Мы часто считаем или предпочитаем считать, что стереотипы существуют, чтобы их преодолевать. И думается, что некоторые из них действительно необходимо преодолевать. Первыми кандидатами на полную отмену следовало бы назначить залитые кровью стереотипы расы и национальности. Но с другой стороны, если бы не существовало стереотипов, то как могли бы мы разобраться, как сказал Уильям Джеймс, в «бурнокипящем хаосе»?
Итак, в какую же группу поместить Стравинского, первые 28 лет жизни которого прошли в России, следующие 29 — в Швейцарии и Франции, а последние 32 года в Америке?
Нью-Йоркский филармонический оркестр придерживается однозначного мнения: проходящий сейчас фестиваль называется «Русский Стравинский», хотя исполняться в нем будут произведения, написанные во всех тех странах, где Стравинскому довелось жить. Буклет фестиваля обещает «раскрыть всю силу и страсть русского сердца Стравинского, которое не смогли угасить ни эмиграции (Париж, Голливуд, Нью-Йорк), ни всемирная слава».
При жизни композитора с этим не соглашались многие, и больше всех сам Стравинский. Так что же, оркестр просто стремится привлечь внимание к фестивалю, или же действительно все творчество Стравинского пронизано некой «русскостью»?
Стравинский не отрицал, что первый период его творчества прошел под знаком русской музыкальной традиции. Звезда композитора взошла на гребне сенсационного успеха «Русских сезонов» Сергея Дягилева, привлекших всеобщее внимание к русскому сценическому искусству и русской музыке.
Позднее, во время Первой мировой войны, которую Стравинский пережидал в нейтральной Швейцарии, ностальгия по родине вызвала на свет его самый прочувствованный всплеск музыкального национализма в виде хорала-балета «Свадебка», прославляющего крестьянскую свадьбу.
Однако после революции и большевистского переворота Стравинский принял решение никогда больше не возвращаться на родину и в стремлении избавиться от ярлыка «русского композитора» обратился к сочинению «чистой музыки».
После Второй мировой войны Стравинский взял на вооружение наиболее абстрактный на то время метод композиции, так называемый сериализм. Казалось, ничего менее «русского» невозможно вообразить, и до сравнительно недавнего времени именно так Стравинский и воспринимался. Но недавние исследования заставляют взглянуть на поведение Стравинского по-новому. Современный взгляд на его творчество сформировался в 1963 году с появлением эпохальной статьи американского композитора Артура Бергера «Проблемы тональной организации музыки Стравинского». Бергер разложил в звукоряд все ноты темы из «Свадебки» и обнаружил поразительную закономерность: чередование целых и полуторных интервалов. Поскольку звукоряд состоял из восьми нот, Бергер дал ему название «октатоники».
Он показал, каким образом из этой шкалы можно получить различные гармонии, и — поразительно! — именно эти гармонии обнаружились во всех рассмотренных им ранних произведениях Стравинского.
Октатонический звукоряд был известен в России со времен Римского-Корсакова, учителя Стравинского. Еще раньше такой звукоряд использовали Лист, у которого его и позаимствовал Римский-Корсаков, и Шуберт, у которого его позаимствовал Лист.
Проведенный Бергером анализ позволил вписать Стравинского в традицию, восходящую к Вене XIX века. Проблема лишь в том, что путь развития этой традиции пролег через Россию, а за время, прошедшее с тех пор, как все сходили с ума от Дягилева, акции русской музыки на Западе катастрофически упали — в большой степени благодаря «холодной войне», но отчасти и благодаря самому Стравинскому, который не жалел усилий для того, чтобы разорвать всякую связь с наследием своего учителя.
Итак, что же, собственно, делает русского русским? Российское гражданство Стравинский утратил в 1918 году. Но его музыкальная мысль работала так, как его научили, а учился он в России.
В 1962 году, посетив Москву на свое восьмидесятилетие, композитор сказал в интервью корреспонденту «Комсомольской правды»: «Я всю жизнь разговариваю по-русски. По-русски я думаю и выражаю себя. Возможно, это не сразу можно разглядеть в моей музыке, но это присутствует в ней в неявной форме, это ее скрытый подтекст».
Ричард Тейраскин
