На мероприятие (как и 20 лет назад, председательствовал Михаил Горбачев) были приглашены бывшие депутаты съезда 1989 года, специалисты по истории этого периода, политологи, социологи и журналисты. Атмосфера была неформальной, и круглый стол напоминал скорее встречу старых друзей, хотя люди, пришедшие 21 мая в «Горбачев-фонд», 20 лет назад друзьями совсем не были.
Открывая круглый стол, Михаил Горбачев заявил, что «выборы 1989 года всколыхнули всю страну» и «реабилитировали наш народ», который «вдруг повалил на встречи с кандидатами — их оказалось в десять раз больше, чем надо», и было даже «непонятно, в какие океаны это половодье нас унесет». По мысли Горбачева, нельзя назвать верным мнение о генетически обусловленной индифферентности наших соотечественников. Бывший генсек призвал нынешние власти раскрепостить избирательную систему, а общество — готовиться к свободным выборам.
Историк Рой Медведев, депутат Первого съезда, заявил, что 100-летие создания Государственной думы, которое отметили несколько лет назад, не стоит считать датой рождения российского парламентаризма. По его мнению, «полновластный парламент, с которым власть не могла не считаться», появился в 1989 году. «Нас, депутатов, — делился воспоминаниями Медведев, — бросили в воду, мы не умели плавать… Меня страшно удивляли перемены настроения моих избирателей — каждые две недели я встречал совершенно другую аудиторию».
Медведев отметил также, что съезд «многим дал трибуну»:
— Я спросил у соседки по съезду Валентины Матвиенко: зачем Анатолий Собчак идет в мэры Ленинграда? Она ответила: хочет власти. Зачем это профессору Ленинградского университета — водопровод, канализация, полтора миллиона пенсионеров? Человек же не справится! Матвиенко сказала, что тоже так думает, но объяснить Собчаку не может. Сейчас губернатором Петербурга является Матвиенко, а Собчака нет — надорвался.
Академик Николай Шмелев (бывший депутат) охарактеризовал съезд так:
— По сравнению с нынешним парламентом это просто палата лордов… Калибр людей тогда был другим.
Политолог Федор Бурлацкий (тоже бывший депутат) отметил, что в 1989 году люди «только обнюхивали политический процесс», поэтому съезд стал «ристалищем борьбы различных групп, полем для выражения мнений, а не для нормальной парламентской деятельности». Так вышло, по мнению Бурлацкого, оттого, что партия в конце 1988 года из двух проектов модернизации политической системы выбрала проект Анатолия Лукьянова, предполагавший избрание народных депутатов и Верховного совета, а не проект, предполагающий учреждение двухпалатного парламента, Конституционного суда и всенародные выборы президента и вице-президента. Хотя съезд 1989 года «покончил со сталинской системой власти», Федор Бурлацкий уверен, что все-таки «надо было создавать нормальную парламентскую или президентскую республику».
Академик Юрий Афанасьев (депутат съезда 1989 года) заметил, что о пробуждении российского самосознания говорить пока не приходится:
— Если смотреть на съезд с точки зрения социокультурной перспективы, то самосознания у общества нет и сейчас — таковое предполагает самокритику.
Юрий Афанасьев полагает, что общество до сих пор не вышло за рамки традиционалистского подхода. Общество заблуждается в том, что, во-первых, если сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет лучше, чем сегодня, то сфера свободы расширяется. Во-вторых, что власти следуют, пусть и непоследовательно, некоему проекту преобразования общества, и будто бы российское общество эволюционно улучшается:
— Если взглянуть назад на тысячу лет и на двадцатилетие, прошедшее после 1989 года, картинка одна и та же — сохранение пространства несвободы… Режим способен мимикрировать, сохраняя традиционалистскую суть — воспроизводство на основе неизменности.
Юрий Афанасьев весьма резко отозвался о съезде 1989 года. Он предложил взглянуть на него как на «собрание представителей советской номенклатуры и представителей думающего класса, обслуживающего эту номенклатуру» (к последним академик причислил Межрегиональную депутатскую группу, да и себя тоже):
— Был, кажется, только один человек, который смотрел на происходящее как бы снаружи системы, — Андрей Сахаров, один на две с лишним тысячи депутатов. Поэтому не было воспринято его предложение Межрегиональной группе стать открытой политической оппозицией. И сегодня либеральная интеллигенция тоже является обслуживающим классом советской номенклатуры, которая господствует вместе с представителями капитала.
Историк Александр Шубин разделил съезд 1989 года на: а) драму у микрофона, б) драму за окнами. Первая, по его мнению, была постановочной. Михаил Горбачев и Анатолий Лукьянов осуществили конституционную реформу 1988 года для достижения «внутреннего политического баланса»:
— Десять демократов в профессиональном парламенте не смогли бы переломить ситуацию, не смогли бы устроить это грандиозное шоу. Михаил Сергеевич блестяще дирижировал демократами, которые были частью системы и нападали на молчаливое большинство.
А за окнами в это время творилось необычайное. «Когда говорят, что не было гражданского общества, — заявил Александр Шубин, — это идеалистическое представление о нем. Гражданское общество сформировалось до съезда, а потом соединилось с политиками всесоюзной известности. И если бы в тот момент начался реальный диалог гражданского общества и власти, выступавшей с идеей «демократического социализма», путь страны мог бы быть другим».
Историк призвал не отождествлять перестройку и демонтаж коммунистического режима. По его мнению, развал СССР — это следствие неудачи перестройки, преданной ее «прорабами»:
— Мы давили на стену, а ее, оказывается, сторонники «дикого капитализма» демонтировали с другой стороны.
Политолог Татьяна Ворожейкина отметила, что на съезде 1989 года оформился раскол между демократическим движением и «реформаторской частью номенклатуры», которую возглавлял Михаил Горбачев. По ее словам, реформаторы во главе с Горбачевым оказались неспособны воспринимать демократическое движение как самостоятельную силу, способную поддержать перестройку. А демократы явно переоценили свое влияние за пределами Москвы и Ленинграда. На съезде 1989 года они заняли подчиненное положение по отношению к Борису Ельцину и пошедшей за ним части номенклатуры. И, несмотря на то, что период 1987—1989 годов был «окном возможности» выхода России из традиционалистской исторической колеи (власть доминирует над обществом, а исполнительная ее ветвь — над остальными ветвями), модернизации не произошло. Борис Ельцин «поступил вполне в духе вековой традиции», а сейчас мы напрасно «ждем второго Горбачева».
Говоря о последствиях съезда, политолог Андрей Рябов заметил, что в 1989 году в Восточной Европе начались «бархатные революции» и вернулся парламентаризм. А в нашей стране память о думском опыте начала XX века была стерта, поэтому съезд был вполне приемлемой переходной моделью. Однако он оказался неуспешен, так как КПСС — скелет политической системы — стали реформировать в последнюю очередь.
Социолог Алексей Левинсон (Левада-центр) напомнил, что в российском обществе популярность Михаила Горбачева, в отличие от популярности на Западе («Евросоюз во многом обязан существованием Горбачеву»), «ощутимо отрицательная, как и популярность Ельцина до его смерти. Это величайшая несправедливость, которая, думаю, начнет исправляться только по прошествии времени».
Алексей Левинсон привел данные соцопросов, согласно которым позитивная и негативная оценки съезда 1989 года имеют в нашем обществе примерно равный вес, в обоих случаях небольшой. Большинство же россиян (60% опрошенных в возрасте до 25 лет, треть опрошенных с высшим образованием) не имеют представления об этом событии. Правда, оценка Андреем Сахаровым афганской войны как несправедливой, которую академик высказал в 1989 году, российское общество разделяет до сих пор.
