Представьте себе, что люди бесконечно снисходительны друг к другу. Относятся друг к другу так, как добрые и мудрые старики — к детям. Вообразите себе, какие мысли и чувства двигали Папой Римским Иоанном Павлом II, когда тот явился в камеру к террористу Али Агдже и спросил: «Зачем ты хотел убить меня, сынок? Что случилось с тобой, сынок?»
Представьте себе эти чувства. На них стоит мир. Без них — война.
Жестокость — это ведь отсутствие фантазии, ничто иное. Жестокость — это неспособность мысленно поставить себя на место другого человека. Достаточно на одну секунду допустить собственную безоговорочную правоту и безоговорочную неправоту другого — и вот вы уже самый жестокий тиран на свете, а степень вашего изуверства зависит лишь от ресурсов, доступных вам.
Вот молодая мамаша на прогулке в парке бьет по попе ребенка и кричит ему: «Ах ты, сволочь!» Представьте себе, что в подчинении у этой молодой мамаши вооруженные отряды. Представьте себе, что мамаша эта распоряжается значительными деньгами и многочисленными людьми, владеет арсеналами оружия и средств связи. Представили? Ну и чем она лучше Шамиля Басаева, отдавшего приказ захватить бесланскую школу? От международного террориста мамаша, лупящая ребенка, отличается только бессилием, больше ничем.
А вот офицер тычет кулаком в зубы солдатику, пусть даже и за серьезную провинность. Представьте себе, что офицер этот — верховный главнокомандующий. И если он тычет кулаком в зубы провинившемуся солдату, то почему он не станет тыкать бронетанковыми дивизиями в территорию провинившейся соседней страны?
Жестокость — всегда одинаковая. Жестокость состоит из глупой уверенности в собственной правоте и не менее глупой уверенности в неправоте оппонента. Степень жестокости зависит лишь от ресурсов, доступных жестокому человеку.
Теперь самое трудное: представьте себе себя!
Вы кричали когда-нибудь на ребенка? Что было бы, если бы рупором для ваших окриков служили все четыре федеральных телеканала?
Вы били когда-нибудь нашкодившую кошку? Что было бы, если бы для битья нашкодивших кошек в вашем распоряжении оказались группировки футбольных фанатов с бейсбольными битами? Пришлось бы занести кошек в Красную книгу?
Вы проклинали когда-нибудь соседа? Что было бы, если бы для проклятий соседям в вашем распоряжении были парламент и министерство иностранных дел?
Вам не нравится атмосфера насилия, воцарившаяся в стране? Вам не нравится жестокость? Вы убеждены в том, что не внесли своего посильного вклада в эту атмосферу насилия и жестокости? Вы абсолютно убеждены? Абсолютно убеждены в своей правоте?
В эти дни, с тех пор как жестоко избит был в Москве журналист Олег Кашин, мой противник и недруг, мой оппонент и конкурент, я, стоя в пикете в его поддержку, думал вот о чем. Сколько раз я позволил себе по отношению к Олегу жестокие слова? Неоднократно. Сколько раз я дал себе труд поставить себя на место Олега и понять его, встретиться, поговорить? Ни разу. Так и вот что я вам скажу: в жестокость, обрушившуюся на Олега, я внес свой посильный вклад, о чем теперь крайне сожалею, и слава богу, что ресурсы мои были крайне ограниченны.
В эти последние дни, когда всякий кому не лень говорит про ужесточение наказания за нападение на журналистов, я, кажется, придумал, как именно должна отличаться ответственность преступника, избившего газетного репортера, от ответственности преступника, избившего дворника или инженера. Я думаю, преступники должны быть найдены и наказаны по закону, равному для всех. Но я думаю, что избитый журналист, выздоровев, должен иметь право прийти в камеру к тем, кто его избивал, и взять у них интервью: «Зачем ты хотел убить меня, сынок? Что случилось с тобой, сынок?»
Состояние Олега тяжелое, сейчас он не может согласиться со мной или возразить. Но он хороший журналист, азартный. Я думаю, он бы хотел взять интервью у тех, кто его избивал.
