— Сегодня много говорят о роли женщин в изменении характера, вектора нашей профессии, в том числе о женском военном репортаже, о новом взгляде на конфликт и ситуацию после конфликта, в котором соединяется и репортерский, и, очевидно, правозащитный подходы. Чем, на ваш взгляд, это объясняется? Почему вообще так много женщин сейчас едут в опасные командировки?
— Наверное, это так, потому что в природе женщины — защищать. Защищать простого человека, ближнего, попавшего в беду. И главным героем материалов становится здесь не армия, не политические перспективы, а рядовой человек. Женщинам генетически, мне кажется, ближе не политическая конструкция, а душа, важна конкретная судьба. Можно через судьбу человека показать всю историю, показать суть, ситуацию. И для большинства журналисток, которые приезжают в Чечню или в другую точку мира, где происходил конфликт, я уверена, важны не деньги, не известность, а что-то совсем другое. Важно знать, что кому-то смогла помочь. Это самое главное. Думаю, поэтому они и приезжали, и приезжают. Женщине, кстати, у нас легче затеряться в толпе, они менее приметны — мужчина, особенно явно европейского вида, да и не только, просто приезжий, больше выделяется, обращает на себя внимание.
—Вы по образованию — педагог, долго работали в школе. Как стали писать в газеты?
— После 1991 года. Я работала учителем истории и видела, что нигде не пишут о том, что реально происходит в республике. О том, что нам грозит. Решила написать сама, предложила газете «Голос», они долго не решались печатать, потом согласились. Писала в газету стачкома работников просвещения, с этого, наверное, началась регулярная журналистская работа. Людям не платили зарплату, это надо было прекратить, и привлечь внимание всего общества. Писала о беженцах в Ингушетии в 1998 году, об узниках фильтрационных лагерей, меня печатали и охотно заказывали материалы — говорили, что трудно найти желающих обратиться к этим темам. Главным в журналистской работе было желание защитить людей. Защищать на самом деле просто, ты точно знаешь, что нужно сделать, о чем сказать. Твои действия понятны.
Некоторое время совмещала преподавание и журналистику, потом школу оставила, подрабатывала некоторое время частными уроками. А когда начала работу в «Мемориале» — открылось отделение в Грозном, перешла туда и продолжала сотрудничать с «Грозненским рабочим» и «Голосом чеченского общества», другими изданиями. Пока не пришла в «Новую газету».
— Работа в правозащитной организации и в газете — что перевешивает? Не возникает ли противоречия?
— Я бы так не ставила вопрос, мне кажется, одно вполне дополняет другое. Тот материал, который дает работа в «Мемориале», бесценен для публикаций. Другое дело, поначалу, когда пришла в «Мемориал», была настолько переполнена фактами, драмами, что было нелегко сосредоточиться на заметке. Мне кажется, время нейтральной, беспристрастной журналистики ушло, важно поднимать вопросы о защите людей, в каждой конкретной ситуации, в этом — задача нашей работы.
В России в 19-м веке важнейшую роль играла художественная литература, она была нравственным ориентиром, воспитывала гражданские чувства, звала к сочувствию и деятельному добру. Мне кажется, сегодня, когда литература утратила во многом эту свою воспитательную функцию, эту интонацию подхватила журналистика. Она и должна воспитывать, быть камертоном, учить добру и сама питаться энергией деятельного добра, стоять на страже интересов простого человека, его прав. Чувство добра и справедливости должно присутствовать всегда.
— Всегда ли удается защитить? Многие говорят сегодня как раз о том, как трудно журналисту повлиять на ситуацию.
— На самом деле, очень многое можно изменить, говорю это прежде всего на основе собственного опыта. Да, трудно осудить коррупционера, но можно поставить вопрос о том, почему у него, скромного чиновника, такая дорогая дача, такая дорогая машина, почему он регулярно принимает решения в пользу тех или иных компаний и т. д. У нас это не является пока что аргументом для суда или отставки, но капля камень точит, и в этом — наш долг. Можно реально защитить невинно пострадавших или попавших в беду, добиться отмены приговоров, вынести вопрос на всенародное обсуждение, даже парламент — поверьте, дела, которые казались совершенно безнадежными, решались. Жизнь поддается воздействию человеческой воли, желанию восстановить справедливость. Это действительно так. Главное — не бояться. Чем больше страха, тем меньше эффективности, страх сковывает нашу волю, наше слово, душу.
— А вам самой бывало страшно?
— Да. Но это не суть. Если ты боишься испугаться, не нужно вообще заниматься этой профессией.
— Можете ли назвать ваших учителей? Примеры, которые всегда имеете в виду?
— Конкретно учителей у меня не было, это скорее собирательный образ лучшей российской журналистики эпохи перестройки. Нравилась наша журналистка Ася Басаева, ее подход, находки чисто профессиональные. Когда я начала регулярно писать, я ходила на курсы повышения мастерства для непрофессионалов, нас учили, как полагается — беспристрастности, поиску двух независимых источников и так далее. А потом я показала нашему преподавателю последнюю статью Политковской, и он сказал — тут все неправильно сделано, но это здорово, это то, что на самом деле работает… Анна, конечно, повлияла на меня, хотя я не могу ее назвать учителем. Я по-другому пишу, но с ней солидарна в том, что нужно обязательно отслеживать судьбу своих героев, например. И подругой близкой она не была. Но очень многое для меня значила, мы ровесницы, почти в один день родились, многое пережили вместе, особенно в последние годы. Честно говоря, я даже не могу вспомнить, когда мы первый раз с ней встретились и куда поехали. Так это было естественно. Вот это ее безусловное чувство добра и обостренное чувство справедливости, оно не могло не повлиять на меня. В этом плане она, конечно, была примером.
— Вы вместе ездили по республике последние годы — почти всякий раз, когда она приезжала. С ней было трудно работать?
— Она, конечно, ангелом не была. И странно, что сейчас некоторые ее такой пытаются представить. Умела очень тяжело обижаться, надолго. И ей самой было тяжело.
Помню случай — едем в район, зима, наша зима — как московская поздняя осень, то ли дождь, то ли снег, утром видим — выдают какую-то помощь, толпа людей перед маленьким окошечком, возвращаемся — то же самое. Аня выходит из машины, врывается в этот офис-сарай, ей навстречу — такой гладкий чиновник, узнал, горд, что известная журналистка к нему зашла, рассказывает какой он патриот — из Москвы приехал в этот район строить новую жизнь. Конечно, он приехал, потому что ему очень хорошую зарплату посулили, это ясно. А Анна кричит на него — как вы тут сидите в тепле, когда бедные люди мерзнут на улице, под дождем весь день, где ваша совесть? Вот такой случай, очень типичный. Я рада, что подсказала несколько адресов — адрес дома престарелых, за серию материалов о котором она получила престижную премию. Очень жалею, что не съездили в дом слепых. Это — в планах. Как и другие адреса.
— Что вы чувствовали, когда узнали о награде — премии имени Политковской?
— Прежде всего, радость, что ее дело продолжается. Важно, что имя Анны работает на защиту людей, будет работать и дальше. Премия — это на самом деле грант, я его пока что не получила, но думаю, потрачен он будет на важное и полезное дело. Премию международной организации «Хьюман райтс вотч» мы распределили между семьями погибших, теми, кто нуждался в материальной помощи. Премия Политковской должна быть направлена на важное, большое дело.
— Одна из ваших первых заметок после награды в «Новой» была посвящена возрождению национальных традиций в Чечне — точнее, тому, как восстановление республики сопровождается новыми формами фундаментализма. Как это сказывается на журналистках?
— Не так давно на дверях Дома печати у нас висела табличка — женщинам вход без платков запрещен. Я спросила у охранника — почему, и могу ли я войти без платка. Он спросил — я русская или чеченка? На самом деле, у меня папа — чеченец, а мама — русская. Я говорю — допустим, чеченка. Тогда, отвечает, без платка нельзя. А если русская? — Тогда проходи.
Вот так. Многие сотрудницы организаций, расположенных в Доме, в том числе международных, повязали платки, на всякий случай. Ну, молчать об этом я не стала. Теперь на дверях висит другое объявление — уважаемые женщины, из уважения к вайнахским традициям просьба повязать платки.
Но это же полный нонсенс! Во-первых, прямое нарушение вайнахских традиций — когда молодой человек вообще делает замечание старшей женщине, которая чужая жена, дочь, сестра, это не его дело. Во-вторых, это внедрение «традиционного духа» сверху — не что иное, как знак новой формы контроля и по сути дела лицемерия. Как на дне памяти погибших журналистов, где пели и плясали народные танцы, возлагали цветы к памятнику (совсем не в традициях, между прочим), прославляли президента, а назначенные ведущие даже не могли толком произнести имена погибших. Журналистов там почти не было! При этом опасно и другое. Последнее время студентов, школьников организованно вывозят на митинги и шествия то по случаю поддержки правящей партии, то по случаю рождения второго сына президента, они несут плакаты с портретами Путина и Кадырова, а потом дома, не таясь, крутят видеоролики, подготовленные боевиками, и восхищаются ими. Патриотизм — совершенно в другом, это святое и очень важное для человека чувство, которое несказанно извратили за последние годы — все, кому не лень.
— Многие молодые журналисты сегодня растеряны, им трудно определиться в профессии, трудно выбрать линию поведения. Честно говоря, труднее, чем нам в свое время. По крайней мере, нам было понятно, что хорошо, что стыдно, чего делать нельзя. Что бы вы посоветовали молодым?
— Молодость — это романтика, а у нас далеко не все молодые люди романтичны.
Кажется, все стало настолько материальным, духовные ценности ушли, уступили место комфорту. Но разве комфорт — это только мягкий диван? Важнее духовный комфорт — когда людям рядом с тобой хорошо. Когда ты кому-то помог. Есть радость хорошо выполненной работы, это великолепное чувство. Мне кажется, надо больше говорить об успехе тех, кто живет в гармонии с собой, кто работает честно. Когда у нас постоянно говорят об обиженных журналистах, это плохо, вырабатывает неправильный стереотип. Важно показать такого, кто добился своего, сумел исправить ситуацию, хоть немного. Нужно, чтобы о героях наших очерков и заметок не забывали, чтобы они тоже добивались успеха. Нужно говорить не только о политике, есть другие вещи, вполне конкретные. Например, хамство чиновников. Очень важная тема. Слово может работать! Я вижу не много молодых вокруг, это наша вина, я думаю, надо привлекать больше помощников, дать почувствовать, что это такое, когда ты реально помог кому-то.
Знаете, у нас все проходит под знаком войны. И ты понимаешь, что силы неравны — силы на стороне пушек, а журналист вооружен только словом. И ты видишь, что у разных людей — разные приоритеты. Газеты и люди образованные говорят, что мы боремся с сепаратизмом, с боевиками, а для жителей горных сел главное — чтобы не стреляли. Должна сказать, я законченная пацифистка, я против войны в любой форме, безоговорочно. Против того, чтобы оружие было в доме — оно обязательно выстрелит, и на самом деле никого не спасет. Пацифизм у нас непопулярен. Да и правозащита тоже. Но это не значит, что положение безнадежное. Повторяю, не раз и не два в моей практике получалось, что именно слово оказывалось более чем действенным — особенно когда соединялись голоса многих журналистов, из разных изданий, разных стран. Опыт вот этой солидарности тоже должен быть расширен, и молодым надо об этом знать.
—То есть вы, по сути, выступаете за известную по классической литературе «теорию малых дел»? Предлагаете молодым, подобно вольтеровскому Кандиду, возделывать свой сад, шаг за шагом отвоевывая пространство у сорняков?
— Наша работа — вполне конкретная, и в этом ее достоинство. Надо помнить и о другом. Если ты испугался, если ты пригнулся, тебе так кажется удобнее — помни, что твои дети будут согнуты в три погибели, или просто стоять на коленях. Сохранять достоинство — это тоже, мне кажется, профессиональное качество.
—Что бы вы пожелали журналисткам, работающим в том же, что и вы поле защиты прав человека?
— Чтобы оставались женщинами, и чтобы в жизни было все — и любовь, и дети, и много счастья.
