Отношение к ОМОНу – отряду милиции особого назначения – неоднозначное. Сотрудники этого элитного подразделения — необходимый атрибут любого мало-мальски серьезного рейдерского захвата или разгона антиправительственного митинга, их используют для охраны высокопоставленных лиц и частных бизнесов. Но также очевидно, что ОМОН предотвратил десятки, если не сотни смертей вначале на Манежной, потом – на Смоленской у комплекса «Европейский» и возле ТЦ «Останкино».

Мы делаем разную работу и не питаем теплых чувств к друг к другу. Омоновцы разбивают камеры, орудуют дубинками и запихивают в автозаки моих коллег. А мы часто оказываемся между митингующими и силами правопорядка, невольно мешая работе милиции.

Наша встреча проходила на базе столичного ОМОНа в Строгине. Не в кабинете высокого начальника, а в комнате отдыха. С горячим чаем и тортом. И так получилось, что я, несмотря на диктофон, была человеком, который интересуется их работой и отношением к происходящему. А они, несмотря на форму, — людьми, которые готовы об этом рассказать.

Вениамин Логашов: На моей памяти ничего подобного не было. С футбольными болельщиками мы часто сталкиваемся, но это совсем другое: там толпа вполне управляема. Люди пришли посмотреть футбол и обратно домой уехать, а попутно покричать, проскандировать — выплеснуть какую-то энергию, и это вполне нормально. Субботний всплеск агрессии — совершенно другой. Нефутбольный. Узконаправленный. Люди пришли «заряженными».

Сергей Карамышев: На митингах постоянно присутствуем, с теми же маршами несогласных или акциями проправительственных «Наших» не сравнить. Это не толпа молодежи, которую привезли из регионов, и не полтысячи относительно мирных людей…

В. Л.: …А шеститысячная неуправляемая масса, в которой очень много пьяных. Это не только по бутылкам-банкам в руках видно, не только по лицам. Подходишь к ним чуть ближе и чувствуешь от толпы крепкий алкогольный дух.

— Какие «вводные» получили перед субботой от начальства?

В. Л.: Возможно, на Манежную придут митинговать футбольные болельщики. Нужно не допустить нарушений общественного порядка. О националистическом подтексте и возможных провокациях упомянули, но особого акцента не делали. Предполагалось, что это будут в большинстве своем фанаты.

— Ну и о таких масштабах, наверное, речь не шла…

В. Л.: А для нас это не главное — мы готовы к любому количеству человек.

С. К.: «Лужники» в себя вмещают до 80 тысяч, и нормально там работали.

— А что главное?

В. Л.: Настрой и организация.

С. К.: На Манежке были собранные боевые группы со своими командирами — штук пять, наверное. Экипированные файерами, ракетницами, палками, они были готовы оказывать реальное противодействие, прорывать оцепление, вести за собой остальную массу народа.

В. Л.: Но было ощущение, что никакой особой власти над толпой они не имели. Потому что не было общего организатора. С такой массой «работать» практически невозможно. И этим Манежка получилась непохожей на «Русские марши». Требования те же, только на «маршах» всегда есть организатор, который управляет, и спросить с него потом можно.

И если бы мы дали слабину, они бы обязательно этим воспользовались, поэтому главное было не допустить…

— Вам на Манежке было страшно?

В. Л., С. К.: Да.

— И кого стоило бояться?

В. Л.: Безусловно, перед Кремлем были не только подвыпившие ребята со спартаковскими шарфами. Собралось очень много радикалов.

С. К.: И случайных людей там было немного. Неоднократно звучали призывы разойтись миром, чтобы не было провокаций, чтобы не пришлось применять спецсредства, чтобы не было жертв. И все, кто хотел, — ушел. То есть почти никто.

— А как же многочисленные подростки 14—15 лет, такого же возраста девочки, которых, по ощущениям, в среду перед «Европейским» было даже больше, чем в субботу на Манежке?

В. Л.: В среду на Смоленской должны были собираться так называемые футбольные фанаты. На 90% — те же, кто участвовал в мероприятиях на Манежной. Характерная одежда: белые кроссовки, обтягивающая куртка, зауженные спортивные штаны. То, что многие называют себя фанатами, не мешает им считать себя приверженцами «здорового национализма» и отстаивать свою гражданскую позицию, придя в центр Москвы с молотком или топором.

А девочек действительно было много, пришли на шоу посмотреть…

С. К.: …Даже не представляя, чем это может для них обернуться.

В. Л.: А когда начались задержания, висли у нас на руках, кричали: «Отпустите их, они же свои, они же русские!»

— А с разновозрастными мальчиками вы поближе познакомились в среду…

В. Л.: Ну да. «Профилактические» мероприятия, строгий досмотр на выходах из метро, проверка документов.

С. К.: Они зачастую даже не скрывали, что пришли на мероприятия определенного рода. На Смоленской выходили со словами: «А где тут наши? Мы пришли!»

«Что вы нас трогаете? — спрашивали у нас. — Я пришел сюда высказать свое мнение!»

«А камни и молоток в рюкзаке тебе зачем?» — спрашиваем.

«А я скульптор. Вот камушек, а вот молоток — я работаю. Отсекаю лишнее».

Если отвертка, то: «Учусь в техникуме, взял домой полочку прикрутить».

В. Л.: На милицейском пункте в вестибюлях метро складывали изъятое оружие метрополитеновские милиционеры. Такую гору собрали: начиная от отверток, ножей, топоров, заканчивая самодельными ракетницами из медной трубы и дроби. Если бы не изымали, там смертей было бы не счесть. При таком количестве холодного оружия раненый казался бы счастливчиком.

— А представители кавказских республик с чем приезжали?

С. К.: А с тем же самым. У многих есть разрешение на ношение оружия. Они боятся: «Мне страшно ходить по Москве без пистолета — вдруг скины».

И «наши» ребята тоже опасаются: «Я боюсь, вдруг они на меня нападут? Поэтому нож в кармане».

А вообще, нужно, конечно, не со следствием бороться, изымая горы оружия, а причину искоренять.

Методы работы и специфика профессии

— Есть какая-то особая специфика при работе на мероприятиях с националистическим оттенком?

В. Л.: Есть. Главное — изолировать одних от других. Кавказцы запросто могут прийти на «Русский марш», чтобы показать, что они не боятся. Сами понимаете, что это может спровоцировать. А значит, нужно контролировать всю прилегающую территорию и владеть информацией.

— И за неимением врага вся агрессия выливается на вас.

С. К.: На Манежке с нас требовали, чтобы мы справедливо разобрались в деле убийства Свиридова. Нам говорили: «Почему вы отпустили этих преступников?» И не могут понять, что мы не могли отпустить их по одной простой причине — мы не имеем к этому никакого отношения. И даже ГУВД имеет лишь опосредованное отношение, отпустить — это команда прокуратуры. Они считают нас предателями — потому что мы не даем побить, потому что не даем перегородить дорогу.

— Неужели не бесит эта ненависть?

С.К.: А мы знали, куда идем работать.

В.Л.: Я не считаю, что у тех же фанатов есть ненависть к нам. Когда в гражданской форме нахожусь среди фанатов, часто слышу: «О, да это же омоновец, он нормальный». Мы не допускаем разборок и столпотворений, чтобы не было жертв, и они это понимают. Сгоряча скажут: «Вот козлы!», а пройдет время — и уже иначе: «Хорошо, что нас не пустили. А то мы подавили бы друг друга или попадали бы с лестницы».

— Поймут ли это те, кто в субботу и среду выходил на улицу?

В. Л.: Да. Когда с ними велись переговоры, они же, те, кто потрезвее и поадекватнее, подходили к нам и говорили: «Ну, ребята, мы понимаем». И они понимали, что враги — не мы.

С. К.: Подходили к цепочке. «Ребята, мы понимаем, что это ваша работа, мы пришли проскандировать, но зачем же вы так с нами?»

— А вы?

С. К.: А что мы? Либо молчали, либо отшучивались: «Работа такая!»

В. Л.: Для всех хорошим не будешь. Были ведь те, кто пришел в расчете на беспорядок. И что им погибший спартаковский болельщик или футбол? И таких, которые пытались провоцировать, которые заводили толпу, которые предлагали прорвать оцепление, было немало.

С. К.: Мне кажется, граждане, которые видели, как наши сотрудники защищали ребят, сами сделают выводы о наших работе, месте и роли.

Причины

— Сережа, ты сказал, что не оружие надо отбирать, а с причинами бороться. В чем причины?

С. К.: Человечности не хватает. И терпимости друг к другу. В общественных местах, везде. Редко увидишь, что ребята из разных республик общаются. Обычно все кучками и по углам. Многое зависит от воспитания и родителей — как с одной, так и с другой стороны.

— У вас есть дети?

В. Л.: Да, дочка. Учится в школе, и там ребята разных национальностей. И о том, чтобы возникали какие-то конфликтные ситуации на этой почве, я не слышал.

С. К.: Я тоже учился с ребятами разных национальностей. И все было нормально. А потом еще занимался в секции бокса вместе с мальчишками из Дагестана.

В. Л.: У нас миграционная политика не урегулирована. На государственном уровне. У меня во дворе то, что раньше делал один дворник, сейчас делают пять таджиков. А в свободное время они садятся на лавочку на детской площадке и играют в телефон. А люди приходят с детьми — и некуда приткнуться. И раз — человек уже говорит, что ему это уже надоело. Ну и поведение приезжих. Помните случай, когда кавказец на джипе приехал к Вечному огню на Красной площади? Они у себя дома наверняка почтительно разговаривают со старшими, а здесь считают нормальным оскорбить, нахамить.

Ну и молодежная политика у нас хромает. Те, кто собирается на Манежной и танцует лезгинку, — они ведь совсем молодые. У них есть энергия, которую нужно направить в какое-то мирное русло. Хотят они танцевать — так устройте им соревнования по танцам. Пусть что-нибудь такое придумают. Пусть ходят в секции, спортзалы, а не обмениваются роликами о том, как режут или избивают русских.

С. К.: У нас многонациональная страна. Приезжие в основном — граждане бывших союзных государств. Раньше же все жили вместе. Среди них много достойных и нужных людей, глупо это отрицать.

В. Л.: Но еще глупее, когда кто-нибудь пытается завести речь о национальной политике, о поддержке русскоязычного населения, а на него сразу навешивают ярлыки «шовинист», «националист», «фашист». Это происходит постоянно.

С. К.: Но я и «наших» ребят не понимаю. Они кричали на Манежке: «Идем вперед, докажем, что наш товарищ погиб не зря». Если надо возмущаться, то нужно возмущаться по закону, а не по понятиям. Не верите милиции — идите в прокуратуру, не верите прокуратуре — пишите выше. Зачем все это переводить в национализм?

В. Л.: В стране коррупции много…

С. К.: Но мы и сами ей способствуем. Когда в вагоне метро дерутся русский и кавказец, другие русские сделают вид, что ничего не происходит, уткнутся в газету, выйдут из вагона. А кавказцы встанут и отобьют своего.

Кто согласится быть понятым или свидетелем? Никто! У всех дела, всем не до этого…

Все понимают, что если бы на месте Егора Свиридова оказался не фанат, отпустили бы, наверное, вообще всех нападавших. Однажды я поймал дагестанца, который грабил поздно вечером ларек. Привел в отделение. Съездил в травмпункт, зафиксировал полученные травмы. Съездил «продуться» (тест на алкогольное опьянение. — З.Б. ). Сам написал заявление. Сняли показания двух свидетелей. Его не должны были отпустить. Но я знаю, что его отпустили.

Но это не повод, чтобы не ловить, не писать, не добиваться. У каждого должна быть гражданская позиция. Каждый должен пытаться что-то сделать. Может быть, тогда у нас что-нибудь и получится.

Митинг на Манежке, толпа у «Европейского» — может быть, эти сигналы будут нам на пользу. Власть призадумается, и какие-нибудь средства будут выделяться, программы по миграционной политике будут разрабатываться. Фанаты и экстремисты показали нам свою силу. Но хочется верить, что многие, кто был там, это подростки, которым просто интересно поглазеть, поучаствовать, чтобы потом перед друзьями хвастаться: я там был, кинул в ОМОН елочной игрушкой…