Эта зеркально перевернутая, как это принято в Америке, дата вошла в державный календарь — прочно, но невнятно. Что это? День скорби или мщения? Начало войны? Годовщина преступления? Праздник чужой победы?
Так или иначе, уже в девятый раз Америка отмечает дату террористического налета, которой так и не нашли другого — неканцелярского — названия: 9/11.
С местом не лучше: оно по-прежнему пусто. Что особенно бросается в глаза с моей стороны Гудзона. С тех пор, как «близнецы» сгинули в черном пламени, панорама Нью-Йорка кажется исковерканной — словно красавица с выбитым зубом. Трудно поверить, что в городе, где Эмпайр-стейт, вернувший cебе после 11 сентября статус самого высокого нью-йоркского небоскреба, построили за 410 дней, до сих пор не смогли зарастить дыру в пейзаже. Вместо обещанного мемориала уже девять лет все тот же котлован, разве что не дымится. Открытая рана не может зажить, а трагедия — найти разрешение. Ведь череда начатых 11 сентября событий так ни к чему и не привела, если не считать войны в Ираке, стоившей 4400 американских жизней и триллион американских долларов. Теперь, как объявил президент Обама в связи с выводом войск, этот кошмар кончился — хотя бы для Америки. Но можно ли считать свержение постороннего диктатора верным ответом на вызов, брошенный 11 сентября?
«Вряд ли», — говорят политики, занятые другой, но столь же несчастной войной в Афганистане.
Между тем накануне девятой годовщины Нью-Йорк ведет свою войну, фронт которой куда ближе — в 180 метрах от места преступления. Здесь собираются построить роскошный, стомиллионный, 11-этажный мусульманский центр. Подавляющее большинство — 71% — ньюйоркцев возмущено таким соседством: «мечеть у воронки». Исламский центр возле могилы «близнецов», разрушенных исламскими же террористами, вольно или невольно становится триумфальным храмом.
Нью-Йорк — самый терпимый город в мире. Ему не остается ничего другого, потому что здесь говорят на 800 языках, и треть нью-йоркцев родилась за пределами США. Но и в этой столице космополитов великий скандал с мечетью привел к риторическому взрыву, разделившему страну и город между либералами и консерваторами.
«Тут не о чем спорить, — говорят первые, — потому что Америка — свободная страна, исповедующая веротерпимость».
«Тут есть о чем спорить, — говорят вторые, — потому что Америка — демократическая страна, и большинство не хочет мечети».
«Мы построим храм дружбы, — обещает им имам будущего центра и выпускник Колумбийского университета (специальность — плазменная физика) Фейзул Абуд Рауф, — и назовем его Дом Кордовы в память о цветущем испанском городе, где мирно жили мусульмане, евреи и христиане».
Чтобы сравнить аргументы, я выбрался в Даунтаун, где спор ведут лицом к лицу на бесконечных демонстрациях, которые сейчас здесь проходят. Отличить противников мешают огромные звездно-полосатые флаги. Тут ведь все — патриоты, все — американцы. Мусульмане, правда, лучше знают Конституцию, которая всем обещала свободу — и возводить мечеть, и протестовать против ее постройки. В сущности, на месте погибших «близнецов» идет война чувств и принципов — страха и веротерпимости.
Ярче всего армию напуганных исламом представляет пастор крохотной флоридской церкви, который обещает в годовщину теракта сжечь стопку Коранов. Даже на экране Терри Джонс — зловещий и одержимый — производит жуткое впечатление. Горячий поклонник Мела Гибсона, он никогда не расстается с пистолетом. Проведя 30 лет миссионером в Европе, Джонс вывез оттуда твердое убеждение в том, что ислам ее уже захватил.
«Америка, — провозглашает он под вой труб и барабанный бой, — последний бастион на пути вселенского джихада, и чтобы спасти страну, надо сжечь книги, написанные сатаной».
Терри Джонс знает, что говорит, потому что он тоже написал книгу и назвал ее «Ислам от дьявола».
Флоридский юродивый с паствой в 30 человек — фигура гротескная, но его выходка может очень дорого всем стоить. Костер из Коранов, говорят в госдепе, вооружит террористов и ожесточит, уверяют генералы, и без того отчаянную войну. На кон поставлена жизнь солдат, инженеров, врачей, учителей, помогающих подняться исламскому Востоку. Но и запретить сжигать книги Америка не может — по той же причине, которая мешает ей запретить нью-йоркскую мечеть. Чтобы свобода оставалась собой, она должна быть нейтральной.
В принципе, ситуация ясная. Но на самом деле никаких принципов нет вовсе. Всякая абстрактная идея ставит нас перед конкретным выбором, как это случилось сейчас в городе, пережившим 11 сентября. Все, чему я научился за треть века в Америке, толкает меня в либеральный лагерь, где уважают чужое мнение, терпят другую веру и надеются на взаимность. Тормозят меня только инстинкты. Умом я на стороне мечети, нутром — против. Меня останавливает ложная зеркальность происходящего в двух мирах. С одной стороны — горящие книги, с другой — взорванные башни, с одной стороны — карикатуры, с другой — кровь, с одной стороны — роман Рушди, с другой — отрубленные головы, с одной стороны — символы, с другой — трупы. Это не одно и то же. Фанатики одинаково омерзительны, но по-разному опасны. И об этом трудно забыть, когда решается вопрос о мечети. В конце концов, все террористические акты начинались в одной из них.
Все это, впрочем, не так важно, как кажется. В Америке — шесть миллионов мусульман, и они никуда не денутся. В Нью-Йорке — больше ста мечетей, и еще одна, конечно, ничего не изменит. Поэтому, хотя две трети жителей Нью-Йорка не хотят мечети, почти все готовы с ней примириться на расстоянии в 10, а лучше в 20 кварталов от мемориального пустыря. Политика, и этому я тоже научился за треть века в Америке, не разрешает конфликты, она позволяет жить с ними.
