СюжетыПолитика

Дмитрий Быков: Есть на свете территории, кроме поля и подполья. Их и надо осваивать

Этот материал вышел в номере № 47 от 5 мая 2010 г.
Читать
Меня тоже волнует проблема дозволенного участия в делах государства. Я отлично знаю, что большинство радикальных оппозиционеров укоряет печатающихся, снимающихся и выступающих сегодня авторов не потому, что эти авторы своей легальностью...

Меня тоже волнует проблема дозволенного участия в делах государства. Я отлично знаю, что большинство радикальных оппозиционеров укоряет печатающихся, снимающихся и выступающих сегодня авторов не потому, что эти авторы своей легальностью как бы отмывают нынешний режим, а потому, что сами оппозиционеры не умеют вообще ничего. Ни писать, ни снимать, ни играть. Только позиционировать себя в качестве белоснежных.

Но Девотченко ведь не из этой категории. Он талантливый артист и первоклассный чтец. И его нежелание участвовать сегодня в официальных мероприятиях — совершенно иной природы. Так что разговор тут необходим, поскольку во время очередной «оттепели» — думаю, до нее еще лет двадцать, но оптимисты допускают, что вдесятеро меньше, — всех, кто отсюда не уехал и не ушел в подполье, обязательно спросят: как же так?! Многие, собственно, уже и спрашивают. Дилемма, собственно, проста: следует ли, находясь внутри России и пытаясь интегрироваться в официальную культуру, делать жизнь более приемлемой для тех, кто еще смотрит, читает и вообще соображает, — или бойкотировать этот самый официоз, потому что в лучшем случае мы служим позолотой на пилюле, а в худшем — витриной для заграницы?

Мой жизненный опыт помогает, казалось бы, ответить на этот вопрос вполне однозначно: я рос не в диссидентской семье, круг моего чтения составляла обычная советская литература, из которой я, однако, отобрал то, что было действительно хорошо и существовало на птичьих правах. Писателями моего детства были Александр Шаров (друг Платонова, Гроссмана, Чичибабина, Галича), Сусанна Георгиевская (подруга Лидии Чуковской, покончившая с собой в приступе острой депрессии в начале 70-х), Александра Бруштейн (активно выступавшая против черносотенцев и поддерживавшая Фриду Вигдорову), Стругацкие (почти вытесненные из литературы в 70-е) и Юлий Михайлов, чьи песни из фильмов я знал наизусть, но понятия не имел, что это мамин одногруппник Ким. Ну Окуджава, Вознесенский, Мориц, Евтушенко, впоследствии Новелла Матвеева — это уж само собой.

Все эти люди существовали тут вопреки режиму и порядочно от него натерпелись. И если бы в один прекрасный день все они уехали, я бы сейчас эту статью не писал и вообще, боюсь, ничего не писал бы. Так что на первый взгляд все очевидно: сотрудничать, интегрироваться, вписываться — лишь бы один хороший книжный ребенок успел что-то от нас услышать и передать эстафету дальше. Иначе нас ждет полное средневековье. Государство, во всяком случае, к этому стремится, и платная средняя школа подводит к этому вплотную.

Нюанс тут только один. Дмитрий Губин явно лукавит, утверждая, что СССР рухнул благодаря тогдашней «Литгазете», клубам «Что? Где? Когда?» и КВН. Я считаю, что и диссидентское движение сыграло в обрушении СССР роль пренебрежимо малую и пострадало от этого самого обрушения куда больше, чем СССР. Потому что от СССР хоть что-то осталось, а диссиденты оказались вовсе никому не нужны и вскоре исчезли как класс. Диссиденты, хорошие писатели, умные телепрограммы сыграли в обрушении Советского Союза не большую роль, чем птичка, поющая о весне в разгар декабря: март приходит без всякого птичкиного участия. Советский Союз рухнул по простым физическим законам, циклическим, природным, и похоронил под собой прежде всего именно птичку: зимой она была хоть зачем-то нужна, а в новом мире даром не понадобилась.

СССР был богатой и сложной системой, в которой уживалось много всего, а постсоветская Россия, как всякая послереволюционная действительность, — система слабая, бледная, плоская и простая. И никакой тебе сложности. Так что терпеть инакомыслие или инакочувствование — что является первым признаком сложной системы — здесь никто не собирался: ни в 90-е, когда хозяевами дискурса были либералы, ни в нулевые, силовые. Тоталитарность сознания отечественных либералов общеизвестна, но тут вот какой парадокс: с путинской эпохой они, в общем, ладят, ненавидя СССР куда больше, чем современную Россию. Скажем, на круглом столе ЖЗЛ на последней Петербургской книжной ярмарке объектом бешеной атаки хорошо подготовившихся либералов во главе с Ю. Рыбаковым стала книга в серии ЖЗЛ о Сталине, тогда как книга о Путине (в серии «Биография продолжается») никаких нареканий не вызвала. А написал ее, между прочим, бывший узник психушки, историк-диссидент Рой Медведев.

Попробуйте при современном инакомыслящем сказать доброе слово об СССР — например, заявить, что в 70-е годы Россия была лучше, чем в нулевые, — и вы немедленно огребете по полной. Это не конфликт убеждений, поскольку большая часть идеологий для того и создана, чтобы дурные люди могли ими прикрываться. Это онтологический конфликт сложности и простоты. Между тем Советский Союз, хорош он был или плох, был настолько же сложнее, богаче, напряженнее, интеллектуально насыщеннее России 90-х или нулевых, насколько Россия Серебряного века — пошлого, растленного, развратного и коррумпированного — была богаче, сложнее и интереснее России 20—30-х годов. Хотя бы потому, что в царской России могла существовать борьба идей, а в СССР 20—30-х годов она имела форму преимущественно организационную либо расстрельную. Точно так же в сегодняшней России немыслимо и подумать, чтобы государственная идеология терпела в своем поле что-либо талантливое и нестандартное: просто вместо цензуры идеологической у нее теперь в руках страшное слово «формат», о тоталитарной сущности которого недавно писал А. Жолковский, и добавить к этому нечего.

Грубо говоря, сотрудничать с советской властью без ущерба для репутации можно было, поскольку советская власть: а) умирала, б) была сложнее и неоднозначнее сегодняшней России и в) не сводилась к распилу и угнетению уставного капитала России, а иногда еще и как-то заботилась о ее развитии, просвещении, даже и конкурентоспособности. Ей важно было не только держать Россию в узде, но и не давать окончательно выродиться. Советская власть была уродливым, страшным, но прямым продолжением русской истории. То же, что настало после советской власти, к русской истории не имеет уже никакого отношения. Старость — плохое продолжение жизни, но смерть — не жизнь, это нечто принципиально иное. Это точно почувствовал Пелевин, заметив, что вишневый сад выжил в морозах Колымы, но увял в безвоздушном пространстве.

Так что относительно возможности сотрудничать без ущерба для репутации с тем или иным сегодняшним государственным институтом я сильно сомневаюсь. Эти возможности были, но убывают с каждым днем. Ситуация, мягко говоря, не улучшается, границы обозначаются яснее. Можно оставаться порядочным человеком, появляясь на телевидении или в крупной федеральной газете? Можно. Долго ли это продлится? Не знаю. Думаю, что до 2012 года.

И потому надо сегодня заботиться не о том, чтобы отогреть и продышать пространство для жизни на федеральном канале, в официальной культуре и т.д., — а о том, чтобы, пока это возможно, создать альтернативные площадки. Как пытается сегодняшний Союз кинематографистов отколоться от своего лидера, скомпрометировавшего себя не только политически, но и творчески.

Пока эти альтернативные площадки еще возможны. Сконцентрировавшись на предельной централизации и задавив всякие попытки вяканья в поле официальной культуры, — власть не может дотянуться до маргинальных, удаленных от нее СМИ: это закон рычага. Либо относительно слабое давление по всей территории, либо бешеный нажим в центре и утрата контроля над периферией. Мне кажется, что поиск любой альтернативы сегодня лучше, чем борьба за рычаги в центре. Думаю, что и стратегия борьбы за власть должна заключаться в поиске альтернатив, а не в форсировании противостояний, — но эта тема может нас далеко завести. Я говорю лишь о попытке снять противоречие: легальное существование в поле власти или уход в подполье. Есть на свете территории, кроме поля и подполья. Их и надо осваивать.

А от сотрудничества с вертикалью в любых формах — даже с благородным аргументом «Если уйду я, придут совсем звери» — надо постепенно отходить. Потому что это вам не 70-е, где можно и себя соблюсти, и читателя приобрести. Это принципиально новое состояние России, где быть на стороне власти в любом случае неприлично, но не заказано поискать третий, пятый и двадцать девятый путь.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow