марины шли как раз параллельным его карьере курсом. Она сломалась, однако, не на деле Кольяковой, а на том, что в марте 2009 года сын судьи Карпова был задержан в Орле за вымогательство взятки «под отца», то есть за мошенничество, и зампред Верховного суда решил подать в отставку. Эта история наделала много шума. Однако последний ответ Лукину от другого зампреда был подписан 1 апреля, уже не было в Верховном суде никакого Карпова из Орла. Говорят, в отношении него это была провокация. Очень может быть, говорят ведь: что посеешь, то и пожнешь. Но есть еще одна, последняя (во всяком случае здесь) инстанция надзора: председатель Верховного суда. И что-то в воздухе чуть изменилось — «гуманизация», как говорят. Вот мы и «давим» на этот суд. А ну-ка — что будет?
