Поздней осенней ночью 1984 года, стоя у колонн зала Чайковского в кружке заядлых шахматных энтузиастов, я обсуждал с ними перипетии матча Карпова с Каспаровым. Партия давно закончилась, игроки уехали, публика разошлась, улица опустела, а мы все стояли. Это были страстные ночные разговоры, в которых было столько чистой и искренней свободы, сколько не сыщешь теперь в полностью свободном и уже утомившемся от свободы мире.
Шахматы тех лет, как губка, впитывали в себя настроения, поветрия и страсти общества. Шахматисты олицетворяли собой общественные силы. Большая часть ночных собеседников выступала за Каспарова, который в их глазах был апостолом свободы. Казалось, за шахматной доской он отстаивает не крепкую позицию в сицилианской защите, а принципы свободы слова, печати и собраний. Карпов как получатель орденов и поцелуев Брежнева котировался в той кучке диссидентствующих шахматистов ниже. За ним, по общему мнению, стояли партия и КГБ. Все это кажется теперь наивным и нелепым…
Большинство спорщиков в том ночном Гайд-парке воспринимало матч Карпова с Каспаровым как битву старого и нового, клетки и ветра, свободы и несвободы. Было ощущение: победит Каспаров — и Советский Союз с его шестой статьей, вечным дефицитом и тайной полицией падет. Самое интересное в этом то, что так и случилось. Каспаров выиграл — пусть не этот матч, а следующий — и Советского Союза не стало. Но вместе с ним не стало и шахмат.
Каспарова в тех разговорах называли Гариком, а Карпова Карпушкой. Гарик и Карпушка были не просто игроки в умную игру, это были символические фигуры позднего социализма, стоявшие в одном ряду с Чапаем, Штрилицем и Леликом (Брежневым). Это были роли, которые играли двое умных людей, искушенных в шахматной борьбе, которая сливалась с политикой. Карпов ходил на прием к члену Политбюро Яковлеву. Другой член Политбюро, Алиев, вмешивался в ход матча, который длился шесть месяцев и почти довел обоих шахматистов до безумия.
Сейчас, когда политика тех лет отошла в прошлое и стала архаичной, как старые газеты, в их тогдашнем противоборстве открываются новые пласты. Это была борьба двух жизненных начал и двух темпераментов. Достаточно было один раз посмотреть на астеничного, говорящего тонким голоском сына рабочего Карпова и на жарко шпарящего, увлеченного, горячего сына Востока Каспарова, чтобы понять, какие они разные. В Карпове, при всех его вояжах по миру, всегда чувствовался степенный, провинциальный, не склонный к экзальтации Златоуст. В Каспарове была почти богемная свобода музыкального мальчика из еврейско-армянской семьи. Свести их за одной шахматной доской было то же самое, что столкнуть юг и север или кинуть лед на раскаленную сковороду.
Карпов был и остается человеком стабильности и порядка. Неважно, какой стабильности и какого порядка; он с равным успехом и с одинаковым правом занимал места в ЦК ВЛКСМ и совете директоров банка, в фонде мира и общественном совете при Министерстве обороны. Он был, что называется, столп общества, хоть коммунистического, хоть капиталистического, все равно. Каспаров же всегда был снедаем страстью к переменам и сжигаем честолюбивым огнем самолюбия и немедленного воплощения. Его жгло изнутри желание противопоставить себя миру и изменить мир. Его мозг, работавший на таком высокооктановом топливе, периодически улетал с трассы гонок в какие-то безумные дебри и тупики. То он решал, что хронология человеческой истории нуждается в радикальном пересмотре, то отказывался давать интервью российской прессе по причине обиды на нее, то уничтожал ФИДЕ, то организовывал политическое движение с целью спасения России от Путина.
Всего они сыграли между собой пять матчей, в которых было 104 ничьих. Я привожу именно количество ничьих, а не количество побед и поражений, потому что считаю, что это доказывает равенство их сил и одинаковую крепость их характеров. Ни один не был сильнее другого. Но они играли в то время, когда рушились несущие колонны общества, и распахивались забитые еще сталинскими гвоздями окна, и в них дул ветер свободы, и это помогало Каспарову. Он был любимое дитя времени, и это чуть-чуть перевешивало чашу весов в его сторону. Как иначе объяснить ту удивительную ошибку, которую допустил Карпов в последней партии их матча в Севилье? Ведь ему тогда для победы достаточно было и ничьей.
Из этих пяти матчей, которые составили целую эпоху в истории шахмат, самым потрясающим был первый, московский. Такого остервенения в борьбе не было никогда. Даже Фишер в матче против Спасского не переходил грани и оставался джентльменом. Эти же двое членов КПСС и гроссмейстеров Божьей милостью вцепились друг в друга страшной хваткой. Как сильно, от души, мордовал бедного бакинского мальчика златоустский гроссмейстер в первой части матча! До этого только Фишеру удавалось выигрывать в одну калитку, доводя счет до 5:0. И с какой же отчаянной силой уцепился избитый, поверженный и униженный мальчик Гарик за свой последний шанс! Он висел над пропастью — Карпову оставалось выиграть всего один раз — и не отпускал скрюченными пальцами пядь земли, кусочек щебенки и высохший стебель. Он висел над бездной и, как заведенный, играл вничью, вничью, вничью. Количество ничьих исчислялось десятками. А внизу стояла толпа и с интересом ждала, когда у него ослабнут пальцы и он упадет.
Карпов потом говорил, что Каспаров мешал ему тем, что гримасничал, сидя за шахматной доской. А может быть, вися над пропастью, он уже просто не мог тратить силы на контроль лицевых мускулов и соблюдение приличий.
Казалось в те дни, что шахматы вернулись в свои самые лучшие, золотые времена. Как давным-давно, во времена Ботвинника, люди стояли перед Домом Советов, обсуждая партии, так мы стояли перед залом Чайковского и говорили о том, что случится раньше: Каспаров допустит свою последнюю ошибку или изнуренный марафоном Карпов сойдет с ума. Газеты в те годы публиковали записи партий целиком, да еще с комментариями гроссмейстеров. Тысячи мужчин вечером просили жен помолчать, потому что на телеэкране появлялся гроссмейстер Суэтин, который передвигал фигурки на магнитной доске, объясняя смысл маневров.
Но я все равно не понимал.В ходах двух «К» было что-то, лежащее глубже объяснений. Роберт Фишер был последним великим шахматистом, в игре которого я более-менее разбирался. Нет, я не льщу себе: конечно, и в его партиях были неподвластные мне глубины, но в общем и целом я всегда мог объяснить, зачем он сделал этот ход или тот. Фишер довел человеческие шахматы до предела, Каспаров и Карпов переступили этот предел.
Разбирая их партии, сыгранные во время первого матча, я постоянно впадал в тяжелое, длительное недоумение. Все-таки я был опытный любитель, сыгравший сотни партий, и усердный читатель «Энциклопедии дебютов». Но они могли пять часов надвигать фигуры и отодвигать их, ведя борьбу вокруг такой микроскопической слабости в позиции, которую я, с моим грубым зрительным аппаратом, просто не замечал. И этот крошечный позиционный изъян размером с микромикрон в конце концов оказывался причиной глобальной катастрофы, в которой с грохотом обрушивались пешечные цепи, летели вверх тормашками кони и бежал король, слабеющей рукой придерживая корону на голове.
Вот в чем суть: Фишер был гений, со всеми его человеческими слабостями, со светом и тьмой, с озарениями и падениями, а эти двое в моем представлении были уже почти что не люди. От их шахмат у меня всегда оставалось впечатление, что это играют два пришельца, у которых в мозгах со страшной скоростью крутятся турбины, а в вены через невидимые катетеры поступает эликсир ума, помогающий считать на тридцать ходов вперед.
Я сказал, что шахмат не стало, и это действительно так. То, что мы приняли за расцвет и новый золотой век, оказалось последней битвой титанов перед быстрым закатом. Два ученика Ботвинника сражались между собой чуть ли не десять лет подряд, и эта великая битва на черных и белых полях завершила историю. Шахматы резко уменьшились в размерах и стали карликовой игрой, в которую играют на обочине мирового спорта не очень известные и мало кому интересные люди.
Даже скандалы обмельчали. Можно ли сравнить выдающиеся скандалы Фишера и сложно устроенные политико-спортивные скандалы двух «К», в которые вовлекались члены Политбюро, министры и широкая общественность, с карикатурным скандалом, который устроил Топалов, посчитавший, сколько раз Крамник ходил в туалет?
Я не жду от их нового матча великих творческих свершений. Карпов на недавнем турнире в Сан-Себастьяне из девяти партий проиграл шесть, три свел вничью и занял последнее, десятое место. Каспаров в своем блоге с неизменным азартом пишет статьи на тему «Россия после Путина», что вряд ли способствует вдумчивой подготовке к матчу. К тому же, еще не начав матч, его организаторы допустили ошибку, которая граничит с оскорблением: сайт, посвященный матчу двух великих русских гроссмейстеров, работает на английском и испанском языках. Русского там нет.
Карпов и Каспаров остались стоять в прошлом, как две огромные рыцарские фигуры у врат исчезнувшего во времени великого города. В центре этого города живет король, на углах его стоят башни-ладьи, и войти в его ворота можно, только если выиграешь у привратника хотя бы одну партию из трех. А не сумеешь выиграть — возвращайся назад, в трезвую современность безо всяких там титанов, и играй с компьютером в тетрис.
Последняя битва пройдет в Валенсии с 22 по 24 сентября: сыграют 12 партий — четыре с контролем времени быстрых шахмат, восемь — в блиц. Матчи будут транслироваться в режиме online на сайтеwww.matchkarpovkasparov.com
