«Необходимо изменить экономическую модель», — говорят все. Не слышно никого, кто бы говорил: экономическая модель нормальная, она подходит. Изменить экономическую модель хотят и Дмитрий Медведев, и яростные критики «тандемократии». Дмитрий Медведев, впрочем, уже отлил, как ему свойственно, на эту тему в граните: способом изменения «модели» объявлена модернизация, которая сводится к прорыву на пяти направлениях — энергоэффективность, космические и ядерные технологии, медицинские технологии и стратегические информационные (тоже — технологии). Это, конечно, никакая не «китайская модель», тут скорее пахнет решениями пленума ЦК КПСС об ускорении научно-технического прогресса, если кто помнит этот запах. Но таковы уж, видно, природные свойства гранита.
Так или иначе, никакой «модели» этот перечень не задает. Это мечтание. И ясно только, что Дмитрию Анатольевичу хочется, чтобы в экономике, как прежде, ключевую роль играл госсектор, но облагороженный и культурный. Представьте, как если бы в столовой при казенном учреждении, где каждый день заветренная курица с рисом и макароны по-флотски, появилось объявление: «Со следующей недели в нашем меню еще и суши!»
Молчит по поводу «модели» Владимир Путин. Ему, естественно, не пристало митинговать против нее. Но вынужденное молчание он компенсирует кипучей деятельностью: он в супермаркетах и на производстве, входит в подробности всех процессов, руководит кредитной ставкой и торговой наценкой. Смотрите, мол: кто тут болтает, а кто занят делом.
Но это как раз и пугает. Если модель, которая получилась у Путина-президента, всеми признается негодной, то почему должно получиться у Путина-премьера? Ведь, чтобы дважды не наступать на одни грабли, необходимо понимать механизм, который связывает неосторожный шаг и удар по лбу. Действительно, в бесконечных разговорах о сырьевой зависимости и необходимости диверсификации, как в белом молоке, тонут простые вопросы о том, что, собственно, делалось конкретно не так в предыдущем десятилетии? Как выглядят совершенные ошибки? Тут дело даже не в персональной ответственности (хотя и в ней тоже), а в том, чтобы понять, как устроены грабли.
Вот два разительных примера ошибок 2000-х. Один — из сферы общих представлений об экономических процессах. Другой — из жизни конкретной компании. В обоих случаях речь идет о принципиальных решениях Владимира Путина, о вопросах, которым он уделял первостепенное внимание.
Когда раскручивалось «дело ЮКОСа», либералы сетовали, что оно испортит инвестиционный климат, отпугнет инвесторов. В Кремле почитали это интеллигентским нытьем, противопоставляя ему совсем другой взгляд на дело, жесткий и «современный». Мол, институциональные условия — погремушка либеральных доктринеров, школьников от экономики. Реальный бизнес прагматичен и циничен. И инвестиции от нас никуда не денутся, надо лишь обеспечить политическую «вертикальность», то есть заменить институциональные гарантии прав инвесторов персональными («договорился — живи спокойно»), а также макроэкономическую сбалансированность и высокую доходность (чему опять-таки способствует система личных договоренностей о допуске на рынок).
И поначалу все казалось именно так: либералы посрамлены, деньги текут рекой, несмотря на банкротство ЮКОСа и прочие художества петербургско-чекистского братства. Однако в итоге эта идеология потерпела крах. Как выяснилось, мы просто замещали прямые инвестиции кредитными ресурсами. Прямые инвестиции — это когда ты платишь за полученные деньги процент от прибыли, а кредит — когда платишь фиксированный процент. Если цены растут, то второй вариант выглядит соблазнительно: сверхприбыль остается у тебя. Но если они падают, то все наоборот — нужно платить по счетам, даже если ты в убытке. При нашей зависимости от капризных сырьевых цен разумнее, конечно, делить риски нестабильности (прямые инвестиции), второй же вариант лишь усиливает влияние внешней нестабильности на экономику. Кроме того, в такой модели деньги можно привлечь лишь в сектора высокой доходности, то есть в нашем случае опять же — связанные с притоком валюты от торговли сырьем.
Иными словами, принятая экономическая модель стала своеобразным резонатором слабостей нашей экономики. Однако не только сам Владимир Владимирович, но и никто из его советников, столь высокомерно смотревших на замшелых «либералов» с их старомодными взглядами, не посыпал себе голову пеплом, когда их инвестиционный успех оказался пшиком.
Второй пример — еще более вопиющий. Речь о «Газпроме». «Энергетическая сверхдержавность», как мы помним, стала любимой мыслью г-на Путина, определявшей его подходы во внешней и внутренней политике.
Первой ошибкой стала стратегия резкого повышения цен для стран СНГ. Г-н Путин имел в виду усилить влияние России на политику соседей, а также повысить доходы от экспорта газа. Это, однако, привело к значительным имиджевым потерям и серьезному сокращению потребления российского газа странами СНГ. Для Европы путинские политические игры с газом стали сигналом о необходимости долгосрочной стратегии по снижению своей зависимости от российских поставок. Эта проблема не волновала Европу даже в ту пору, когда поставщиком газа был коммунистический СССР.
Владимир Путин, стремясь максимизировать прибыли, и здесь решил действовать против ветра. В то время как весь мир смотрел в сторону диверсификации рынка и налаживания спотовой торговли, он настаивал на долгосрочных контрактах, доверие покупателей к которым сам же и подорвал. В результате Россия запустила строительство двух страшно дорогих газопроводов, в то время как интерес Европы к таким поставкам стремительно падает, а рынок сжиженного газа стремительно растет, сбивая цены. Реализация газопроводной затеи сделает, скорее всего, европейскую торговлю «Газпрома» (с учетом затрат на строительство) просто нерентабельной, а кроме того — отвлечет ресурсы и не позволит занять нишу на рынке СПГ. Но это же надо умудриться: превратить торговлю газом в нерентабельный проект!
Все 2000-е Владимир Путин выкручивал руки иностранным инвесторам по поводу Штокмановского месторождения. Тем временем американцы (для которых предназначался газ Штокмана) наладили добычу сланцевого газа и уже готовы поставлять его на европейский рынок. Разработка Штокмана сегодня экономически нецелесообразна.
Из этих примеров видно, что экономическим кредо Владимира Путина является то, что можно, наверное, назвать «силовым предпринимательством», то есть стратегия максимизации прибыли с помощью внеэкономических рычагов. Сильная сторона «силового предпринимательства» в том, что оно позволяет с максимальной выгодой для одной стороны распределять прибыль. Слабая же в том, что оно не способно прибыль производить. А в долгосрочной перспективе к тому же подрывает доверие контрагентов и оборачивается уже прямыми издержками. Как это произошло с «Газпромом» на европейском рынке.
«Смена экономической модели» для России — это не только и не столько поиск направлений технологического прорыва, сколько переосмысление роли «силы» в рыночных отношениях. Воспринятое г-ном Путиным, кстати, из опыта «лихих 90-х», гипертрофированное представление о роли «силы» на рынке делает нас «сырьевой страной» даже в большей степени, чем сам факт наличия нефти и газа в наших недрах. Собственно, «сырьевые страны» — это и есть страны, в которых главная роль принадлежит людям, которые умеют прибыль делить. В то время как «несырьевыми» становятся лишь те, где главная роль принадлежит тем, кто умеет прибыль производить. А космос и энергосбережение тут совершенно ни при чем.
