Вышел роман Мастера Чэня «Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус» (М.: ОЛМА Медиа Групп, 2009) — продолжение книги «Амалия и белое видение». Фон действа — британский Куала-Лумпур в годы Великой депрессии, смешение племен, красок и запахов на улицах, джаз в первых радиорепродукторах, ар-деко фасадов и фасонов, беседы сведущих людей о Гоминьдане, Коминтерне и генерале Чан Кайши.
Героиня — евразийка Амалия де Соза, хозяйка кабаре и черного мотоцикла «Роуял Энфилд», бакалавр Кембриджа и «полицейская собака в шелковых чулках». Вокруг нее вьются такие же тропические птицы с безумной траекторией перелетов.
Их мир, Британская Малайя 1920—1930-х годов, прописан плотно и с натуры: Мастер Чэнь, востоковед и журналист, много лет работал в Малайзии, Сингапуре, Гонконге (под псевдонимом Дмитрий Косырев).
И даже ежели авантюрный роман есть игрушка по определению, то его «Амалия» — игрушка сложного устройства. Из развивающих.
Пожалуй даже, игрушка, которая формирует особую породу детей.
Об этом «Новая газета» и беседует с автором.
— Дмитрий, действие ваших первых книг происходит в Китае и Средней Азии VIII века. С чего начались для вас Амалия и романы о ней?
— С голоса Амалии Родригеш, великой певицы фаду: для Португалии она значит не меньше, чем Пиаф для Франции. Человек, который так поет, не может быть скучен. По голосовой карте Амалии Родригеш я и создавал личность Амалии де Соза: со складом души совершенно экзотическим и в то же время абсолютно понятным. Но эту душу перенес с берегов Атлантики на берега Малаккского пролива, которые хорошо знаю.
Другие персонажи… некоторых я выдумал, некоторых — выкопал из газет Британской Малайи 1920—1930-х годов. Кто-то переселился в книги об Амалии из давно задуманной, но так и не написанной сказки о компании художников, музыкантов, поэтов, заброшенной на островок мира и спокойствия в канун большой войны.
Я не предлагаю читателю никаких «параллелей с Отечеством»: пишу именно о Пенанге и Куала-Лумпуре «между двумя войнами». Или о Пекине, Гуанчжоу, Самарканде, Мерве — если говорить о «китайском» цикле, о романах «Любимая мартышка дома Тан» и «Любимый ястреб дома Аббаса».
Пишу о том, что видел и знаю: синий стеклянный шар на доме Амалии в Пенанге цел и сегодня, вагоны сингапурского экспресса в 1920-х действительно красили в аквамариновый с желтым; бандит Вонг в лимонном костюме жил в Куала-Лумпуре 1920-х и был в сговоре с красавицей Марианной ди Карвалью; клетки с птицами у уличных торговцев в Малайе действительно похожи на гроздь свиристящих фонарей…
— А персонаж Уильям Эшенден, мэтр словесности и разведки, похож на Сомерсета Моэма.
— Людей, подобных Моэму, я знаю хорошо. Они есть — и не только в тех краях — и сегодня.
— В ваших нарядных травелогах (они же авантюрные романы) все время возникают темы близкой войны и близкого распада империи.
— Ну… здесь тоже нет аналогий. Эти войны — и японо-китайская, и Вторая мировая — уже были. И эта империя, Британская империя, уже распалась. Люди меня интересуют больше, чем история и философия. Я в какой-то момент работы над «Амалией» стал понимать, что эти придуманные и вычитанные люди для меня, автора, совершенно живые. И что через десять лет (действие «Амалии и генералиссимуса» происходит в 1931-м) они окажутся в фильме «Мост через реку Квай». В японском концлагере для пленных англичан — только не в Бирме, а в Сингапуре. А это, пожалуй, слишком жестоко.
Да, если человек достаточно силен, он может пережить многое. Падение своей империи в том числе. Но я стал жалеть своих персонажей: я знаю их будущее.
Хотя зыбкий, подверженный тревогам мир в Азии просуществует еще до 1941 года. И в этих странных, «необязательных» землях, вроде бы далеких от нервных узлов мировой истории, случатся еще замечательные вещи.
Именно там в конце 1930-х генерал Дуглас Макартур попытается создать восточный «щит» в преддверии большой войны. Уйдет в отставку из армии американской (а он руководил генштабом) и станет фельдмаршалом армии филиппинской. И Амалию де Соза на Филиппинах я себе отлично представляю. В конце концов, в этой стране был мой дом в течение трех лет. Об этом очень хочется написать.
— Что вас сделало востоковедом?
— Дух противоречия. После событий на Даманском я побежал в военкомат…
— Вы были школьником?
— Старшеклассником. И у меня был очень умный дед — Дмитрий Тимофеевич Шепилов, один из самых известных людей в нашей внешней политике, министр иностранных дел в конце 1950-х. В частности, он очень много сделал для наших отношений с Китаем.
После похода в военкомат дед мне просто дал из своей библиотеки несколько томов китайской поэзии и сказал: ты почитай, чтоб понять Китай. Читая, я понял: «враги» китайцы или нет, но они невероятно интересны!
К тому же одна ветвь моей семьи из Ташкента, у меня там и до сих пор есть родственников триста. Так что меня притягивал не только Дальний Восток.
Я окончил ИСАА при МГУ как китаист, но попал впервые не в КНР, а в Сингапур, описанный впоследствии в обеих «Амалиях». И именно тогда, в 1976/77-м, понял, что такое мир. Как он огромен! Как нелепо сводить его к Европе и к Америке…
— Вы подчеркиваете, что не пишете об Отечестве и параллелей с Россией в ваших романах нет. Пусть так, но они возникают у читателя.
Ваши персонажи — британцы, американцы, китайцы 1920-х — открыты миру, с упоением впитывают мир. Шотландцы легко переходят с тамильского на бенгали, уроженцы тропиков учатся в Оксфорде и Сорбонне, британский губернатор Сингапура пишет китайские стихи.
Для Амалии и Ко дело чести — разбираться в сортах манго и индийских хлебцах, в даосских обрядах и охоте на тигра. Белую зависть вызывает даже не их образовательный ценз. А именно опьянение миром.
В послесловиях названы источники. Да и без того ясно: эта порода людей не выдумана. Просто колониальный мир 1920-х еще никогда так подробно не описывали по-русски художественной и общедоступной прозой.
Но я, читая, думаю, много ль таких молодых людей в России? Эпоха свобод должна бы ковать эту породу, в том числе и «в интересах державы». Но…
— Ну… даже Англия недотянула до владения половиной мира, потому что недостало людей такой закалки. Самые умные британцы, кстати, давно на это указывали и говорили: «Ребята, мы все потеряем!» В колонии приезжала управлять всякая шваль, которая ничего не могла сделать лучше местных, но тешилась сознанием расового превосходства (в цикле «Шпион из Калькутты» есть и такие персонажи).
Если же говорить о нас… Я вообще не уверен, что мы имперское государство по своей сути.
— Почему?
— Глобализма не хватает. Любви и интереса к окружающему миру не хватает. И когда все пытаются построить под себя (как это делал наш колониализм), это довольно смешно кончается. Но никогда не поздно подумать о новом глобализме — о понимании мира, врастании в мир. Стадия, на которой сильному государству было неприлично не завоевывать кого-либо, окончена. Пришло время более тонкой игры. Мягкой силы.
Кстати, если уж на то пошло, и эта тема в «Шпионе из Калькутты» прописана. И в моих предыдущих романах тоже. Всегда надо смотреть не на то, что в книге происходит, а на то, чего в ней не происходит, — так интереснее. Я сам только потом заметил, чего все мои главные герои не делают. Они — тайные агенты высокого класса! — не берут в руки оружие.
При этом Амалия и ее возлюбленный Элистер головой — умной головой — добиваются большего, чем можно было б добиться револьверным лаем.
— Но людей, готовых понимать мир, врастать в него, просчитывать его сценарии на десятилетия вперед, надо растить. Ставить им жесткую планку образовательного ценза. Хотя бы понимать, как они нужны. Как много их надобно. Разных.
— Мне кажется, даже СССР был более глобалистской державой (то был крайне странный идейный глобализм, но я сейчас не о том), чем современная Россия.
Это парадокс, но советская эпоха, при ее цензуре и железном занавесе, породила несколько поколений грамотных, думающих людей. И именно после 1991 года образовалась демографическая яма чудовищной безграмотности. Думаю, это поколения на два-три: стандарт уже сформирован. И учить следующих эти люди будут так, как сами выучены.
О распаде системы образования говорили много. Меньше говорили о другом: уже при нынешнем состоянии интеллектуального капитала в корпорацию «Россия» страшно вкладываться. Потому что масса повседневных, мелких решений, принимаемых людьми с таким образовательным цензом, всегда будут ошибочными.
А ведь это, между прочим, мои читатели. Я не вкладывал в свои книги вызова. Но, похоже, он там есть. Подходят люди и с укором говорят: а вы пишете о сложных вещах, мне трудно! Что я им скажу? Что стало признаком хорошего тона писать для тех, кто не умеет читать? Что это ужасно неинтересно делать?
Случилось что-то вроде интеллектуального самострела, добровольной инвалидности. Словно дали негласную санкцию не учить языки, не думать о мире вне знакомого пятачка, не сравнивать себя с этим миром. И санкцией охотно пользуются.
Но я пишу для образованного класса. Для людей, тонко и остро чувствующих, которым мир головокружительно интересен. И их тоже много. На удивление.
— Итак, следующая книга будет о Филиппинах 1930-х? О попытке генерала Макартура предотвратить войну в Азии с помощью Амалии де Соза?
— Вероятно, нет. Следующая будет продолжать «китайский цикл VIII века», романы «Любимая мартышка дома Тан» и «Любимый ястреб дома Аббаса». Своего первого героя, Маниаха, я не забыл и не забросил. Мне с ним интересно, как и с Амалией. Если книга получится, она будет называться «Любимый жеребенок дома Маниахов».
