Мертвые Нобелевской премии не имут. Это награда живым. Но завтра исполняется 20 лет с того дня, когда — беспрецедентный случай! — нобелевская медаль Бориса Пастернака через годы после смерти поэта на церемонии чествования новых лауреатов была вручена его сыну.

Есть нечто парадоксальное в том, что 10 декабря в траурную дату, смерти Альфреда Нобеля стартует один из самых ярких на земле праздников научного и литературного творчества — чествование очередных лауреатов премии его имени. Он, изобретатель динамита, словно каялся да это перед потомками, завещая превратить свое наследство в перманентную награду за высшие достижения на благо мира и прогресса. И снова — в который раз! — ни одного имени из России. И снова в печати сетования на то, что обойдены наши ученые, имеющие отношение к отмеченным премиями открытиям. Словом, все по квалификации одного нашего нобелевского лауреата: Нобелевки бывает трех видов — врученные кому надо, не тому, кому надо, и не врученные кому надо.

За почти 110-летнюю историю нобелевской эстафеты этой награды — буквально во всех ее номинациях, от физики до премии мира — удостоился 22 представитель нашей страны и ее зарубежной эмигрантской диаспоры. Поименно: А. Абрикосов, Ж. Алферов, Н. Басов, И. Бродский, И. Бунин, Л. Гинзбург, М. Горбачев, Л. Ландау, Л. Канторович, П. Капица, В. Леонтьев, И. Мечников, И. Павлов, Б. Пастернак, И. Пригожин, А. Прохоров, А. Сахаров, А. Солженицын, И. Тамм, И. Франк, П. Черенков, М. Шолохов.

За все это время было всего два случая отказа от присужденной Нобелевской премии.

Жан-Поль Сартр сделал это, в 1964 году, обнародовав вместо традиционной нобелевской лекции внешне, казалось бы, противоречащие друг другу объяснения: «Писатель не должен зависеть от каких-либо институтов». И: «Если бы у нас было правительство народного фронта, я бы с удовольствием принял от него премию». Он волен, свободен был так поступать в соответствии со своим, внешне, опять таки, куда более противоречивым определением идентичности индивидуального человеческого бытия и свободы, единственной, по Сартру, ценности, которая остается после крушения традиционных ценностей буржуазной Европы. «Человек обречен быть свободным» (обречен — значит несвободен?). И: «Свобода состоит в выборе собственного бытия. И этот выбор - абсурд». В этом смысле отказ от Нобелевки становится в один ряд с его активным участием в студенческих демонстрациях 1968 года. С «той стороны баррикад» раздались лозунги: «Смерть Сартру!» Нашелся, правда и в лагере жесткого порядка человек, который в ответ на требования арестовать Сартра назвал его «великим человеком истории» и заявил: «Вольтеру не место за решеткой». Президент Франции Шарль де Голь. Когда 15 апреля 1980 года Сартр умирает, похороны превращаются в грандиозную демонстрацию. В последний путь к Пантеону его провожают 25000 человек, и одна из парижских газет в этот день публикует строки: «Он был нашим Жан Жаком Руссо».

А за шесть лет до этого «нобелевского» скандала во Франции, во времена, которые у нас с легкой руки Ильи Эренбурга принято называть «оттепелью», такой же скандал разразился в России. Только с иными степенями свободы выбора (вернее — несвободы). От Нобелевской премии отказался Борис Пастернак. У меня нет необходимости лишний раз подробно описывать эту печальной памяти и более полувековой давности историю, которая отражена уже в сотнях, если не более на порядок, мемуарных и исследовательских страниц и сконцентрирована в двух точных словах названия исповедальной книги Даниила Данина о Пастернаке и его времени — «Бремя стыда».

Сюжет трагедии — в телеграммах и документах — развивался действительно в телеграфном стиле, с неожиданными поворотами, неподсильными для воображения даже самого изощренного на придумывании хитроумных сюжетов драматурга.

Сначала, в ответ на награждение, телеграмма в Стокгольм: «Благодарен, рад, горд, смущен». И уже обсуждается, какое платье сшить жене для нобелевского бала. А на следующий день — предложение К. Федина пройти к нему на дачу, где ждет зав. отделом культуры ЦК партии, чтобы обговорить детали отказа от премии. Иначе…

Что было после отказа это сделать, мы хорошо знаем. На шабаш в печати и в публичных судилищах братьев-писателей Пастернак ответил словами, полными высокого человеческого достоинства и гражданского мужества: «Ничто не заставит меня отказаться от чести, оказанной мне, современному писателю, живущему в России, и, следовательно, советскому. Но деньги Нобелевской премии я готов перевести в Комитет защиты мира.

Я знаю, что под давлением общественности будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз».

Держался он довольно стойко. Но вдруг, после поездки из Переделкина в Москву и телефонного разговора с Ольгой Ивинской, — две телеграммы. В Стокгольм: «В силу того значения, которое получило присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Другая — в ЦК КПСС: «Верните Ивинской работу, я отказался от премии».

Оборотов в раскрученной оголтелой пиар-компании это не ставило. Дело шло к лишению советского гражданства и высылке его из СССР. И тут — звонок Хрущеву от Джавахарлала Неру, согласившегося возглавить комитет защиты Пастернака.

Как вспоминает сын поэта Евгений, «чтобы спустить все на тормозах, Пастернаку надо было подписать согласованный начальством текст обращений в «Правду» и к Хрущеву. Дело не в том, что хорош или плох текст этих писем и чего в них больше — покаяния или самоутверждения, важно то, что написаны они не Пастернаком и подписаны вынужденно».

А потом, случилось беспрецедентное событие. Мертвые, как известно, Нобелевки не имут — это по строго соблюдаемым правилам, награда живым. Но отказ Пастернака был настолько очевидно вынужденным, что нобелевский комитет решил восстановить эту премию. И ровно 20 лет назад, в декабрьскую нобелевскую неделю 1989 года сын Пастернака получил его медаль на церемонии чествования новых лауреатов в Стокгольме.

Да, все это теперь хорошо известно. И меня удивляет только одно: почему до сих пор не нашелся театр, который перенес бы на сценические подмостки сей трагический сюжет написанный самой жизнью, ее злодеями и героями, как это сделал, использовав письма и документы, связанные с дуэлью и смертью Пушкина, прекрасный режиссер Кама Гинкас. Эта штука воистину не слабее переведенного Пастернаком «Фауста» Гете. Хотя некому было уж написать на полях тетради стихов из опального «Доктора Живаго» подобную резолюцию. Писали и говорили другое. «Я Пастернака не читал, но…»

(Продолжение следует)