СюжетыОбщество

О пользе разговоров

Те, кто переживает трагедию, говорит о ней в газете, телевизоре или в блогах, — эти люди тоже реальность. Та реальность, которая может что-то сдвинуть

Этот материал вышел в номере № 128 от 15 ноября 2010 г.
Читать
Это было три года назад: у меня украли паспорт, я пришла в милицию, надо было написать заявление о пропаже-краже, моего участкового не было, и меня принял какой-то другой участковый, совсем молодой парень. Так вот он, узнав из анкеты, где...

Это было три года назад: у меня украли паспорт, я пришла в милицию, надо было написать заявление о пропаже-краже, моего участкового не было, и меня принял какой-то другой участковый, совсем молодой парень. Так вот он, узнав из анкеты, где я работаю, спросил так искренне, так удивленно, честно и чисто глядя мне в глаза: «А что вы, «Новая газета», такой хай подняли по поводу смерти Политковской?» На какой-то момент мне показалось, что я лишилась рассудка. Кровь ударила в голову, реально захотелось что-то немедленно с этим участковым сделать, как-то физически его уничтожить. Но вместо этого я почему-то стала с ним разговаривать, очень тихо, очень медленно, очень внятно, что мне совершенно не свойственно, обычно в таких случаях из меня прет родной южный город, и я ору, реву, оскорбляю… А тут вдруг сижу и внешне спокойно этому участковому что-то втолковываю. Я долго-долго рассказывала ему про Аню Политковскую, про то, как она спасала людей, сколько российских офицеров, российских милиционеров обращались к ней за помощью, когда им уже абсолютно не к кому было обратиться, и она помогала как никто, а этих офицеров или самых обычных милиционеров давно уже кинули, сдали, предали и продали со всеми потрохами все, и их непосредственное начальство в первую очередь… На тот момент прошло всего восемь месяцев, как погибла Аня, боль была такая сильная, да и сегодня не легче, это абсолютные враки, что время лечит… Так вот: про участкового… Я не сразу поняла, что с ним произошло. Но в какой-то момент разговора он вдруг стал взволнованным и виноватым, и все время повторял одни и те же слова, когда я замолчала: «Простите меня…»

Я не собиралась писать эту историю, она совершенно нетипичная, какая-то, наверное, очень личная, а кому-то вообще покажется индийским сентиментальным фильмом. Но вспомнила о ней в эти дни, когда в прессе, на телевидении, в интернете активно обсуждается то, что случилось с Олегом Кашиным, и то, что журналистов в России избивают и убивают уже десятками каждый месяц. И опять в этом обсуждении услышала знакомую тему: «А что вы хай по поводу себя поднимаете? Чем вы, журналисты, лучше других?» Да ничем. И не в этом дело. Но как-то так получается, что кого-то задевает сам факт разговора. Мол, это чисто слова разговора, и они ни к чему не приведут, и нечего их затевать. Но почему? Даже если люди (не обязательно журналисты) в связи с тем, что случилось с Олегом Кашиным или с Михаилом Бекетовым, говорят о своих ощущениях, о своих чувствах, о том, как эти ощущения и чувства ощущаются и чувствуются, если эти люди думают, как помочь Олегу, или Михаилу, или другим, — что в этом плохого?

Один человек сказал: «Можем ли мы не испытывать то, что испытываем, или испытывать то, чего не испытываем?» Не нырнув в себя, не ответишь на эти вопросы. На многие вопросы не ответишь, не оставшись наедине с собой. И мы можем обнаружить в нас самих прямо противоположные образы нас самих. Иногда не мешает не только к кому-то, но и к самим себе заходить «с черного хода». Можно и с собой разговаривать без искренности, как с чужим. А можно, столкнувшись с чужой искренностью, даже не просто с чужой, а с чуждой, ужасающей тебя (см. мою встречу с участковым), попытаться, несмотря на слишком взволнованный момент разговора, объяснить, объясниться и что-то очень важное выправить… В конце концов мы все включены друг в друга. И живем друг в друге.

К видимому миру добавляется мир желаний, видимый лишь духу. Очень много зависит сейчас от медиков, которые лечат Олега Кашина, от милиции, которая ищет тех, кто на Олега напал, от тех людей, кто стоит в пикете на Петровке… Но и те, кто очень сильно желает Олегу выздоровления, кто молится за него, — эти люди тоже реальность, та реальность, которая может что-то сдвинуть, изменить к лучшему. Равно как и те люди, которые говорят об этом в газете, телевизоре или в блогах.

Я верю в спасительную силу слова. Не стоит словом пренебрегать как чем-то совсем ничтожным. И разговором как таковым не нужно пренебрегать. Журналистика — это не мелкие секреты ремесла, не вопрос техники, приблизительного умения и элементарной ловкости. Это и вопрос «идеи, сильной идеи, совести». Да, идеи могут оказаться «полыми», кадры (или разговоры) пустыми, а дубли бесполезными. Но ничто не мешает нам начинать сначала или продолжать вкладывать усилия в начатое. А то ищем, чего не клали…

Мы, конечно, читаем не текст, мы читаем текстом. А в хороших текстах по определению под каждое слово каждый из нас подставляет свой смысл или свой образ, который часто является «противусмыслом». Но в хороших текстах все ошибки смысла, которые мы делаем, хороши. Если в разговоре или тексте (а текст — это тот же разговор) есть смысл. Главное — не заменять действительность ее же имитацией.

…А Олегу Кашину — скорейшего выздоровления.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow