Алексей Попогребский («Коктебель», «Простые вещи») — сугубо городской человек, понятное дело, в детстве, зачитываясь воспоминаниями полярников, как каждый мальчишка, мечтал о рискованной экспедиции. Обычно мечты эти снежные истаивают в прожженной прозой жизни. А Леша — даром, что ли, психолог по первому образованию — знает, как вредно для душевного здоровья, когда мечты не сбываются. Вот и сочинил историю для небывалого места. Можно сказать, края земли, если точнее — Заполярья, еще точнее — метеостанции Валькаркай на самом севере Чукотки.

Двое метеорологов, опытный Сергей (Сергей Пуспекалис) и практикант Павел (Григорий Добрыгин), дорабатывают вахту на далекой полярной станции в Ледовитом океане. Три месяца длинного полярного дня — фрагмент будничной заполярной жизни Сергея и летнее приключение для Павла. Для обоих этот «последний день» на отрезанном от земли острове станет роковым испытанием. Скоро станцию переведут на автоматический режим работы. Сюда уже пробивается ледокол, который заберет людей на Большую землю. Но одна радиограмма меняет судьбы героев. Главный драматургический поворот, который становится пружиной фильма, режиссер просит пока не открывать.

Это уже наш второй разговор про его «северное кино». Первый происходил на расстоянии 14 тысяч километров — я отправила Алексею на Чукотку магнитофон с вопросами, и вскоре на Большую землю «прилетел» его «репортаж с чукотских съемок». Сегодня продолжаем наш диалог.

— Вот и закончилось это приключение, наверное, впервые в твоей жизни столь экстремальное. Что ты вынес из него? Обретения? Потери?

— Не скажу, что теперь я совершенно другой человек. Но есть такие основательные рубежи: школа, университет, год в Америке, который оказался переломным не только для меня. Я уехал в 92-м, а возвратился в другую страну. Привез друзьям по пачке дефицитных сигарет «Мальборо», которые продавались уже на каждом углу. Три месяца на Валькарае тоже рубеж. Хотя любые съемки — интенсивный опыт. Считается, что в организме роженицы вырабатываются защитные ферменты, и самые мучительные травматичные воспоминания стушевываются. Такова мудрость природы. То же самое с кино. Смутно помню съемочные периоды «Коктебеля», «Простых вещей». Отдельные вспышки сознания — будто был «не в себе». Есть группа подобранных людей, каждый из которых — соучастник общего дела-действа. И есть это ощущение «вне себя». В моей предыдущей профессии психолога это называлось «локус-контроль». Либо знаешь: есть ты, индивид, и всем руководишь, либо ты «разлит», связан со всеми. Ощущение «разлит и связан» здесь было острей, чем на любых других съемках. Потому что помимо группы, которая выкладывалась на все сто и перед которой я чувствовал гигантскую ответственность, — нашим соавтором была сама природа. Это я ощущал и тогда, и ретроспективно — сегодня.

— А не стала ли необузданная природа главным режиссером, который вел вас, городских пришельцев, за собой?

— Если бы она стала режиссером вместо меня, получился бы иной фильм. Она лишь сильно уточнила смыслы, помогла в нюансах. Не поверишь, солнце появилось, как по заказу, в самой светлой сцене — разделки рыбы. А в напряженный сюжетный момент прилетел десант комаров. Даже буря пришла к нам словно по мановению чьей-то дирижерской палочки: будет буря! И когда наш молодой герой оказался в одиночестве под маяком, его с ног сбивал ветер.

— Неужто природа была столь покладистой, не вносила корректив: «Нет, Леша, давай иначе».

— Ладно, тебе скажу: сложились какие-то любовные отношения — мне даже эротический сон на тему природы приснился. Никакие дачные, походные, пикниковые впечатления с этим не сравнить. Здесь же не только работа, но и жизнь наша от многого зависела. Мы не играли в безрассудство — все было подчинено делу. Но когда плыли на резиновой лодке на Туманную станцию за 15 км… Не выбрались бы, если б начался шторм. Последняя ходка была уже по неспокойному морю. А на лодке 10 человек и оборудования на несколько тысяч долларов. Вертолет, которому разрешают лететь на эту станцию раз в месяц, долетел до нас именно тогда, когда был нужен. Дали разрешение лететь через перевал. Мы взвешивали риск. Но группа была заодно, я чувствовал, что многие внутренне сильней, крепче меня. С ними можно идти «на край земли».

— Мужская группа, сугубо мужское кино.

— Мы и людей отбирали верных. С оператором Пашей Костомаровым, звукорежиссером Володей Головницким работали на «Простых вещах», с художником Геной Поповым — на «Коктебеле». В группе около 20 человек. Каждый выполнял несколько функций. Актеры сами гримировались, следили за костюмами, «светики» вставали к камере. Когда вернулся в Москву, честно скажу, два месяца практически не выходил из дома. Испытывал не физический страх, а расфокусированную тревожность от ставшей мне чуждой среды. Хотелось уехать… Не знаю, какой это был урок. Наверное, лучше узнал, нащупал в себе какие-то прочные основания…

— Ты книжки про полярников читал, мечтал о морях и кораллах. Кораблик не оказался из газеты вчерашней?

— Да не читал я красивой беллетристики. Любимые книги — дневники, воспоминания. Я не смог бы стать с этими людьми в один ряд, особенно с Ушаковым, который по материалам своих северных экспедиций написал «По нехоженой земле». На Валькарае за многие десятилетия мало что изменилось. И рация у них такая же древняя — едва слышно. И помощь может прийти через неделю, а может через месяц.

— Любопытно, что «обстоятельства места действия» стали не только руководящими в работе на Чукотке, но и в твоем фильме оказались «главными членами предложения». Это кино про то, как порой обстоятельства ведут человека.

— Как верно… Для меня фильм не про психологию. Про условия. Когда сам человек, не сознавая того, в тех или иных обстоятельствах поворачивается незнакомой гранью. Всегда ли мы про себя знаем, как поведем себя в экстремальной ситуации? Хотелось не читать мораль, а дать возможность почувствовать: что было бы со мной в подобных обстоятельствах? В дневниках полярников самое интересное — непредсказуемость. Но ведь и в нестерпимых условиях блокады люди сохраняли человечность. А кто-то не сохранил. Древний инстинкт самосохранения оказался сильнее.

— В экстремальной ситуации молодой герой начинает себя вести неадекватно. Но ведь ты себя отождествлял с Павлом, юным «пришельцем» на Север?

— Не ручаюсь, что повел бы себя иначе. Хотя сегодня с большей долей вероятности скажу, что повел бы себя правильнее. Это кино и про то, что, не сделав однажды один, совсем маленький шаг, потом его трудно сделать: зазор превращается в пропасть.

— Время на берегу Ледовитого океана иное?

— Да. Это подтвердило впечатление от дневников полярных исследователей. В 14 лет меня поразила фраза в записках Пинегина про экспедицию Седова. Когда они поняли, что не достигнут Северного полюса, Седов сказал: «Мы здесь зазимуем». У меня волосы дыбом встали. Как? Заморозить себя на всю зиму, без связи на плохо оборудованном судне? Знаешь, те, кто там живет, словно в рапиде существуют. Не нужно торопиться. В городе мы можем существовать лишь в режиме суеты. Там суета жизнеопасна. Есть узловые ритмы природы, как альфа-ритм и бета-ритм. На них надо настроиться.

— В общем, вы не стали себя вести как нормальные киношники: давай скорей, свет уходит!

— Кино — это ждать и догонять. Ты навязываешь миру свой придуманный план. Гонишь дубли. Администраторы — гады, владелец помещения — мерзавец, водители — подонки, только и хотят домой сорваться, в Питере мосты разводят, в Москве — милиция. Эта ежесекундная выматывающая борьба с обстоятельствами и есть работа режиссера на площадке. Здесь я испытал небывалое счастье: «Боже, какой долгий день. Не надо торопиться. Сцена должна рождаться». И некоторые кадры сами рождались на глазах.

— Вопрос профессиональному психологу. О совместимости. В вашем кино вопрос совместимости героев становится краеугольным. Один из них — чужой, «инопланетян», прилетевший из урбанистического мира, другой — старожил, бывалый.

— Наш фильм не ответ, постановка вопроса: виноваты ли мы сами, ощущая эту «несовместимость»? Мы в группе под конец сильно друг от друга устали. Но было честно, без закулисных интриг. И был спасательный круг, спасительное чувство, которым наделен не только мир людей, но и природы. Я о чувстве юмора. Стоило мне собой залюбоваться, меня сразу щелкало по носу. В том числе с помощью внезапно появляющегося медведя, от которого я постыдно драпал. И в группе проще всего было тем, у кого от усталости чувство юмора не отключалось, у сохранивших способность посмотреть на себя под другим углом зрения.

— «Умение смеяться над собою — дар свыше нам, ниспосланный судьбою». Основа твоего психологического триллера — внутренний конфликт представителей разных планет. Сергей — абориген из «советского вчера»: телогрейка, бобрик, честность, ответственность в работе, зато грамотность хромает («Как я провел этим летом» — пример его грамматики). Он принимает и понимает законы природы. Павел, от лица которого и написано это «киносочинение», — пришелец из техногенного мира: наушники, серьга, компьютер. Всем своим облачением он отделен от природы. Играет в приключение, скачет по ржавым бочкам, носится с ружьем по обмороженным сопкам. Не «парится», халтурит, данные телеметрии пишет «от балды». В этом столкновении героев нет противостояния отцов и детей?

— Человек, увешанный аппаратурой, это не вопрос ХХI века. Ничего не меняется со времен Сократа, когда еще заметившего: «Молодое поколение отвергает ценностные идеалы прошлого и противопоставляет ему свою картину мира». А что, советский человек на Чукотке не халтурил, не обращался чудовищно с природой? Раз пространство большое — сюда плюну, тут нагажу. О чем мы говорим? Есть человек, вступивший в контакт с миром. А молодой — не заморачивается. Это не поколенческий конфликт, не мировоззренческий. Это два разных модуса существования.

— А для чего ты гамлетовский вопрос в своих тихих картинах обостряешь до дилеммы: «убить или не убить»?

— Ты же знаешь, чем я занимался девять лет в психологии. Тема диссертации была, условно говоря, про смысл жизни. Страшно приятно: вчера позвонил Дмитрий Алексеевич Леонтьев, мой научный руководитель из МГУ, и пригласил с новым фильмом на психологический конгресс. Экзистенциальная тема основополагающая не только в научных изысканиях, но и в кино, в жизни. Смотрю на человека в метро, пьяного, матерящегося, думаю: «Для чего он живет? Это же не только физический и биологический объект. Он же задумается об этом рано или поздно». Отчего русский человек сильно пьет? Оттого, что задумывается. А как задумаешься… сразу выпить хочется. В ситуации экстремальной задумчивость эта превращается в пик кардинального выбора. И в «Простых вещах», и в «Как я провел…» человек стоит перед выбором. Для меня коренными являются моменты, когда обычное течение жизни вдруг выворачивает на ухабы острого выбора. Ради этих моментов обе киноистории и создавались. Скажу тебе больше: следующий сюжет будет снова про выбор.