Когда Клэптон начинает свое соло в White Room, он болезненно вздергивает плечи и открывает рот. Он играет это соло с закрытыми глазами и лицом, перекошенным от муки. Такое лицо бывает у алкоголика во время его утренней медитации перед первым стаканом водки. Бывший запойный алкоголик Клэптон когда-то знал это состояние. Но он уже давно не пьет.
Когда он начинает соло в My Father’s Eyes, очки чуть съезжают у него по носу. Он с удивлением следит за собственной правой рукой. Он не здесь, этот вежливый, мягкий, интеллигентный английский джентльмен с таким знакомым лицом. Он там, в этих счастливых полях, которые называются музыкой. И он, седой и столько всего переживший человек, играет томительную вещь об отцовских глазах, которых он на самом деле никогда в жизни не видел. Его мать не знала, от кого родила.
Сыграй нам еще. Сыграй то соло в While My Guitar Gently Weeps, в которое уже навсегда вместилась вся история Beatles, и все прекрасные шестидесятые, и дружба с Джорджем, который ушел в тишине, и вся любовь, которая носила в те годы имя Патти Бойд. Сыграй Layla, густую, как патока, чувственную, как восток, грозную, как ураган, и нежную, как прикосновение шелка. Сыграй.
Когда он играет начальное соло в I Shot the Sheriff, его голова ходит взад и вперед, как у гордо вышагивающего гуся, рот круглится в баранку, а потом лицо вдруг застывает в жесткой маске. Ввалившиеся щеки, суровые губы, кожаная куртка, тяжелые коричневые ботинки на толстой подошве. О каких потерях он поет, о каких смертях думает или не позволяет себе думать? Он, потерявший четырехлетнего сына, единственного своего ребенка. Как после такого вообще можно жить? Можно.
Я знаю все его облики, которые перетекали один в другой на протяжении десятилетий. Я знаю его лихим гитаристом с хайром до плеч, выходившим на сцену в пижонском белом костюме. Я знаю его бородатым, тяжелым и мутным от кокаина, про который он с таким страданием спел в Cocaine. Я знаю его манеру отрешенно стоять в углу сцены, в тени огромных усилителей, и играть там что-то сильно сделанное, глубоко личное и исключительно свое. Я знаю его длинные седые волосы и лицо профессора литературы, которым он обзавелся после всех своих депрессий, запоев, ломок, катастроф, отчаяний, смертей. И хрипловатый голос. И все та же правая рука с двумя серебристыми кольцами.
Во время концерта он меняет гитары. Гитары ему на сцену выносит специальный человек. С каждой у него особенные, неповторимые отношения. Его левая рука прежде всего несколько раз быстро скользит по грифу. Это первое касание, новое чувство, старая дружба, радость узнавания, предвкушение звука. И вот он, звук.
Клэптону не нужно быть умышленно-сложным, как какому-нибудь дешевому Мальмстину, у которого во время игры на гитаре заплетаются пальцы. Сложность — это алиби начинающих. Клэптону не нужно быть быстрым, потому что он никуда не торопится. После всего, что было, ему уже некуда торопиться. Его гитара умеет расчувствовать время, воздух, вечер. Его гитара умеет жить подробно, а это так трудно в век всеобщей спешки, абсолютной суеты и стремительного пролистывания дней и страниц. Но в тот момент, когда Клэптон играет свой блюз, время притормаживает из уважения к нему, спутники на небе останавливаются и глядят вниз изумленными кошачьими глазами, а люди чувствуют, что они все еще люди.
В предыдущий раз Клэптон продавал гитары шесть лет назад. Тогда он продал свою знаменитую Blackie — «Фендер Стратокастер», с которым он столько пережил в семидесятые. Еще он продавал акустический CF Martin 1939 года, на котором сыграл знаменитый концерт Unplugged, который я купил на пиратском диске много лет назад и слушаю сейчас, когда пишу этот маленький текст о любви.
Только что Клэптон объявил, что продает на аукционе сразу семьдесят своих гитар. Это чуть больше, чем ему лет. Что он задумал? Это легко понять. Клэптон не отщепенец с мечтой об исчезновении, как Моррисон. Он не мистик, отвергающий жизнь земную, как принц Гаутама Будда. Он пережил то, что пережил, не для того, чтобы уйти от жизни, а для того, чтобы остаться в ней. Он всего лишь гитарист, который просто износил семьдесят своих гитар. Пришло время купить новые и сыграть еще один блюз.
