Все как велел Маяковский - «Пою мое отечество». Режиссер Цапля (Ольга Егорова) и сотоварищи «поют» противостояние мира власти и разноречивого народонаселения, которое ну никак не складывается в общность. Речи элитной номенклатуры перед толпой, зонги в духе Брехта, хоры, олицетворяющие слои общества: рабочие («наш труд - основа, но мы не нужны»), гастарбайтеры («фашист убивает часто»), безработные, пенсионеры, учителя, доктора. Все: «Мы потерпевшие в нашей стране».
Элита нации собралась за столом с черным символическим телефоном. Здесь каждому отведена роль увещевателя непродвинутых масс. «Газпромовская башня – символ нового времени», - доходчиво растолковывает главный пиарщик. Политик предлагает переименовать Северную Венецию в Северный Дубай. Его лозунг: «Атака на башню - атака на власть». Галеристка выдвигает слоган «Не любить башню – не любить жизнь!» Поп формулирует ребрендинг: «Башня - пламя свечи, возносящееся в небо! Модный художник предлагает актуальный проект: «Единство молчания!» Но что-то народ слишком заколыхался («убогие пиарятся»), не нравится ему быть обвязанным, удавленным бесконечным красным телефонным шнуром. «Это наша страна, но наш голос не слышен, мы бесправны перед всеми» Так по ком звонит телефон?
С арт-критиком Дмитрием Виленским и режиссером Ольгой Егоровой (Цаплей) говорим о «Башне Зонгшпиль», заключительном фильме трилогии, а также о других проектах объединения «Что делать».
Виленский. Стоит объяснить - мы к кинематографу отношения не имеем. Но с 1970-х художники активно используют разные формы искусства: документальные, постановочные, формальные этюды, видеоарт, инсталляции. Фильм и спонсирован исключительно арт-институциями. Когда используешь язык видео, есть масса пересечений с тем, что может называться кино. Мы не скрываем, что хотим продлить традиции брехтовского театра.
Цапля. Это специальный жанр. Не кино, не театр, скорее видеоискусство.
Виленский. В трилогии мы берем за точку основы какое-то событие. В «Перестройке Зонгшпиль» это следующий день после победы над путчем 1991-го. «Партизанский Зонгшпиль» снимали в Белграде про поселение цыган, разгромленное полицией. В «Башне…» - ситуация вокруг строительства «Охта-центр». Стараемся развернуть «сюжет», показав как устроено общество, как функционирует.
- Каким вы себе представляете круг зрителей, насколько узок и далек он от народа?
В. С одной стороны есть искусство, живущее в галереях, потребляемое в основном узким кругом российской олигархии. Есть искусство, стремящееся к широкой публике. Для нас важен образовательный эффект творчества. Стараемся развивать его прежде всего через Интернет. Наш фильм, в отличие от других, полностью висит он-лайн в хорошем качестве.
Ц. Как художники, к сожалению, мы понимаем, что работаем в гетто. Конечно, есть наши зрители, их то больше, то меньше. Те, кто интересуются искусством, ходят на выставки. Это для них. И для западных людей.
- Да, читала в блогах, что вы продались «мировому империализму», живете на их харчи.
Ц. Это общее место. Зато иногда наше видеопроизведение становится заметным. Его приглашают на кинофестивали, объявляют кинопроизведением. А у кинопроизведения другая публика…
- Но и претензии к кино, и счет – другой.
Ц. Ну да, претензии. Как наше 37-ми минутное арт-произведение, снятое на более чем скромные средства сравнивать с бюджетными фильмами…
- Движение к синтезу актуально, Венецианский фестиваль в нынешнем году тоже приглашал в показ работы современных художников. Но если бы у вас был иной бюджет?
Ц. Мы не ставили задачу делать фильм. Никакого Станиславского. Это - конструкция.
- Все вспоминают Брехта, я, смотря ваш фильм, думала о Пролеткульте, театральные эксперименты Эйзенштейна, в том числе «Противогазы», сыгранные в цехе газового завода.
В. Брехт и вышел из Пролеткульта.
Ц. Задача была показать, как работает механизм общества. Сделать видимыми скрытые силы. Пора преодолеть этот затаенный ужас, отношение к власти как темной непонятной силе. В нашем произведении все понятно: это работает так, а так связано. Смотрите - не страшно. Над этим можно смеяться. Это можно изменить. Вот посыл произведения. Нам самим было интересно создавать этот пазл. Ты складываешь: оп-оп, смыкаясь, целое начинает работать.
- Вы работаете по жесткому сценарию, без импровизаций?
Ц. У нас мало съемочных дней. Все жестко прописано вплоть до жеста.
- Левый фронт искусств востребован или как говорят, он устаревает? Вы работаете в русле идей Эйзенштнейна - художники не «пассивные «отображатели» жизни, а участники ее переустройства.
В. Верно. Для нас важно создавать работы, возбуждающие дебаты в сфере искусства и в обществе. Становящиеся социальными фактами, воздействующие на публичное пространство. Конечно, целый комплекс идей пришел из «левой истории». Искусство ХХ века в основном было левым.
- Ваш единомышленник Александр Скидан полагает, что честное политическое кино в России сегодня невозможно.
В. Если вы работаете в низкобюджетном формате, без заказчиков, вы больше свободны, чем когда приходят толстые дяди с кошельками или чиновники, и отмывают через ваш фильм пару миллионов. Мне рассказывали, как Лозница пытался получить «госденьги» на довольно антисоветский фильм «Счастье мое». Он - известный кинематографист, и денег ему чуть было не дали. Потом прочитали сценарий и перепугались.
- Разве дело не в самоцензуре? Смотрю документальное кино. Понимаю, что какие-то высказывания, хотя бы локальные про сегодняшнюю Россию возможны. Но ведь нет никаких.
В. Интересная тема. То же самое в искусстве. Кажется, можно делать более жесткие выставки, создавать более откровенные работы. А ничего нет. Только ли дело в самоцензуре? Есть и вопрос дистрибуции. Мы пошли на конфронтацию с системой. Ну и что получили? У нас с 2006-го нет выставок в России. Хотя вроде и запрета нет. Просто не приглашают. Говорят, на это нет покупателя. И государство будет недовольно.
Ц. Тут была по скайпу феминистская конференция. И художницы с испугом говорили: «Что вы! Левое, социальность – это опасно!».
В. Сейчас есть ощущение, что публичное пространство становится более открытым по сравнению с недавней порой. Но ложный страх пухнет. С другой стороны, мы хотим напечатать газету о Газпроме и ситуации вокруг башни. Звоню в наши типографии, все отвечают: «Мы боимся, печатать не будем». Я уже на принцип пошел, нашел типографию. Важно было сделать это в Петербурге, хотя предлагали в Москве. Но ведь все абсолютно законно, никакого экстремизма. Касаться каких-то тем не рекомендуется. Иначе в типографию нагрянет бизнес-проверка.
- Не знаю как у вас, меня угнетает ощущение общей подавленности. Так «Что делать?».
В. Ну да, ситуация многовекторного прессинга, катка, которым проходились по обществу лет восемь, привели к состоянию если не запуганности, то осторожности. И если молодежь, которая могла бы начать интересоваться критическими темами, политикой, этого не делает - потому что путь тупиковый. Бодаться с дубом? На это должна быть какая-то заводка. Сейчас что-то меняется, ведь в ситуации коллапса невозможно развивать образовательные инициативы. Нужно формировать людей, тех кто превратит это «бодание» в становление личности. Культура здесь играет огромную роль. Если упомянуть об интересных инициативах, прежде всего это Институт коллективных действий Катрин Клеман, Социалистическое движение «Вперед», новая ветвь троцкистских группировок с интеллектуалами, ведущими огромную работу. Можно упомянуть Новое независимое профсоюзное движение.
- А если говорить о коллективных инициативах группы «Что делать»?
В. Прежде всего, регулярная публикация газеты, у которой огромная он-лайн аудитория. У нас влиятельные блоги на английском и на русском. Ситуация с левыми сегодня любопытна. К примеру, «Новая газета» довольно либеральна. По целому ряду позиций мы с ней расходимся. Как и с движением, связанным с Солидарностью, Правым делом. Но есть понимание, что это единственные реальные союзники. Понятно, что левым и «правозащитникам» надо сплачиваться на основе разумной платформы. Как все объединялись в битве за химкинских заложников. Но в пору разгрома и раскола, на поверхности остаются личные амбиции. Вместо обсуждения сути, спорят: «тот» лучше или «этот». Мы живем в отсутствии моральных лидеров, которым можно доверять безусловно, как Сахарову или Солженицыну. И при всем моем согласии, я не могу доверять Касьянову, Немцову или Каспарову, или работать с Лимоновым.
- Выходит, и для вас «кто» важнее чем «что»?
В. Мне не нравится, когда вся оппозиционная политика крутится вокруг этих имен, и программы остаются подмятыми под ними.
- Есть говорить о подвижках, они в новых изобретательных формах протеста. «Синие ведерки», фаллос перед ФСБ на разводном мосту, екатеринбургский политический «Хэллоуин». По вашему мнению, какие формы самостояния сегодня востребованы?
В. Я всячески «за». Понятно, что рисовать фаллос, тем самым говоря: идите все подальше – понятно и симпатично. Но подобные акции - анархические формы протеста. Это «one case», одиночные случаи, не выходящие на обобщение.
Ц. Зато в этом есть энергия, снимающая страх. Сама возможность «не быть овцами». Задачу растрясти общество эти молодые люди выполняют.
- Эта энергия ощутима в Интернете, где создаются тысячи ячеек в социальных сетях, по-новому структурирующих общество, способных на мгновенную мобилизацию. Тут и пародии на телек, на политиков, персонажей масс-культа. Тут и флэшмобы. Так как и зачем вести диалог с властью?
В. Возникает ситуация когда власть сама желает диалога. Важно выстраивать его по своим правилам. Тебе говорят: вы делаете что-то интересное, пришлите нам на литовку свои текстики. Ответ: «Никогда».
Ц. А я против всякого диалога с властью.
**В. ** Представь, что тебе звонит Сурков…
Ц. И прекрасно, я говорю: здравствуйте, очень приятно, но сегодня у меня совершенно нет времени. Нельзя художнику сотрудничать с этой властью никак. Потому что власть нарушает общественный договор.
В. Конечно, нужно быть внимательным: трудно работать в ситуации тотальной подставы. Когда все инструментализировано политтехнологиями. Мы не можем контролировать что будет на выходе.
- Ваш фильм адресован только «низам», не надеетесь, что на начальников он может произвести некоторое впечатление?
В. Может. Но только после реакции людей на фильм. Я совершенно уверен: верхушка Газпрома фильм уже посмотрела и повеселилась.
- Отчего же Газпром так настырно продавливает идею, которая вызвала такое противостояние общества. Только ли это «оккупация капиталом пространства жизни»?
Ц. Когда мы начали над этим вопросом размышлять, то не нашли ни одного убедительного прагматического резона для строительства башни. В итоге поняли: раз нет практического резона, должен быть идеологический. Символический…
- Скорей: фаллический – как демонстрация некоей силы. Но фильм кое-что меняет. Я открыла сайт «Охта-центр», и что же? Те же реплики, что произносят ваши шаржированные персонажи. И шеф думского питерского «едра» Вячеслав Макаров горделиво произносит: «Охта центр» - золотой шанс для северной столицы стать городом с мировыми стандартами жизни». Эта риторика вызывает смех. Возникает ощущение, будто все эти деятели продолжают петь ваши хоры.
Ц. Замечательно! Ровно для этого мы и делали наше произведение.
В. Безусловно, у власти есть символические амбиции. Нам как художникам интересно влезть в этот процесс. Художники также занимаются символическим. Могут деконструировать проект, или предложить альтернативу. У нас же там серьезная сатира и в отношении общества.
- Досталось по-щедрински всем. Среди борцов против башни: гламурные девицы, ксенофобы (чуркам здесь не место), тишайшие обыватели (веди себя тихо, проблем не будет)…
В. Но активисты, которые не выглядят на экране слишком убедительно, фильм поддержали, потому что видно, на чьей стороне он сделан.
- Злая ирония в том, что и Музей современного искусства планируется именно в Охта-центре, как назвал его Гребенщиков «плевке дьявола».
В. Конечно. В фильме мы серьезно выясняли отношения и с современным русским искусством. И нас услышали. Судя по первым реакциям российских кураторов, чиновников от искусства – они этот фильм ненавидят. Там полностью деконструирована циничная и некомпетентная позиция интеграции современного искусства в мир капитала. Наша галерейщица - собирательный образ, хотя в ней угадывают и Стэлу Кей, и Дашу Жукову.
Ц. Это всего лишь типический образ. И в нашем экранном художнике, пришедшем в Газпром со своим проектом, узнают многих знакомых.
- Как вы думаете, будет ли какой-то резонанс на фильм в Питере?
В. «Деловой Петербург» пытался получить комментарий Гронского, прообраза «пиарщика проекта». Увы… Был забавный казус. Мы отказались давать интервью «Комсомолке». Тогда они написали смешно про фильм, и так аудитория огромная, в день публикации фильм посмотрело 18 тысяч человек. Для альтернативной продукции это много.
- И «что делать» вы планируете дальше?
Ц. Мы начинаем снимать фильм в Голландии.
- Здесь нельзя?
Ц. Да нет, это давно задуманная картина о проблемах эмигрантов. Знаете про нашумевшее выступление Ангелы Меркель о фиаско мультикультурного общества? Это большая проблема. Картина об эмигрантах - универсальна. Следующую работу будем делать на границе между Норвегией и Россией.
В. Это самая вопиющая граница. С одной стороны маленькая Норвегия, одна из богатейших стран мира, уютная, устроенная. С другой, руины общества, социальных сфер, людей. Чудовищно коррумпированная таможня, черный трафик девочек, водки. Еще одно обобщение современного состояния мира. В 2011-м году хочу делать римейк годаровских «Звуков Британии» – «Звуки России». Практически безбюджетный социальный видео-арт, активистское исследование конфликтных ситуаций в обществе. Хотелось бы сделать его ближе к предвыборной истерии, когда общество захлестнет риторика. Еще выпускаем фундаментальный теоретический журнальный номер о трагедии. Почему этот формат исчезает из искусства? Что приходит ему на смену? Называться будет «Между трагедией и фарсом».
- Похоже это наша действительность – долгое и покорное зависание между трагедией и фарсом.
В. Это не только российское состояние. Стараемся противостоять уникализации России. Мол, тут все обречено, потому что с древних времен все «по-своему», «особенно». Важно показать некую универсальность процессов. Мы могли бы сто раз уехать. Эмигрировать, работать на Западе. Стараемся быть в России, чувствуем определенную ответственность. Помимо ответственности - нам просто интересно быть здесь. Есть ощущение, что не все потеряно. Даже в этом противостоянии есть возможность говорить то, что тебе не позволяют. Есть необходимость комуницировать с обществом. Это более уникальная и плодотворная возможность, чем Западе, где любые высказывания интегрируются и растворяются. Так что в этом смысле ситуация у нас хоть и мрачная, но честная.
«Что Делать?» - объединение художников, философов, литераторов из Москвы, Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода. В сообщество входят переводчик и поэт Александр Скидан, философы Артемий Магун и Алексей Пензин, Оксана Тимофеева, художники Ольга «Цапля» Егорова и Наталья «Глюкля» Першина-Якиманская (также известные как дуэт «Фабрика Найденных Одежд»), Дмитрий Виленский, Николай Олейников, арт-критик Давид Рифф. Это проект, создающий единое пространство политического взаимодействия между теорией, искусством и активизмом.
