В газете «Известия» от 14.02.1919 заметка «В Революционном трибунале» открывалась интригующим абзацем: «13 февраля в Московском революционном трибунале началось слушанием дела товарища председателя Контрольно-ревизионной коллегии при ВЧК Ф.М. Косырева. Зал заседаний переполнен публикой, сотрудниками Революционного трибунала и ВЧК. Председательствует А.М. Дьяконов. Обвиняет Крыленко. Защищают Косырева М.Ф. Ходасевич и М.А. Оцеп. Успенскую — М.А. Пинчевский».
Было от чего всполошиться любопытной публике. Никогда еще не дерзал Ревтрибунал вытирать свои сапоги о столь крупную фигуру из весьма почтенного заведения. Попадалась иногда мелкая рыбешка, так себе — крышеватели спекулянтов или присваиватели чужих вещей при обысках. Но чтобы посадить на скамью подсудимых восходящую звезду чрезвычайного следствия, любимца самого Феликса Эдмундовича…
В апреле 1918 г. ЧК арестовала Алексея Мещерского. После того как стало ясно, что переговоры между ним и представителями большевистского ВСНХ (Высшего совета народного хозяйства) зашли в тупик. «Архижулик!» — прокомментировал Владимир Ильич, до этого носившийся с идеей некого государственно-капиталистического треста.
Представитель обедневшего дворянского рода Алексей Мещерский имел реноме лучшего топ-менеджера российской промышленности первых 17 лет ХХ века. «Русский Форд», как его называли авторы экономических колонок столичных газет, последовательно занимал кресло директора Акционерной компании Общество железоделательных, сталелитейных и механических заводов «Сормово» (пароходы, паровозы, вагоны, мостовые сооружения и металлоконструкции, листовое и сортовое железо) и Компании Коломенского машиностроительного завода (те же паровозы-вагоны, плюс дизельные двигатели для речных судов). А в 1912 г. при помощи инвестиций Петербургского международного банка объединил две мощных машиностроительных компании в трест «Коломна-Сормово».
Так совпало, что день в день с началом революции эта акула капитализма, 50-летний Мещерский, не разведшись с супругой, сделал предложение Елене Гревс, жене известного петербургского нотариуса, на 25 лет его моложе. Увез ее в Москву, купил на Арбате отличный особняк в стиле модерн (Глазовский пер., 8) и зажил счастливой жизнью. Пока карающая рука пролетариата не изъяла его из уютного гнездышка и не поместила в Бутырскую тюрьму. А 18 июня 1918 года и «Сормово», и «Коломна» этой же рукой были национализированы.
Вот тут недюжинную энергию проявила его гражданская жена Елена. Дабы вытащить Мещерского из тюрьмы, она стала обращаться в различные инстанции, «подала до 20 прошений», как сказано в следственном деле. Поскольку юридические лица оставляли ее прошения без ответа, г-жа Гревс стала обращаться к физическим лицам, непременно присовокупляя фразу, что готова дать любую взятку за освобождение мужа.
Это был верный ход. Вскоре к ней явился некий «Григорий Семенович», будто бы от следователя ЧК, у которого находится дело Мещерского. В доказательство предложил ей несколько пропусков с грифом «проход повсюду» и за подписью товарища Слюсаренко. «Григорий Семенович» получил на подкуп чекистов сначала 10 тысяч рублей, потом 7500. Но время шло, а результата не было. Когда он явился в третий раз и попросил еще 10 тысяч, Елена Гревс отказалась впредь его принимать.
Через какое-то время в особняке появилась девушка, назвавшаяся Анной Успенской, и объявила, что она подруга жены товарища Петерса, заместителя председателя ВЧК. И через нее может устроить освобождение Мещерского. Для этого ей требуется 17 тысяч рублей «на угощение Петерса», как выразилась гражданка Успенская. Получила деньги и… Время шло, а результата не было.
Затем особняк в Глазовском посетил некто Григорий Годелюк, представившийся чекистом, и с ходу предложил заплатить за освобождение Мещерского 650 тысяч, добавив, что в противном случае тот будет расстрелян.
Отчаявшаяся Елена обратилась к присяжному поверенному Якулову, рассказала все как есть и попросила совета, что же ей делать. Яков Якулов был известным дореволюционным адвокатом с обширной практикой и публичной репутацией. Газеты частенько упоминали о трех китах либеральной адвокатуры: Керенский, Малянтович, Якулов.
Выслушав просительницу, он авторитетно объяснил, что в первом и втором случае ее «развели» тривиальные жулики. А вот в третий раз клюнула, кажется, настоящая рыба. И посоветовал рассказать обо всем компетентным товарищам, с тем чтобы взять вымогателей с поличным. Заручившись согласием Елены, свел ее с председателем следственной комиссии Московского ревтрибунала Цивцивадзе. Товарищ Илья, как соратники называли главного столичного следователя, загорелся этим делом. Еще бы, представилась реальная возможность поставить на место обнаглевших конкурентов. Елена Гревс по оставленному ей вымогателями телефону сообщила, что согласна передать им часть суммы. В обусловленный день ей вручили 12 тысяч рублей с заранее записанными номерами, в углу гостиной поставили ширму, за которой сидели стенографистка и собственной персоной товарищ Илья с маузером в руке, прочие сотрудники трибунала рассредоточились вокруг особняка.
Ничего не подозревающий Годелюк явился к Елене, взял задаток, много болтал о своих связях, назвал имя высокопоставленного чекиста, который будет заниматься делом Мещерского, — товарищ Косырев.
На следующий день Годелюк и Косырев были арестованы, причем первый дал исчерпывающие показания о роли в этом деле второго. Вслед за тем трибунальцы арестовали Успенскую. «Григорий Семенович» остался ими не установленным, хотя следователь по имени Феодосий Слюсаренко действительно в ЧК имелся. В эту сторону товарищ Цивцивадзе не стал копать — улов у него и так был более чем богатым.
До начала процесса с «делом Косырева» произошли некоторые шероховатости. Обвиняемый Годелюк вдруг резко заболел сыпным тифом, да так, что не смог участвовать в заседаниях. И произошла болезнь сразу после посещения его камеры в Таганской тюрьме неким чекистом Соловьевым, подчиненным Косырева. Помимо этого, ЧК был арестован адвокат Якулов. В отместку, как предположил на заседании трибунала свидетель Цивцивадзе. А сам Якулов, появившийся в зале трибунала в сопровождении тюремного охранника, сделал следующее заявление: «Во время последней беседы товарищ Дзержинский сказал мне, что меня давно бы освободили, если бы не поднятый мною шум вокруг его имени, причем подчеркнул, что считает меня врагом ВЧК».
Но трибунал не занимался заявлениями Якулова, трибунал больше интересовала личность Федора Косырева. Состоя на службе в ЧК, он вел, как указано в материалах дела, широкий образ жизни — «на частных квартирах и в гостинице «Савой» устраивал роскошную обстановку, там царят коньяк, вино, карты (в банке по тысяче рублей) и дамы». Косырев обзавелся богатой обстановкой, «за 70 тысяч купил «парижский кабинет»», кроме того, у него обнаружено неимоверное количество серебряной посуды. Далее председатель огласил и вовсе шокировавшие публику сведения, добытые трибунальским следствием. Косырев оказался матерым дореволюционным уголовником, умело скрывшим свое прошлое. В 1908 г. за убийство с целью ограбления неких супругов Смирновых в своем родном городе Кологриве (Костромской губернии) он был приговорен к 10 годам каторги. Из Сибири бежал, совершил еще ряд преступлений, в 1915 г. попал в Ярославскую каторжную тюрьму, из которой был освобожден революцией. Оценив ситуацию, объявил себя политическим заключенным и устроился на службу в ЧК.
Косырев, в свою очередь, показал, что найденное у него при обыске столовое серебро было им получено в ВЧК, где практиковалась раздача сотрудникам различных вещей. Обстановка у него была не богаче, чем у других советских работников, и жил он так же, как другие. Несмотря на уголовное прошлое, он имел моральное и юридическое право поступить на ответственную советскую службу, так как по амнистии был восстановлен во всех правах.
При разборе дела 22-летней Анны Успенской, выяснилось, что она являлась секретным осведомителем ЧК и уже неоднократно вымогала деньги у родственников арестованных.
На третий день процесса перед трибуналом предстал свидетель Дзержинский, председатель ВЧК. Гособвинитель Крыленко задает первый вопрос, что свидетелю известно о деле Якулова. В протоколе трибунала записано: т. Дзержинский отказался давать показания по делу Якулова, протестуя против тех оглашений подробностей этого дела, которые уже прошли перед судом, так как это помешает ему выяснить истину в деле, находящемся в периоде следствия.
Тогда Крыленко задает вопрос, что свидетелю известно о деле Косырева. Железный Феликс отвечает: «Косырев один из лучших следователей ВЧК. Опытный, добросовестный сотрудник, который вел дела по надлежащей линии».
«А что вы можете показать относительно найденного у Косырева в больших количествах столового серебра?» — продолжает свои каверзы обвинитель. В протоколе трибунала записано: т. Дзержинский выражает свое негодование, что его сотрудник был заинтересован такими «побрякушками».
«Что свидетелю известно о деле Мещерского?» — явно наслаждаясь моментом, вопрошает Крыленко.
«Мещерский крупный спекулянт и мародер, — отвечает Феликс. — Я положил на его деле резолюцию о заключении Мещерского в концентрационный лагерь. Но председатель Контрольно-ревизионной коллегии при ВЧК был согласен с ВСНХ, что дело Мещерского следует прекратить ввиду национализации его предприятия. Этим и объясняется истребование Косыревым дела Мещерского для просмотра. Так как к членам коллегии относились с большим доверием, то ни препятствий, ни формальностей в истребовании дел не было».
Здесь Феликс слукавил. Ведь перед ним председатель Коллегии Савинов показал: просмотрев дело Мещерского и вынеся резолюцию о его прекращении, он сдал дело в отдел, его расследующий. А Косырев запросил его оттуда вторично. Но Крыленко не стал углубляться в детали, а задал новый вопрос: известно ли председателю ВЧК об уголовном прошлом Косырева?
Дзержинский отвечает с хорошо просматриваемым сквозь машинописные строки протокола все нарастающим раздражением: «Об уголовном прошлом Косырева у меня не было никаких сведений. Не поступало ко мне также и жалоб на широкий образ его жизни. Дело Косырева возникло в связи с вопросами о деятельности Чрезвычайных комиссий, поднятыми в последнее время. При том подходе, который поднят против Чрезвычайных комиссий, я боюсь, что Косырев падет жертвой в борьбе — быть или не быть Комиссиям».
У обвинения вопросов больше не было. Защитники, на свежем примере их коллеги Якулова, осознавая, как Железный Феликс относится к адвокатам, к этим старорежимным крючкотворам, вопросов задавать не рискнули.
Председательствующий, зачитав протоколы допросов отсутствующего Годелюка и тайно зафиксированную стенограмму его разговора с Еленой Гревс, пригласил стороны к судебным прениям.
Крыленко сначала сделал реверанс присутствующим чекистам: «Я не хочу и никогда не хотел, чтобы настоящий процесс стал процессом не Косырева и Успенской, а процессом над ЧК. Этого я не только не могу хотеть, я должен всеми силами бороться против этого».
Далее перешел на личности обвиняемых и потребовал от трибунала крови обоих. Успенская, по его словам, «типичная представительница деклассированной интеллигенции… В интересах защиты революции и ограждения общества от вредных воздействий таких личностей они должны быть уничтожаемы до конца».
«Косырев опасен для революции в настоящее время. Он был бы опасен еще больше, — уверял присутствующих товарищ Крыленко, — если бы революции не удалось укрепить своих завоеваний и настало черное время реакции, поэтому трибунал должен вынести ему только один приговор — расстрел».
Заседание трибунала затянулось, уже за полночь его члены отправились в совещательную комнату, но публика не расходилась, ждала. В пятом часу утра 16 февраля председатель Дьяконов зачитал приговор:
«Ф.М. Косырев признан виновным в том, что по существу своих взглядов и образу своей жизни в прошлом и настоящем, будучи чуждым революции и социализму, он выдал себя за пострадавшего революционера, проник в Российскую Коммунистическую партию и наиболее ответственный боевой орган Советской власти — ВЧК, где занял ответственный пост члена Контрольно-ревизионной коллегии и при соучастии Годелюка в октябре 1918 г. с корыстной целью, путем вымогательства, совершил покушение на освобождение из-под ареста гражданина Мещерского.
Он виноват в том, что пользуясь своим служебным положением, преступно извлекал из него для себя материальные выгоды и своею разгульною жизнью дискредитировал Советскую власть.
<…> Трибунал признал гражданина Косырева опасным для революции, вредным для молодой социалистической республики и постановил расстрелять. Приговор привести в исполнение по истечении 48 часов.
Анну Успенскую трибунал приговорил «к заключению в концентрационный лагерь на общественные работы в течение 5 лет».
В 1923 г. Крыленко издал сборник своих избранных обвинительных речей, очень сильно правленных по сравнению со стенограммами заседаний трибунала. А.И. Солженицын в первом томе «Архипелага» подробнейшим образом пересказал большую их часть со своими комментариями. Воспроизводя полумифическую речь Крыленко по делу Косырева, именитый писатель возмущался, почему трибуналом не была допрошена Елена Гревс. Потому что не могла быть допрошена при всем желании трибунала. В тот самый день, 8 октября 1918 г., когда следствие арестовывало Косырева, Мещерский был выпущен чекистами из тюрьмы — за большие деньги, как потом уверяла г-жа Гревс. Не медля ни минуты, они с Еленой отправились в Питер, а затем нелегально перешли финскую границу. Опять же за деньги.
Яков Якулов вскоре также был освобожден. Держать его в своих подвалах, тем более расстрелять, у Феликса не было ни единого шанса. Владимир Ленин, юрист по образованию, в свое время служил помощником присяжного поверенного у Михаила Волкенштейна, а хорошим приятелем последнего как раз являлся Якулов. Который, конечно же, хорошо знал Володю Ульянова (Вовку).
