23 Московская международная книжная озадачивает. Не скажешь, что хороших книг не стало: выходят, даже интенсивнее прежнего! Не скажешь, что ядреная смесь гламура с махаловкой, советов патриоту и огороднику, черной магии с кремлевской диетой захлестнула ММКВЯ, как бывало раньше. Нет — в новых стенах темного стекла, в лаконично-стильном павильоне ВВЦ № 75 и сентябрьская ярмарка стала деловой, сдержанной, комильфотной.
И «Книгу года» вручили достойным людям. И конгресс переводчиков провели. И премьер-министр В.В. Путин приехал на презентацию книги Бориса Минаева «Ельцин». И даже Тина Канделаки приняла участие в литературных чтениях в саду «Эрмитаж»: там в 2010 году учрежден форпост книжной ярмарки в пределах Садового кольца — молодежный продвинутый Bookmarket.
Но… тревожно. Вот и Минпечати провело конференцию, точно сформулировав тему: «Книжный рынок РФ: стабилизация или стагнация?»
…Тиражи-то у новых книг старые: 3—5 тысяч. Больше нам и не требуется.
Интеллектуальная жизнь страны все больше напоминает фасад, за которым нет здания. Злоумышленника не сыщешь: нет никого, кто бы сознательно добивался именно этого. Так как-то все: лепили триллеры, гнали в эфир попсу, платили доцентам МГУ 250 у.е. в месяц, учителям — соответственно, обессмыслили связь профессионализма и заработка…
А уж попутно — цена слова и знания упала астрономически. Как курс рубля.
И вот лежит на ярмарке сборник «Алексей Комеч и судьбы русской архитектуры. Хранитель» (М.: Искусство — XXI век, 2009). Тираж ему — 1100 экз., и тираж не раскуплен. Хотя в другом воздухе Алексей Ильич Комеч был бы культурным героем Москвы. Рядом, кстати, лежит новинка издательства — том А. Рябушина «Архитекторы рубежа тысячелетий» с обстоятельными очерками о тех, чьи имена давно склоняет российский глянец. Но читатель давно привык глянцем и ограничиваться… (Даже притом, что каждый третий — нынче дизайнер.)
Мысль о невостребованности знания и текста — сквозная для ММКВЯ-2010. Авторы не сговариваются. Вот в «Аттикусе» вышел 4-й том «Намедни» Леонида Парфенова: книга о 1991—2000 гг. ярка, набита уличными рынками, растворимой лапшой, малиновыми пиджаками, снесенными монументами, размалеванным мясом найтклабов, — но в логике осмысления времени том уступает первым трем. Но и здесь меланхолично отмечено: лучшая деловая газета постсоветской России никогда не имела тиража выше 120 тыс. экз. Самый яркий роман эпохи, «Generation П» Пелевина, за 14 лет набрал 170-тысячный тираж.
Для сравнения Парфенов напоминает: в СССР 1980-х 200 тысяч экз. были средним тиражом средней книжки прозы.
В издательстве «Время» вышел роман Тимура Кибирова «Лада, или Радость» (тираж — 3000 экз.). Притча о брошенной собаке Ладе, капитане ГИБДД Харчевникове, советском Ноздреве Жорике, гастарбайтере Чебуреке и престарелом ангеле Александре Егоровне нежна, как постсоветская повесть Белкина. А священное право быть на целых пять шагов слышным заставляет автора цитировать Державина и А.К. Толстого, Случевского и Честертона, Льва Мея и Джеймса Хэрриота — в надежде на читателя, что пойдет за золотым яблочком цитаты дальше. Кибиров сеет имена, как одуванчик семена, через главу оговариваясь: больше это делать некому, все ретрансляторы культурной памяти схрясли. Чистый лирик четко формулирует (почти уже орет — по его ремарке):
«Да разуйте же глаза! Пока ваши цветы зла были оранжерейными диковинами… — так и хрен бы с ними. Но сейчас-то эти цветочки принесли такие ягодки, разрослись таким пышным и наглым цветом, что заглушили уже все другие растения, так долго и с таким трудом культивируемые! В любом сериале для домохозяек и триллере для тинейджеров так лихо и с такой дикарской убежденностью отрицаются разом все десять заповедей, как и не снилось демоническим декадентам и революционным авангардистам!»
Очень точный диагноз воздуха, которым дышим, и фона, на котором рисуемся.
Одно не пойму: предельное падение тиражей нормальных книг — причина или следствие вышеописанного? Или процесс шел циклически, по спирали — и на нынешних статданных круг читающих уже готов сжаться в точку черной дыры?
Вот молча загибается издательство «Детская литература», и премьер-министр на книжной ярмарке шутит: «Это потому, что у вас нет крыши».
Бог с ней, с крышей. У российского книгоиздания фундамент — читательская толща — уходит из-под ног. А фасад (в иных архитектурных излишествах — блистательный) стоит, как барский бельведер на фоне потемкинской деревни.
Впрочем, этот фасад все продолжает достраивать и шлифовать некоторое количество людей, которым неинтересно жить, не сочиняя и не издавая книжек.
Вот «КоЛибри» открыло новую книжную серию «Уроки русского» (составитель серии — Олег Зоберн) томиком Анатолия Гаврилова «Берлинская флейта». Предельно лаконичный новеллист из Владимира, в прошлом — доставщик телеграмм, Гаврилов сплавил в своей прозе Добычина, Платонова, Шукшина. Его взгляд на поселок Шлаковый, станцию Дебальцево, автобус «Драмтеатр — Известковый», станционных сцепщиков и ударников цеха мясорубок лишен и тени надежды. Но слова — отточены и откованы, как гвозди у Левши.
Тираж у Анатолия Гаврилова — 5000. И у замечательного романа Александра Илличевского «Перс» — 5000. И у новой книги Аллесандро Баррико «Эммаус», только что вышедшей в «Иностранке», — 5000. И у лукавого, изящного, полудокументального романа Алана Беннета «Непростой читатель» («Издательство Ольги Морозовой») — тоже 5000. Роман Беннета, кстати сказать, — о поздней, но пылкой любви к чтению, обуявшей английскую королеву Елизавету II. Ее величеству тоже трудно: семья не понимает этой страсти, страна встревожена.
Так и бродишь по стендам 23-й ММКВЯ — любуясь новыми изданиями и понимая, в каком воздушно-капельном количестве эти книги разойдутся по стране.
Впрочем, есть одно благое исключение. Исследование Павла Басинского «Лев Толстой: бегство из рая» (М.: АСТ-Астрель, 2010) тоже вышло тиражом 5000. Но первую за полвека книгу об осени 1910 года и уходе Толстого из Ясной Поляны, книгу умную и тактичную, стоящую на твердом фундаменте источников и написанную прозрачно, как роман, — все же размели с прилавков за шесть недель.
Павел Басинский и получил премию «Книга года-2010» в номинации «Проза». В номинации «Поэзия» награждена 4-томная антология русской поэзии «Круг лета Господня» («Новая» подробно писала о ней в № 12 за 2010 год). И тут — тираж мал, резонанс невелик, хотя каждой хорошей семье с малыми детьми не худо бы иметь эти книги.
В номинации Humanitas награждена книга востоковедов Натальи Ефремовой и Тауфика Ибрагима «Жизнь пророка Мухаммада» («Ладомир»). Главная же премия «Книга года» присуждена серии издательства РОССПЭН в 119 томах «История русской общественной мысли».
Серия эта, кстати, замыкается трудами начала ХХ века. И действительно: хотя социальные и политические науки, исследования, работающие на живом, горячем материале России девяностых и «нулевых», — необходимы абсолютно… их почти нет.
И это — еще один грозный симптом для «самой нечитающей» страны в мире: общественная потребность в осмыслении реальности почти исчезла
…Еще о двух новинках ММКВЯ-2010, о романе Михаила Шишкина «Письмовник» (М.: АСТ-Астрель, 2010) и о двухтомном «Альбоме художника» Михаила Шемякина (СПб.: Азбука, 2010) «Новая» подробно расскажет в ближайших номерах.
Персона
Перед самой 23-й ММКВЯ в серии «ЖЗЛ» вышла книга с названьем кратким «Ельцин». Явно самая громкая новинка сентябрьской ярмарки. На вопросы «Новой» отвечает биограф первого президента России, писатель Борис Минаев.
— Боря, ты человек лирический. А в герои взял человека эпического. Каково тебе было с ним?
— Интересно. Всегда мне было интересно за ним наблюдать. Наше поколение не верило, что что-то в стране может измениться. Ельцин заставил поверить. Отсюда и отношение к нему — глубоко личное.
«Молодая гвардия» предложила мне писать о Борисе Николаевиче еще в 2006-м. Я делал наброски, думал, читал, но только после его смерти, когда началась хоровая песня о «лихих девяностых», понял: я действительно должен, обязан написать эту книгу.
— В томе — почти 700 страниц. Но по объему юность, годы в Свердловске заняли куда больше, чем «второй срок», 1996—2000 гг. Почему?
— По сути жанра. Это — биография. И потом — без юности, без Свердловска невозможно понять: откуда он такой взялся? А это ключевой вопрос.
— Ты пишешь: в 1968 году Генштаб готовился к вторжению в Чехословакию полгода. В 1994-м генерал Грачев попросил на подготовку к первой чеченской три дня.
Как ты думаешь: мы вообще были готовы к 1990-м годам с их крутыми поворотами? Мы готовились?
— Конечно, нет. И в этом причина многих гримас времени.
— Ты помнишь героиню Олеши, которая вела в 1920-х «список преступлений» и «список благодеяний» революции? Что в твоих личных списках 1990-х?
— Свобода и частная собственность. Это, конечно, список благодеяний. Я никак не хочу противопоставлять Горбачева и Ельцина, но при Михаиле Сергеевиче мне казалось: Советская власть еще длится. Годы Ельцина принесли тотальную, взрывную, сумасшедшую свободу — но после нее возврата к прежнему не было.
А список преступлений? Мы ведь все жили с менталитетом казенного крестьянина, приписанного навеки «к заводу». Завод мог быть и редакцией, и НИИ — психология не менялась. И вдруг весь уклад жизни рухнул. В этом есть сумасшедшая боль. Но не преступление.
— То есть ты не видишь в этой эпохе ничего непростительного?
— Многие не могут простить 1993 год. Многие — Чечню. Кто-то говорит: Ельцин пришел под знаменем демократии, но на выборах 1996-го и 2000-го сам резко ее ограничил. Я признаю чье-то право думать именно так. Но задача биографа — понять главного героя, его логику, контекст эпохи. Попытаться понять, почему именно он поступал именно так. Я думаю, что он не проиграл ничего.
