Новая книга Глеба Шульпякова после выхода романа «Цунами» читается, несмотря на разность жанров, как некое продолжение его художественной прозы. Шульпяков остро чувствует магию места. Поселки и города, в которые он попадает, люди, с которыми сталкивается, подчас не менее фантастичны, чем вымышленные фигуры в его романе.
Часто передвижение в пространстве оборачивается для автора путешествием во времени. В Барнауле он узнает провинцию прошлого века, в Ташкенте — перелицованное на восточный манер недавнее советское прошлое, в прибрежном камбоджийском поселке воскресает забытый пейзаж — картинка из глубокого детства. А не тронутый в годы Второй мировой союзными войсками немецкий форт на острове Джерси, напротив, насквозь пропитан ожиданием так и не состоявшегося будущего.
Тяга писателя к перемене мест — во многом не стремление к, а бегство от. В предисловии к травелогу (в основу которого, кстати, легла заметка «Быть новым русским», написанная для «Новой газеты») автор признается: «…Для меня быть новым русским означает путешествовать. Искать место, которое можно назвать своим. Поскольку родной город — Москва — больше не кажется мне существующим». Оказавшись на расстоянии нескольких тысяч верст от родной-неродной столицы, целенаправленно уничтожаемой, на глазах теряющей любимый автором облик, легче хранить ее в памяти, смешивать и сополагать с чужими пейзажами. Разбирать и собирать заново, подобно детскому конструктору, свой собственный город.
Жанр книги определен автором как «живой дневник». И это не столько отсылка к «Живому журналу» с его рефлексиями в режиме реального времени, сколько характеристика нового этапа в развитии жанра путевого очерка. Современники рассказывали, что Белинский, оказавшись во Франции, остался равнодушен к парижским красотам. Минуя их в карете, он, спиной к ним, продолжал обсуждать со своим спутником политическую ситуацию в России.
Взгляд Шульпякова обращен, условно говоря, за окно кареты — он внимателен к чужому. Сверхзадача его очерков — увидеть в незнакомой стране не друга, не врага и не лакмусовую бумажку для понимания собственной реальности, а равноценную и полноправную иную реальность, во многих точках приводимую памятью путешественника к общему знаменателю с реальностью родной и обжитой. В этом смысле Шульпяков — гражданин мира, один из немногих в современной русской литературе. «Люди, которых я видел, все без исключения куда-то спешили, ехали. Или собирались в дорогу. Загружали тюки или снимали поклажу с повозок. И снова ехали, газовали. Но странное дело, в этом пугающем хаосе мне виделся замысел, цель. Не тщетность.
В дромомании Глеба Шульпякова видится опыт борьбы с несвободой, протест против российской ментальности. После развала империи свобода выбора появилась. Однако наш человек этой свободой не воспользовался. Одна тоталитарная система сменила другую. Смешно и страшно видеть, с какой готовностью большинство моих соотечественников предоставило мозги для очередной промывки».
«Общество любителей Агаты Кристи» — своего рода попытка предпринять что-то для разрушения виртуального железного занавеса, который — после падения занавеса реального — по-прежнему отделяет нас от внешнего мира, существуя в нашем сознании. Между строк травелога читается страх, что с течением времени, обращенным вспять, этот занавес вновь проецируется в реальность.
