С подъятой лапой, как живые,Стояли львы сторожевые… (Александр Пушкин. «Медный всадник»)

На карте России силуэтом своим Псковская область напоминает медвежонка. Он встал на задние лапы, тянется выпить Чудское озеро, а Псковское — стекает с нижней губы. Там, где у него сердце, — город Порхов. В сердце Порхова — древнерусская сторожевая крепость XIV века. Ныне минуло сорок лет с того времени, когда я стал проводить отпуск в этом зелёном уездном городе, через край переполненном интереснейшими людьми и историческими реликвиями. Вот история всего одной из них. Почти детективная или, во всяком случае, имеющая отношение к охране общественного порядка и… культурных ценностей.

В Порхове, у входа в довольно стандартное кирпичное здание райотдела милиции, стоят великолепные сторожевые крылатые львы — грифоны. Правда, без подъятых лап. Но всё же не чета тем дешёвым поделкам, что «охраняют» порталы банков и вилл новорусских «хозяев жизни». Тут — подлинное творение высокого классического искусства, достойное сопряжения и с пушкинскими строками, и с другими грифонами, теми, что удерживают на весу Банковский мостик в Питере. Откуда они тут, в провинциальной глубинке России? Рассказ придётся начать издалека.

Жемчужное изваяние Растрелли, Строгановский дворец на перекрестье Невского проспекта и Мойки, ныне переданный во владение Русскому музею, знают все. Менее известно, что у него есть двойник. Как в древности на Руси принято было двузвучие тёплого (зимнего) и холодного (летнего) храмов, так позже, уже в XVIII и XIX веках, у знатнейших дворянских родов были свои зимние и летние дворцы. У Строгановых, вестимо, зимним был тот самый, растреллиевский. Но был ещё и летний. На Псковщине. В Волышёве Порховского уезда. Возведённый в XVIII веке, в 1857 — 1862 годах он был основательно реконструирован, фактически построен заново. Естественно, для этой цели Строгановы архитектора выбирали среди самых лучших столичных зодчих и обратились прежде всего к Монферану, автору Исаакиевского собора, но получили от того совет доверить проектирование и строительство молодому многообещающему зодчему М.А. Макарову.

Таков апокриф. На самом деле, вероятнее всего, речь идёт о тоже знаменитом архитекторе — Штакеншнейдере, ибо Макаров был его любимым учеником, участвовал в возведении по его проекту дворца Белосельских-Белозерских в Петербурге. Может быть, граф и поморщился от такой переадресовки. Но потом в ней не разочаровался. За этот проект Макаров, совсем ещё молодой человек, получил звание академика, стал профессором Академии художеств и сразу же оказался в ряду архитектурных знаменитостей России XIX века. А сделать это было ох как непросто, если вспомнить имена Росси, Захарова, Воронихина (последний, кстати, был крепостным графа Строганова).

К сожалению, умер Макаров довольно рано, в 46 лет. И сколько несвершённых замыслов ушло с ним в небытие. Но Волышёво-то свершилось! Его дворец, окружающие постройки, коневодческий комплекс, парк, ирригационные системы были признаны одним из лучших архитектурных ансамблей.

Почему же так поразило современников это, может быть, вершинное творение молодого архитектора? Ведь им было чем поражаться, ибо уже существовали на российской земле ансамбли Царского Села и Гатчины, Архангельского и Кускова. Дело в том, что заказчик задал зодчему почти неразрешимую задачу: построить удобный для жизни, по последнему научно-техническому слову второй половины XIX века и по его архитектурным модозаконодательствам, загородный дом. Но при этом и не нарушить «дух» века XVIII, в котором были выдержаны уже существовавшие здесь постройки. Семейство, приверженное к старине «времён Очакова и покоренья Крыма», резких стилистических новаций не приняло бы. Словом, требовалось повенчать XVIII век с XIX, но так, чтобы не получилось эклектической окрошки. Макаров решил эту задачу.

И в то же время в строительстве усадебного дворца были применены самые последние по тем временам новинки: центральное отопление по системе Амосова, терракота в декоре зданий и т. д. При этом здесь собиралось всё самое лучшее из тех географических точек планеты, которые в каждом конкретном случае считались фирменными: мраморная лестница из Италии, дренаж из Прибалтики. Фирменными считались и многочисленные строгановские художественные училища. Дворец наряду с творениями известных европейских и отечественных мастеров украшался и работами воспитанников этих училищ.

Вспоминаю один из прежних моих приездов в Волышёво. Мы тогда сидели за партами в классе местной школы, и учительница математики Антонина Ивановна Антонова проводила для нас урок истории. Перелистывала страницы огромного альбома с фотографиями ещё начала прошлого века фельдшера имения Строгановых Василия Григорьевича Проскурякова. Его дочь и внучка, Галина Васильевна Проскурякова и Наталья Николаевна Масленникова, многое сделали для сохранения «Волышёвской старины». Так, кстати, называются воспоминания Проскуряковой, изданные Псковским педагогическим университетом и предварённые такими словами: «История без её помощи останется ненаписанной и загадочной».

История эта уходит в XV век и глубже. Сначала деревня была записана за Захаром Беспятных, потом за помещиками Хлустовыми. Затем им владели Овцины и, наконец, князья Васильчиковы. В Отечественной войне 1812 года участвовали трое братьев Васильчиковых и двое братьев Строгановых. Один из них, 19-летний юноша, был убит в первом же бою, что породило семейное предание-предположение: не был ли он прототипом Пети Ростова из «Войны и мира»? Потом оба семейства породнились. Один из братьев, Д.В. Васильчиков (его портрет висит в эрмитажной галерее 1812 года), выдал дочь Татьяну за графа А.С. Строганова и в приданое отдарил им Волышёво. Их сын — С.А. Строганов, последний владелец Волышёва, в 1875 году женился. И снова на Васильчиковой — Е. А. (правда, из другой ветви рода).

Личность это была прелюбопытнейшая. Уже в приближенные к нам, но ещё советские времена газета «Вечерний Ленинград» заметку о нём назвала «Зодчий, граф и якобинец». Он прославился как видный земский деятель, щедро дававший деньги на строительство школ, больниц, дорог. Был первым в своём роду моряком. Дослужился, если по современным аналогам, до кавторанга. Совершил кругосветное путешествие на яхте, где ему прислуживала волышёвская дворня. Человек азартный, любил — совсем по Гоголю! — быструю езду и на тройке из своих конюшен за полчаса долетал от Волышёва до Порхова, что и сегодня не каждой иномарке под силу.

С другой стороны, этот «якобинец» крестьян бил. Есть и такие свидетельства. Ударит, бросит деньги к ногам — мол, компенсация за боль, унижение — и уедет. Как там у Дениса Давыдова?

«А глядишь: наш МирабоСтарого ГаврилоЗа измятое жабоХлещет в ус да в рыло».

Ранняя, всего через пять лет после свадьбы, смерть жены потрясла графа. Он год прожил отшельником на уединённом лесистом острове. А потом навсегда, до самой смерти в 1923 году, уехал из России. Но под Парижем, в память о жене, построил точную копию Волышёва.

В этой версии правда лишь то, что смерть жены он пережил очень тяжело и что в Россию граф больше никогда не возвращался. Но в Париже он вскоре увлёкся двадцатилетней красавицей-актрисой и построил не второе Волышёво, а виллу под Ниццей в подарок новой возлюбленной. Реальное же, единственное Волышёво чуть ли не полвека жило без него своей собственной жизнью, однако всё тут содержалось — за его деньги! — в таком идеальном состоянии, будто барин приедет завтрашним утром.

В позапрошлом веке дворец, прилегающие к нему парк и первоклассный коневодческий комплекс процветали. В советские годы утратили былой блеск. Но всё же порядок здесь был, пока его поддерживали сменявшие друг друга новые хозяева — от сельхозинститута и техникума до конезавода. А вот на пересменке тысячелетий для дворца наступили тяжёлые времена. Он на глазах ветшал, разваливался, растаскивался.

В Волышёве я бывал неоднократно и в последнее время своими глазами мог наблюдать медленное сползание прекрасного архитектурного ансамбля в небытие. Особенно запомнился один приезд. В упоительную листопадную пору. Берёзы, клёны, липы парка пылали золотом меланхолично опадающей листвы. Деревья были такие высокие, что казалось: стоишь в храме с золотым изнутри куполом. От вознесения взора к этому куполу прощально становилось на душе: так созвучна была печаль этого отбывающего в зимнее небытие парка печали тоже отбывающего в небытие, но уже не в сезонное, временное, а навсегда, — волышёвского дворца. И зловещим символом врезалась в память деталь: обломок фасада с великолепными лепными украшениями завис, еле держится на каком-то обрывке проволоки. Через месяц, через день, а может быть, через мгновение он оборвётся и рассыплется во прах. И такой «осенний лист» невосстановим, невоспроизводим, как это происходит с годичной периодичностью у парковых деревьев в природе. Это — конец. Всё. Навсегда.

Если догорание осенних красок в парке вызывает мысли пусть о печальной, но — о красоте («печаль моя светла»), то медленная агония обращаемой в руины красоты рукотворной селит в душе пустоту безысходности, особо подчёркиваемую следами былой общественной активности: «Наш ударный труд — полям и фермам!», «Флаг трудовой славы поднят в честь…» А рядом следы уже нынешней, антиобщественной активности: «Люда + Серёжа = love. Ха-ха-ха. Боб! Шурик!»

Руины прекрасных усадебных зданий и павильонов исписаны коряво нацарапанными именами — так дикие звери метят когтями и другими, менее эстетичными способами границы своего местопребывания. И всё это рядом с разрушающимся на дворцовом фронтоне гербом графов Строгановых, с незримо витающим в осеннем воздухе их родовым девизом: «Родине добыл богатство, а себе славное имя».

В 30-е годы прошлого века у нас взрывали церкви. Кинокадры сохранили в мгновение ока оседающий в клубы пыли, во прах храм Христа Спасителя, ныне возрождённый в виде изделия-новодела. Храмы возрождаем. Но одновременно происходит нечто страшное, немыслимое — взрыв всего храма отечественной культуры. Только взрыв медленный, длящийся месяцами и годами. Без динамитных зарядов и клубов дыма, пыли и строительного мусора. Но с неумолимой агонией в конце. Так взрывают Волышёво. При полном безмолвии и местных (порховская райадминистрация недавно ликвидировала последнюю жалкую ставку «смотрителя» разрушающегося дворца), и верховных, общероссийских властей.

В этом году составлен список исторических и культурных памятников Псковской области, в реставрацию которых государство вложит свои средства. Порховская крепость туда, слава богу, попала. Но нет в этом списке таких драгоценных культурных гнёзд не только в районном, но и поистине во всероссийском масштабе, как Волышёво, Холомки, Бельское устье.

В Холомках и Бельском устье, например, в начале 20-х годов ХХ века была летняя колония, где спасались от голода обитатели знаменитого «Сумасшедшего корабля» — Петроградского Дома искусств — М. Добужинский, Е. Замятин, М. Зощенко, М. Лозинский, Л. Лунц, О. Мандельштам, В. Милашевский, Б. Попов, Н. Радлов, В. Ходасевич, К. Чуковский и другие. Что оставило след в их стихах, очерках, воспоминаниях, полотнах и гравюрах. Ходасевич так описал эти края в своём «Бельском устье»:

«Здесь даль видна в просторной раме:За речкой луг, за лугом лес.Здесь ливни чёрные столпамиПроходят по краям небес.

Здесь радуга высоким сводомЦерковный покрывает крест,И каждый праздник по приходамСправляют ярмарки невест.

Здесь аисты, болота, змеи,Крутой песчаный косогор,Простые сельские затеи,Об урожае разговор…»

А усадебный дом в прекрасных иллюстрациях Добужинского к «Евгению Онегину» — это Холомки.

Культурные гнёзда, между прочим, — не образное выражение. Научный термин, введённый в исследовательский обиход выдающимся нашим учёным Пиксановым, благодаря которому отечественное краеведение обрело ранг серьёзной науки.

Да, Порховской крепости повезло. Холомкам и Бельскому устью тоже. Их нынче взял под своё крыло Петербургский политехнический университет. Здесь жил и здесь же похоронен его первый ректор князь А.Г. Гагарин. На этот пост его рекомендовал инициатор создания Политеха в имперской столице Витте. Затем Гагарин, бывший, кстати, не только талантливым организатором и администратором, но настоящим учёным, попал в опалу за то, что во время студенческих волнений встал на сторону студентов. В первые годы после октября 1917-го охранная грамота, выданная Лениным, спасла его имение от разграбления. В эти годы он ездил в соседнее Волышёво читать лекции по математике студентам обосновавшегося в Строгановском дворце сельхозинститута.

Словом, бывшим владениям князя Гагарина повезло и тогда, и сегодня. А вот дворец в Волышёве, если не случится какое-то чудо, приближается к летальному исходу.

Желающих присовокупить к самым дорогим в мире яхтам, яйцам Фаберже, роскошным виллам где-нибудь в Ницце ещё и Строгановский дворец среди свежевыпеченных олигархов почему-то не находится. Больно далёк он не только от средиземноморских пляжей, но даже и от столичной Рублёвки. Справедливости ради попытки возродить племенное коневодство, которым славилось Волышёво в дореволюционные и советские годы, поставляя лошадей «высоких кровей» и для ипподромов, и для военных парадов, и для спортивных олимпиад, время от времени предпринимаются.

Вот если бы в частную собственность или хотя бы в бессрочное пользование такие лакомые куски недвижимости, как, например, Порховская крепость (заодно с Московским Кремлём, кстати), тут желающие находятся. В газете «Псковская правда — Вече» за 25 августа 2010 года читаю о фантасмагорическом заседании Московского арбитражного суда (автор публикации Ольга Григорьева). На нём «представитель фонда «Княжеский» заявил, что руководитель фонда Валерий Кубарев является потомком Рюриковичей. Титул Великого князя подтверждается патентом, выданным Императорским домом Рюриковичей при испанской короне. Следовательно, фонд «Княжеский» имеет право бессрочного пользования Московским Кремлём. <…>

В свою очередь представители Росимущества заявили, что поданный иск необоснован. По словам адвоката ответчика, право фонда «Княжеский» на Московский Кремль следует только из его устава. С 1991 года Кремль является собственностью Российской Федерации. Правда, в настоящий момент оно (право собственности. — Прим. авт.) не зарегистрировано. Существует только указ президента, гласящий, что это его резиденция. На что Валерий Кубарев заметил, что он может написать и другой указ».

Аппетиты Рюриковичей Московским Кремлём не ограничиваются. «Всего в перечень имущества, на которое они претендуют, входят 89 объектов на территории России, Украины и Польши. Среди них 11 каменно-деревянных и 41 деревянный кремль, 18 ям и крепостей. А также каменные кремли: Тульский, Тобольский, Ростовский, Нижегородский, Вологодский, Астраханский. А ещё Псковский, Порховский, Изборский и Гдовский».

В хорошую компанию попала Порховская крепость. Но куда до неё Волышёву! Строгановы всё же не Рюриковичи. Да и не будет, понятное дело, вкладывать государство в спасение их родового имения такие средства, как в поддержание в надлежащем состоянии того же Московского Кремля. А то бы предприимчивые Кубаревы непременно получили на него какой-нибудь патент, выданный Императорским домом Рюриковичей при испанской короне. Хорошо ещё, что не нашёлся свой Кубарев среди потомков Романовых. Тут аппетиты могли бы быть куда бoльшими — от Зимнего дворца вообще до пол-России.

Мечты, мечты… А в реальности что-то не видно желающих вылечить умирающее Волышёво ни среди Абрамовичей и Вексельбергов, ни среди потомков Рюрика и Михаила Романова. И надежды на то, что заграница нам поможет, тоже нет. У зарубежных потомков Строгановых, может, и мечтающих об этом, просто нет таких денег. Последний владелец Волышёва, когда в конце 1916 года дальновидные доброжелатели рекомендовали ему перевести свои капиталы за границу, хотя сам и жил уже много лет в Париже, отказался это сделать. Из чисто патриотических соображений. Но и из чисто практических тоже — благодаря такому демонстративному жесту хозяйство дворца, конюшни, парк поддерживались в образцовом состоянии ещё вплоть до 1923 года..

Видите, в какой богатый, но и драматический культурно-исторический контекст вписаны эти самые крылатые львы, которые нынче украшают вход в Порховское районное отделение милиции. А когда-то они стояли перед входом в волышёвский дворец. Кто автор, неизвестно. Однако чувствуется почерк большого мастера, «не жалкого копииста, но художника». По одной из версий, они попали в Волышёво из имения в Михалёве, того же Порховского уезда, хозяином которого был Николай Иванович Бухаров, личность тоже преуникальнейшая. Вместе с Денисом Давыдовым считался хранителем гусарских традиций. В одном полку с ним служил Лермонтов, посвятивший ему несколько стихотворений. Одно из них начинается:

«Мы ждём тебя, спеши, Бухаров,Брось царскосельских соловьёв,В кругу товарищей гусаровОбычный кубок твой готов».

И кончается строкой: «Пиров и битвы гражданин».

Был с Бухаровым знаком и Пушкин. Ещё с лицейских времён. А когда его сослали в Михайловское, Александр Сергеевич стал наведываться в Михалёво. Здесь до сих пор сохранился Пушкин-Камень, высеченная из скалы скамейка, на которой, по местной легенде (о, Порховский уезд буквально напичкан легендами, апокрифами, преданиями!), любил отдыхать поэт. И Лукоморье, где дуб зеленый и златая цепь с учёным котом, по местному преданию, здесь же, на берегу озера Локно, которое тут иногда называли Локноморьем. Могучий дуб на берегу действительно рос. Потом его срубили. Рядом с Пушкин-Камнем остался внушительный пень. Легенда? Хорошо ведь известно, что поэма «Руслан и Людмила» написана в 1820 году. Ан нет! Пролог к ней («У лукоморья дуб зелёный…») создан позже, уже во времена михайловской ссылки и наездов Пушкина в Михалёво.

Хотя в конце жизни Бухаров продал Михалёво и переселился в Нестрино под Порховом, версия о перемещении «львов сторожевых» из его вотчины в имение Строгановых весьма сомнительна. Тому нет никаких документальных подтверждений. Но ежели всё же представить, что под ней есть какие-то пока неизвестные нам основания, можно представить и другое: эти грифоны, видящие нынче паркующиеся у здания милицейские машины, видели когда-то Александра Сергеевича (и он их, естественно, видел).

Когда, уже в наши дни, дворцовые реликвии, детали интерьеров и экстерьеров Волышёва стали разворовывать с нарастающим ускорением, грифонов спрятали под большими железными ящиками вроде банальных гаражей-ракушек. Но однажды ящики исчезли. Вместе со львами.

Как я возмущался, неожиданно увидев знакомых грифонов у входа в порховскую милицию! Украли-таки. И кто! И даже мазохистски позлорадствовал, обнаружив, что у одного из львов оторван хвост: украсть-то украли, а от местных умельцев, снабжающих контору по заготовке вторсырья ворованными цветными металлами, не уберегли.

Но позже выяснилось: зря я возвожу напраслину на нашу родную пока ещё милицию. Лидия Тимофеевна Васильева, в недавнем прошлом директор Порховского краеведческого музея, а ныне председатель местного отделения Общества охраны памятников истории и культуры, рассказала мне, как было дело. Хвост у льва оторвали (отпилили?) ещё в Волышёве. Проделали дыру в металлическом ящике и…

Вот тогда музейные работники и договорились с милицией, чтобы до лучших времён та взяла волышёвских грифонов под непосредственную охрану. Сделано это было оригинальным способом: сторожевых львов перевезли в Порхов и поставили перед входом в милицейский райотдел.

С тех пор они стали ещё одной из многочисленных достопримечательностей древнего Порхова, основанного в 1239 году князем Александром, будущим Невским, во время его свадебного путешествия по реке Шелони.

Недрёмны львы сторожевыеИз волышёвского дворца.А дальше — дали без конца:От милицейского крыльцаОкрест на тыщи вёрст Россия.

Седыми росами исходитЗа полисадами, за Дно,Как издревле заведено,С зарёй рассветной заодноЕё простор. На небосводе

Костры — созвездия живые.В редеющей под утро мглеУголья тeплятся в золе,Дымятся росы на земле,Где чутко львы сторожевые

От старых бед и новой дуриУездный город берегутИ снов целительный уютНа крыльях сказочных несутНавстречу утренней лазури.

И мы — у этих снов в полоне –Всё верим: сказка та права,Где первородство рождества,Где первосвет созвездья ЛьваНад зазеркалием Шелони.