СюжетыКультура

Вятка с человеческим лицом

Писатель Эммануэль Каррер — о Монмартре и Котельниче

Этот материал вышел в номере № 04 от 18 января 2010 г.
Читать
Из одиннадцати книг Эммануэля Каррера в России переведены «Усы», «Изверг» и документальный роман о мэтре американской фантастики «Филип Дик. Я жив, это вы умерли». Зато не переведен его Le roman russe (2007), хотя во Франции он разошелся в...

Из одиннадцати книг Эммануэля Каррера в России переведены «Усы», «Изверг» и документальный роман о мэтре американской фантастики «Филип Дик. Я жив, это вы умерли». Зато не переведен его Le roman russe (2007), хотя во Франции он разошелся в 120 тысячах экз. Не шел у нас и тесно связанный с «Русским романом» фильм Каррера «Возвращение в Котельнич» (в 2003-м лента была включена в программу Венецианского фестиваля).

О своих русских корнях, русском опыте и русских планах известный французский писатель рассказал «Новой газете» сам. Притом по-русски.

В Котельнич, райцентр Вятской губернии в восьмистах верстах от Москвы, Эммануэль Каррер впервые попал, делая телерепортаж. Сюжет прост: солдат-венгр был в 1947-м отправлен из лагеря военнопленных в психиатрическую больницу Котельнича. И потерян там на 55 лет. Лишь через полвека журналисты новых времен написали о старике: текст попал на сайты, венгерское посольство в Москве мгновенно разыскало семью. Вскоре последний пленный 1945-го вернулся домой.

Каррера сюжет задел еще и потому, что почти так же в 1944-м во Франции исчез его дед. Хлебнувший всех бед первой русской эмиграции, Георгий Зурабишвили в конце войны служил переводчиком у немцев (в начале 1910-х окончил в Германии университет). Арестованный после освобождения страны «до выяснения обстоятельств», он не вернулся, участь его неизвестна. Года через два тщетных розысков умерла жена арестованного Наталья Комаровская: по ее линии в роду французского прозаика Каррера значатся генерал-адъютант Николая I, знакомцы Пушкина и Достоевского — и поэт 1910-х гг. Василий Комаровский, ценимый акмеистами.

Дети этой пары — подросток Елена с младшим братом — остались в послевоенной Франции одни. Сейчас Елена известна как Элен Каррер д’Анкос — знаменитый историк, автор книг о России и СССР, пожизненный секретарь Французской академии.

В своем «Русском романе» ее сын признается: и сегодня при виде обтрепанного и усталого иммигранта с ребенком в парижском метро у него перехватывает горло.

Но «русские корни автора» — не тема, а фон романа и фильма. Тему не сформулируешь: камера медленно идет по разбитым перронам пересадочного узла, по измученным подъездам трехэтажек и палатам больниц, по липким столикам «бандитских» и «буржуйских» баров городка, по малометражным кухням, по школьным праздникам с их великими надеждами, по подоконникам районной гостиницы.

Лают собаки. Гремят рупоры вокзальных диспетчеров. Стучат поезда Транссиба. 23-летняя Аня, сидя по-школьному в подъезде, на лестнице, поет романсы под гитару. Каррер, как очарованный восьмиклассник, слушает, сидя на ступеньках.

Через год Аню, переводчицу с французского и жену городского уполномоченного ФСБ, убьет топором сумасшедший, отпущенный из больницы. Убьет и ее сына, младенца Леву. Дверь в квартире семьи большого начальника была такой же картонной, как и прочие двери в райцентре, — и топору безумца поддалась без труда.

Приехав в Котельнич на сорок дней Ани и Левы, Каррер с группой снимет завьюженное кладбище, вдовца Сашу в глухом черном пиджаке, огромного неуклюжего Сергея в камуфляже — брата Ани, офицера, уцелевшего в Чечне.

…Года два назад Москва хмыкала, читая роман Фредерика Бегбедера «Идеалъ» с его гламурной Тверской и слоганом «От «Правды» до «Прады» — один шаг».

Каррер говорит об иной России. Затерянной на окраине мира. Не шибко верящей, что Франция (да и Москва) где-то и вправду есть. Ценящей чужую и свою жизнь в полтора рубля (так судьба выучила). Но — это явно Россия с человеческим лицом: над неповоротливыми, необъятными, ссутуленными плечами в камуфляже.

— В ваших книгах — в «Изверге», в «Усах», в биографии Филипа Дика — есть сквозная тема: граница разума с безумием и зыбкость этой границы. Для «Русского романа» эта тема важна?

— Не знаю… Я предпочитаю всегда в новой книге делать что-то новое. Резко меняю тему, но потом всегда оказывается: я делаю то, что уже сделал. Но думаю, что «Русский роман» и следующая книга «Другие жизни, помимо моей» — очень разные. В новой книге люди тоже страдают: но это рак, это смерть, это расставание… Обычная, хорошо знакомая мне жизнь моей страны.

Но к «французской повседневности» я мог прийти только после «Русского романа». В нем я словно сам себе стал психоаналитиком. И после этого изменился.

Первый раз я провел в Котельниче неделю. А до того лишь однажды был в России.

Котельнич — тяжелое место… Но я почувствовал в этом городке что-то очень сильное. Во-первых — желание говорить по-русски; мне этот язык был музыкой, я себя ругал: «Ну почему ты все забыл? Ведь ты же немного говорил в детстве!»

Я начал вести дневник на русском. И постоянно учить язык.

Потом… я в первой же поездке встретил людей. Наш оператор снял Аню, когда она пела. И мне казалось, что эти кадры, телевидению не нужные, — как первые страницы романа. Я решил вернуться в Котельнич, попробовать там жить и снять то, что случится.

И почти ничего не случилось. За полтора месяца мы сняли много длинных интервью. Люди были к нам дружественны. Мы уехали с отснятым материалом…

А потом Аня погибла. И фильм вышел совсем о другом.

Возвращение было тяжелым опытом. Но и очень сильным. Мы уже давно знали эту семью, провели много времени с ними, это были настоящие отношения. Иначе я никогда бы не осмелился сделать фильм о людях, которые потеряли близких. И я надеюсь, что сделал так, как просил Саша. Он мне сказал: «Снимай. Но только снимай нежно».

Я потом вернулся в Котельнич, чтобы показать фильм Аниной семье. Саша смотрел очень внимательно и сказал: «Ты сделал так, как надо».

— Как вы избежали «соблазна статистики»? Зарплаты и пенсии в дальнем райцентре РФ — уже сенсационный материал. У вас почти нет этих цифр…

— Мне кажется, это не нужно. Есть изобразительный ряд. Эти дороги, тротуары, лестницы в подъездах, люди на улицах — все показывают. Я ведь не историк, не социолог, даже не журналист. Я стараюсь показать атмосферу этого места. Да и все знают, что жизнь в маленьких городах России — очень тяжелая. Без перспективы. Один человек в Котельниче предложил мне название для фильма: «Тут жить нельзя. Но — живут».

— Есть ли у вас новые русские проекты?

— Да, есть. Я пишу сейчас странную книгу… Ее герой — Лимонов. Я с ним был знаком, когда он жил в Париже много лет назад. И люблю до сих пор его раннюю прозу. Хотя, читая теперешние книги, часто вскакиваю из кресла, — от несогласия с автором.

Но несколько лет назад я читал Анну Политковскую. И был очень удивлен тем, что она пишет о Лимонове и молодых людях вокруг него с уважением. Стал говорить о нем с русскими писателями, издателями. И вскоре понял, что «образ Лимонова» и он сам — разные люди. Что меня и заинтриговало.

Я говорил и с людьми его партии. Я очень со многим не согласен, но… какая у человека судьба! Будучи сам правильным и приличным отцом троих детей, я всегда наблюдал за такими… человеческими траекториями… с огромным интересом.

И потом, рассказать о Лимонове означает: рассказать, что случилось с Россией в эти двадцать лет. По крайней мере — то, что я про это понял.

— Что же именно?

— Еще не знаю. Я только пишу. Возможно, для того и пишу, чтобы сформулировать. Работа писателя — не понять время, а показать его. И показать, что вещи всегда сложнее, чем о них думают.

— В «семейных» главах «Русского романа» есть еще один яркий персонаж — ваша няня, Поленька. Вы пишете, что она была из старой цыганской семьи, в 1920—1930-х пела в русских кабаре Парижа. В каких именно? В России сейчас начали изучать и эту часть истории первой эмиграции.

— Не знаю! Поленька была главным человеком моего детства, но я был мальчиком, когда она умерла. В замужестве она была княгиней Накашидзе, но недолго — муж, молодой офицер, погиб на ее глазах. Вот что я точно помню: раза два в год няня с большими хлопотами собиралась в гости к Коко Шанель — они были знакомы с 1920-х. Возвращалась Поленька с вечерней бисерной сумочкой… или с большим флаконом духов — и немедленно пыталась передарить все это моей молодой матушке.

Вообще еще можно сделать enquete… — исследование о ней. Есть люди, которые знали Поленьку. Были в Париже замечательные русские круги: блестящие, с потрясающими судьбами люди…

— Вы — наследник этой среды. У вас нет идеи книги о ней?

— Пока нет. Но, может быть, будет.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow