Выставка «Падение Берлинской стены» открылась за три месяца до календарного рубежа. И закончится в сентябре, то есть за месяц до реального юбилея. Учитывая наши неопределенные политические реалии, не исключено, что выставка, открывшаяся в Большом Манеже, останется единственной или, во всяком случае, наиболее яркой российской акцией, приуроченной к памятной дате.

Кураторы выставки подошли к делу ответственно, собрали наиболее характерные кадры из необъятного фотоархива события. В залах Манежа есть все, чего вы ждете от такой выставки, и еще немного. Смысловым центром экспозиции стала серия работ любимого МДФ американского фотографа Энтони Сво, подробнейшим образом зафиксировавшего процесс разрушения монструозной стены. В его работах поражает не столько мастерство камерамена, сколько изощренность репортера. Он снимал и с той стороны, и с этой стороны, и с высоты птичьего полета, и непосредственно с земли, а еще и каким-то образом из толщи струи брандспойта, которой разгоняли демонстрантов растерянные, не получившие вовремя ясных указаний силовые структуры ГДР. Введен в экспозицию и лирический мотив: фотограф Питер Фришмут заснял два образа эпохи; берлинский район, примыкающий к стене. До 1989 года депрессивный, убогий и пустынный, после — уютный, излучающий буржуазное умиротворение. Для увеселения публики придумано нечто интерактивное — муляж наблюдательной вышки с акустическим эффектом. Поднимаетесь вы на деревянный помост, и раздается окрест заливистый лай сторожевых собак. Прости, Господи, авторов этого развеселого аттракциона. Сложнее с осмыслительной частью экспозиции. Да и чего здесь можно требовать?

Воссоединение в 1989 году двух частей Германии оказалось не только значимым историческим фактом, но и, так сказать, эффектным визуальным образом. Последнее — благодаря мифологизированной еще при жизни Берлинской стене и ее театрализованному разрушению. Ставка на яркую и доходчивую театральность — отнюдь не нынешнее, то есть позднейшее, напластование ассоциаций, не игра холодного циничного ума. По-видимому, манящая зрелищность процедуры прекрасно осознавалась (может быть, интуитивно) и непосредственными участниками событий. И то, что центральным, наиболее емким их образом сразу же стал задумчивый виолончелист в концертном костюме, исполняющий на руинах партитуру Баха, — лучшее тому свидетельство. Вся прочая ныне представленная на выставке документация выдержана в том же духе. Особенно интересны в этом смысле не фотохудожники, подбиравшие выразительные ракурсы и редактировавшие натуру, но простодушные репортеры, которые снимали как есть, не обременяя свои кадры лишними смыслами.

Стена и в годы своего геополитического расцвета, судя по всему, воспринималась как объект если не художественный, то подчеркнуто символический. На ее фоне считали свои долгом запечатлеться высокие гости демократического Берлина из других оплотов демократии. Например, руководители африканских государств социалистической ориентации. Но и американские президенты не упускали возможности прогуляться вдоль стены под шуршание и клацанье теле- и фотокамер. Это все нетрудно понять. Стена — это наглядно и образно. Как теперь пишут все кому не лень — «метафора железного занавеса». Пространные рассуждения об ужасах тоталитаризма утомительны и слишком велеречивы. А вот уродливый со всех точек зрения железобетонный объект протяженностью 156 км не нуждается ни в каких комментариях, говорит сам за себя.

От комментариев, впрочем, трудно воздержаться. Создатели экспозиции поручили роль интерпретатора истории Михаилу Горбачеву (вообще-то в данном случае — ее автору), который в видеозаписи уверенно охарактеризовал разрушение стены как «последний гвоздь в гроб холодной войны». Эмоционально Михаила Сергеевича трудно оспорить, даже при том, что, рассуждая логически, он, вероятно, поторопился хоронить идеологическое противостояние.

Кураторы выставки, однако, по-своему правы. Та версия истории, которую они преподносят публике, не предполагает никаких рефлексий. Она рассчитана только на эмоции. Здесь нет места раздумьям и сомнениям, здесь одни только страсти. На лицах людей, зафиксированных фотографами, — ликование, отчаяние, боль, восторг, уныние. Острота первых ощущений, новые, но долгожданные переживания. Застарелые, но не утратившие остроты травматические реакции. Все это было бы по-человечески понятно, если бы не прошло двадцати лет. Стена и вся ее атрибутика уже достояние доцента, а мы говорим о ней, как если бы ее ломали сегодня утром. И выставка МДФ культивирует именно такое актуальное, злободневное прочтение событий. Вообще говоря, это тревожный симптом. Забивание последнего гвоздя как-то затягивается.

В то же время ощущения от увиденного парадоксальным образом оптимистические. Нам показывают красочные сцены единения, движения навстречу друг другу, какого-то приятного, хоть и напряженного воодушевления. Благодаря цветной фотопленке все приобретает мажорную интонацию. Благодаря ей же любые развалины, любые руины приобретают декоративный статус. Если убрать с фотографий этикетки с подписями (которые, кстати сказать, составлены не лучшим образом), мы в сущности и не поймем, что перед нами такое: трагедия или фарс, комедия или драма. Скорее всего, это будет напоминать мюзикл с огромной, как и принято в лучших образцах жанра, массовкой. И ничего плохого в этом невольном и непроизвольном сопоставлении, наверное, нет. Мюзикл — жанр полезный, уже давно преодолевший только развлекательный регистр. Под более или менее легкую музыку в этом жанре показывают войны, этнические конфликты, даже концлагеря. Что уж говорить о сравнительно мирных исторических преобразованиях. Морально-этическая коллизия, которая здесь неизбежно возникает, микшируется добрыми намерениями авторов и общим стремлением к красоте и гармонии. В конце концов, пусть будет так. В данный исторический момент другого массового способа осмысления действительности, похоже, предложить никто не может.