Незамысловатый рассказ мой о путешествии в новую колонию мужа в прошлый раз окончился ровно в том месте, где окончилась и дорога, ведущая из Перми в Губаху — то есть у ворот колонии. Машину не пустили, и я прошлась по морозцу непосредственно до двери колонии — по дороге, вымощенной стильной черной брусчаткой, от вида которой удавилось бы от зависти пол-Рублевки. Дверь в некое специальное помещение, где следует писать заявление о свидании и ожидать разрешения, оказалась по всему периметру примерзшей к косяку. Открыть ее я не смогла, даже взяв в руки палку-копалку. Впрочем, два прискорбных объявления можно было прочитать, и не вскрывая закромов: что для свидания нужно предъявить санитарную книжку и что вообще никаких свиданий не будет, ибо карантин.
Стоило проехать две тысячи километров, чтобы убедиться: родная страна считает, что наказывает не осужденного, а весь его клан. Захотелось на баррикады, жаль, что вокруг не было ни одной живой души, я бы обратила ее в Гавроши. Зато в кармане был мобильник, даже два, которые — к моему удивлению — работали (по дороге Сети не было вовсе). И я начала звонить, отдавая себе отчет, что в Перми сейчас 10 утра, а в Москве так и вовсе 8. Я звонила знакомым и малознакомым депутатам, в приемную ФСИН, в приемную губернатора и вопила нечеловеческим голосом — а чего бы и не повопить, терять-то в такой ситуации уже решительно нечего. На крыльцо проходной, ведущей в колонию, вышло существо в синей пятнистой форме, прислушалось; потом еще одно. Ушли — снова пришли. Потом один говорит: «Выключайте телефоны, сдавайте, проходите». Моментально выключаюсь, прохожу. Кабинет начальника — кстати, впервые за все годы скитания по кабинетам тюремных начальников вижу какой-то очень человеческий, обжитой кабинет. Сидит немолодой майор внутренней службы, на лице его написана мука Святого Себастьяна — я понимаю, что он понимает, какое тихое счастье к нему прибыло. «Пишите, — говорит, — заявление на свидание, и настоятельно прошу вас провести с мужем воспитательную беседу о недопустимости нарушения режима». Я ахнула — не похоже на моего сидельца. «Неужели нарушает?» По-моему, майор Сибагатулин смутился: «Не нарушает, но профилактика в нашем деле главное». Золотые слова, я ради такой профилактики теперь часто ездить буду, ответственно понимая всю ее необходимость.
Выдали мне мужа (в прекрасном состоянии, страшно довольного, розового и пахнущего елкой), выдали дневального для указания избы для проживания и переноски вещей из такси, да и такси разрешили заехать за шлагбаум. В общем, все сложилось в лучшем виде, майор оказался отличным. Дошли до избы в центре поселка: ничего так изба, 300 рублей в день, справа и слева стоят точно такие же, а в них живут семьи работников зоны. По дороге к избе — серьезная черная овчарка в вольере, она была страшно озабочена нашим прибытием и громко выражала недовольство. Я решила довести воспитательный процесс до конца и сообщила овчарке, что у меня дома две такие, правда, поменьше, так что нечего на меня лаять, иди в глаза посмотри. Так что тоже быстро договорились, и больше она на нас не лаяла, умный песик.
В избу я влюбилась раз и навсегда, очень по ней сейчас скучаю. Во-первых, огромная русская печка, которая топится живыми дровами, а в ней такое специальное углубление типа полочка (не знаю, как называется), и на ней можно готовить, очень круто. От печки в разные стороны расходятся трубы, и они горячие, когда топится печь, и довольно медленно остывают, как раз на ночь хватает. Во-вторых, вода, которая течет из крана. Она только холодная, но поразительно чистая и вкусная. Никаких мышей, насекомых и прочей нечисти — стерильная изба, да еще и с теплым сортиром в противоположной половине. Холодильник отключен, похоже, в связи с его естественной смертью, зато есть холодные сени, я там даже эскимо хранила. В поселке мы с мужем можем передвигаться совершенно свободно, чем мы немедленно и занялись. Там имеются два магазина — две люто конкурирующие фирмы, расположенные друг против друга по разные стороны огромной вековой лужи, через которую переброшены деревянные мостки. Две хозяйки внимательно отслеживают, кто к кому сначала зашел и кто что купил. Потом выговаривают. Ассортимент, соответственно, разный и, кстати, исчерпывающий — больше не буду в Перми закупаться, все есть на месте. Народ приветливый, деревенский, одно плохо: мусорят ровно там, где живут, это какая-то местная особенность, в Тамбове я такого не видела. Вот здесь живешь ты сам, здесь играют твои дети, и ровно здесь же ты раскидываешь бумажки-бутылки-пакеты, просто удивительно. Украшение поселка — дикий пекинес, лихой парень. Он без ошейника, гуляет днем и ночью сам по себе, азартный и веселый, подачек не принимает — похоже, что отбился откуда-то, но ничуть не жалеет. Гоняет деревенских котов, любой из них крупнее пекинеса вдвое, но кто ж тут считается.
Здесь, за вечерним чаепитием с новыми коллегами мужа, сидящими в основном по ст. 105 УК («Убийство»), обнаружилось, что есть у меня в Пермском крае конкурент, зовут Слава Мафия, тоже писатель. В следующую среду о нем напишу.
