Прямо возле огромного антверпенского вокзала, памятника колониальной эпохи, перестроенного под скоростные поезда, начинается «алмазная миля». Квадратная миля (на самом деле меньше) невзрачной городской застройки хранит в себе тайный мир, в котором наряду с бельгийскими законами действуют свои, писаные и неписаные. Фотографировать нельзя, кроме как на улице и в гранильных мастерских. Секреты алмазного мира — это не камни, а лица…

Мои познания в алмазах сводились к тому, что это нечто блестящее и очень дорогое. Их чуть расширил мой проводник по «алмазной миле» — генеральный секретарь Антверпенского мирового алмазного центра (АМАЦ) Филип Клас, в обязанностях которого приоткрывать этот мир публике: «Если люди не знают вас, то не любят. А мы хотим, чтобы нас любили».

Покупатели драгоценностей знают Лондон, Нью-Йорк, Париж, потому что там роскошью торгуют в розницу. Антверпен — оптовый центр, и о нем знают меньше. Между тем через «алмазную милю», в которую втиснулись 1800 международных компаний, проходит 80 процентов мировой торговли сырыми алмазами и 50 — обработанными. Ее годовой оборот — 45 миллиардов долларов, или 200 миллионов в день.

Марко Поло привез диковинные индийские камни в Венецию. Та была тесно связана с фламандским Брюгге, который заправлял торговлей на севере Европы. В XV веке море ушло от Брюгге, и функции главного порта Европы перешли Антверпену. Сегодня он имеет репутацию мировой алмазной столицы благодаря концентрации интеллекта, надежности и стабильности.

Серьезный торговец едет сюда, зная, что найдет, у кого купить или кому продать. Надежно, без опаски. Конкуренты Антверпена не дают такой стабильности. В Тель-Авиве витает призрак войны, в Мумбае — теракты, а амбициозный Дубай под ударом кризиса вообще рухнул как центр алмазной торговли: у нефтяных шейхов кончились свободные деньги.

На пешеходной Ховенирстрат, на стене висит памятная доска: «20 октября 1981 года три человека погибли и более ста ранены от взрыва бомбы в машине, припаркованной на этом месте. Мы всегда должны помнить о жертвах этого террористического акта». Бомбистов не нашли, никто не взял ответственность за взрыв. Списали на мусульманских террористов. С тех пор на «миле» появились стальные заградительные пни, которые опускают в мостовую для «своих» машин.

Веками многонациональная «миля» была преимущественно еврейской. И сейчас господа в черных шляпах и с пейсами — непременные актеры ее уличной сцены. В XVI веке евреи, гонимые испанскими королями-католиками на тогдашние северные окраины империи, осели в Антверпене и Амстердаме. Тем, кто привык убегать, сподручнее дело, которое помещается в одной сумке. Банкирами, что важно для алмазного бизнеса, были тоже евреи, потому что настоящим католикам церковь запрещала давать деньги под проценты.

В последнее время этнический состав «мили» стал пестрее, а на первое место вышла индийская община.

…Что притягивает людей к алмазу, заставляет рыть карьеры и шахты в экстремальных условиях Африки и Якутии, просеивать тысячу с лишним тонн породы ради одного грамма камней? Красота? Конечно. Но красиво можно сделать и стекло.

«Алмазный рынок, если оставить в стороне технические алмазы, держится на престиже, честолюбии, тщеславии, традиции, — размышляет Филип Клас. — В кризис резко упало потребление в Америке, где продавалась половина ювелирных алмазов. У американцев на помолвку принято дарить невесте кольцо с бриллиантом как справку о состоятельности. Европейцы проще смотрят на символы успеха. Скорее приберегут на дом, учебу детей, отдых, лечение. Сейчас, правда, быстро растет рынок в Индии, Китае, Бразилии. Нуворишам важны знаки успеха».

Рынок — это биржа. Во всем мире 28 алмазных бирж (включая Алмазную палату России), четыре из них — в Антверпене. Биржа — это закрытый клуб с придирчивым фейс-контролем. Посторонним вход только в сопровождении. Филип Клас попросил меня сдать фотоаппарат охране.

Зал напоминает храм — то ли церковь, то ли синагогу. Высокие окна выходят только на север, чтобы солнце не мешало оценке товара. В век информатики мало что изменилось в скупом интерьере. Главный инструмент — по-прежнему лупа. Люди общаются, представляют знакомых, присаживаются парами, переходя на полушепот. Столешницы, как старые парты, отполированы локтями и девственно голы. Бумаг нет, кроме белых листков, на которые продавец высыпает камни перед покупателем. Они ничего не подписывают. Сделка оформляется устно магическим заклинанием «мазаль» (мне перевели его с иврита — «удача»), и белый листок вместе с пакетиком алмазов исчезает в потрепанном портфеле типа того, что любит Михаил Жванецкий.

Здесь все держится на честном слове, потому что бал правит репутация. Ее теряет и тот, кто рекомендовал клубу неправильного человека. Офисы у алмазных фирм маленькие — три стула, два компьютера. Все богатство умещается в портфеле. Описывать нечего. Сложил и скрылся, а банк остался с носом. Поэтому банкир дает кредит только надежному человеку. На этом рынке друг друга знают в лицо.

У биржи свой суд, арбитраж, и бельгийское право признает их решения. Вердикты рассылаются во все биржи, в том числе и в Алмазную палату России. Дурная молва о неплательщиках, продавцах некачественного товара, банкротах разносится по миру, и не нужно никаких межгосударственных соглашений: бизнес выполнит решение биржевого суда. Он называет это «общественным контролем».

Доски объявлений в зале биржи похожи на стенгазету. В ней можно прочесть немало любопытного по части «общественного контроля». Вот фотогалерея субъектов, которые разыскиваются за грабеж. Это на случай, если кто-то из них, назвавшись Яшей от Абрама Семеновича, предстанет перед видеокамерой вашего офиса. Там же фото людей, «отметившихся» на других биржах: должники, нарушители внутренних правил. В вавилонском столпотворении имен черносписочников вижу и неких Вадима Соколова, Андрея Бузина, Илью Давыдова…

На доске рядом — стол находок. Если кто нашел чужой алмаз, надо заявить о нем. Репутационный риск очень велик. Только неискушенному кажется, что все эти прозрачные камешки без особых примет.

Еще одна доска — «куплю конкретный товар». Некто Ленни ищет пять одинаковых камней по одному карату слабо желтоватого оттенка, можно с вкраплениями.

Целый стенд посвящен борьбе с отмыванием «кровавых» алмазов, Кимберлийскому процессу. С 2000 года государства и бизнес пытаются изолировать добычу, доходы от которой финансируют войны. Долго действовало эмбарго ООН на алмазы из Либерии, сейчас под запретом камни из Кот-д’Ивуара. Но, во-первых, нет стопроцентного контроля, признает Филип Клас. Во-вторых, бывают спорные случаи, когда вмешивается политика. Скажем, есть проблемы по месторождению Маренге в Зимбабве. Антверпенский центр советует не покупать алмазы оттуда. Это не закон, а рекомендация, но следовать ей предписывают кодексы поведения бирж. Иначе нехорошо для репутации. В чеченскую войну была идея объявить «кровавыми» российские алмазы, доходы от которых идут в госбюджет. Но в алмазном бизнесе люди практичные и против ветра не плюют. Одно дело — Зимбабве…

Алмазное бюро — это ось вращения антверпенской системы. Оно контролирует импорт и экспорт. Эксперты бюро, которые отчитываются перед министерством экономики и министерством финансов Фландрии, должны физически увидеть каждый камень, определить, натуральный он или синтетический, ювелирный, околоювелирный или технический и вообще алмаз ли, сверить с документами вес и цвет, координаты продавца и покупателя… В этом звене отлавливают алмазы сомнительного происхождения, возможно, «кровавые».

Должность Жан-Люка, худощавого человека лет пятидесяти с видом главбуха, называется «присяжный эксперт». В ответ на робкую просьбу: «Можно ли подержать?» — он бросает мне в руки пластиковый пакет, как будто это гречка. 3700 каратов, или около 700 граммов, 40 тысяч долларов. Мелкие, по 0,6 карата, направляются в Индию, потому что в Антверпене их невыгодно обрабатывать.

Он не подсчитывал, какое состояние вот так прошло за двадцать лет через его руки. Никакому острову сокровищ не снилось. Покупал ли для себя? Да, два раза по торжественным случаям дарил жене кольца и кулоны.

Пакетик ложится в серую картонную коробку, вместе с «кимберлийским» сертификатом. Наклейка, адрес, печать, подпись — и Жан-Люк с коллегой разбирают следующий лот. Оказалось, посылка из России — якутские. Тоже в Индию, хотя куда серьезнее предыдущей: 34 камня на 430 тысяч долларов.
«Этот, в 9 каратов, стоит где-то 18 тысяч, даже с мелкими черными точками. Вкрапления можно убрать, но тогда придется распилить камень на два», — объясняет Жан-Люк.

…Как это делается, я увидел в гранильной мастерской. Это единственное место на «алмазной миле», где нет секретов, кроме секретов мастерства. Позволено фотографировать, чем я сразу же воспользовался, положив на ладонь сырой алмаз и бриллиант. Огранщик Дирк решает, как лучше поступить с сырым алмазом: «Если делать один крупный бриллиант, то слишком много придется спилить в отходы. К тому же вкрапления… Лучше два, зато чистые, и меньше отходов».

Еще четыре огранщика склонились над «патефонами», в которых с бормашинным писком вертятся черные диски с промасленной алмазной пылью. Камень в миниатюрном зажиме на секунды касается диска, потом мастер разглядывает его в лупу, измеряет, и цикл повторяется в десятый, сотый раз, пока алмаз не станет бриллиантом. Насколько удалась работа, мастер узнает, когда в лаборатории готовый камень получит паспорт…

Дирк — огранщик в третьем поколении. Людей его профессии в Антверпене осталось мало, зато все они специалисты высшего класса. Не виртуозам пришлось искать другую работу. В 70-х, когда Дирк начинал учиться, на гранильных предприятиях Антверпена работали 20 тысяч человек. Сейчас только тысяча. Массовое производство ушло в Индию и Китай (соответственно 600 000 и 25 000 занятых). Бельгийский огранщик дорого обходится. Только когда ставки высоки, игра стоит свеч. Гранильные предприятия Антверпена специализируются на крупных камнях.

Конференции и симпозиумы в Алмазном центре — это отдельное зрелище. В Антверпене собираются сливки алмазного мира, чтобы поделиться опытом, скорректировать правила, пообщаться со старыми знакомыми, познакомиться с новыми. Брейгелевский размах гуляний соответствует характеру бизнеса. На гала-ужине с трибуны к дамам в вечерних платьях и господам в «блэк-тай» обращаются «гвоздевые» ораторы вроде Эла Гора и Билла Клинтона, президентов Южной Африки, Либерии, Ботсваны.

Заглянув на огонек и запахи в зал, где угощала «Алроса», я почти столкнулся с легендарным Тото Кутуньо, который пел свои песни, бодро перемещаясь с микрофоном вдоль эстрады. На знаменитостей здесь денег не жалеют.

Для Антверпенской «мили» и мирового алмазного бизнеса Россия — это Сергей Улин. Тот самый «свой человек», которого здесь знают почти два десятка лет. Непросто поймать его на разговор в кофе-брейке. Едва закончил общаться с президентом Мирового алмазного центра Джекки Ротом, как, приобняв за плечо, его уводит в сторону директор «Де Бирса» Гарет Пенни, а потом перехватывает для тихой беседы пожилой индиец в голубом тюрбане…

Карьера Сергея Арамовича похожа на путь многих российских топ-менеджеров. С дипломом МГИМО — в зампреды Комитета молодежных организаций (был такой хитрый отдел ЦК комсомола, который подбирал и воспитывал будущих агентов влияния СССР за рубежом). Как только молодежь мира перестала запевать советскую песню дружбы, Улин пересел в кресло замначальника Гохрана и оттуда в вице-президенты «Алросы».

«Антверпен для «Алросы», — делится он, — это бренд мировой алмазной торговли, точка концентрации интеллектуального потенциала, способности анализировать происходящее в алмазном мире, предсказывать тенденции, и также очень важная площадка алмазной дипломатии, на которой можно уладить любые вопросы алмазной политики. Наши представители ведут диалог с коллегами из ведущих алмазодобывающих предприятий».

В России алмазы — государственный бизнес. Люди «Алросы» не высыпают камешки на белый листок на столе биржи, хотя и появляются там потусоваться, послушать, о чем говорят. Для сделок есть солидный офис на «алмазной миле» (по словам Улина, «настоящий русский дом»), или же клиентов адресуют прямо в Алмазную палату. Россия — первый по физическому объему поставщик сырых алмазов на мировой рынок. По стоимости — второй после Ботсваны, где более качественные камни.

Трудно сравнивать маленькую Ботсвану с большой Россией (разве что с отдельно взятой Якутией). Уместнее сравнить с другими африканскими странами, где тоже добывают алмазы. Сравнение явно в пользу Ботсваны. Сорок лет назад была одной из беднейших стран мира. Сейчас — одна из самых богатых стран Африки. На алмазные деньги строят больницы, школы, дороги. До начала алмазного бума было 80 миль дорог с твердым покрытием, сейчас — 40 тысяч миль европейского класса. Секрет в том, что Ботсване хватило ума не играть в суверенитет, который в условиях Африки чаще всего оборачивается повальным воровством, а включиться в прозрачный бизнес, призвать в партнеры профессионалов: страшно сказать — транснациональную «Де Бирс»…