Вечер одноактных балетов Баланчина и Форсайта изначально был задуман полемически, таким и вышел. Крах многолетних надежд балетного мира, уже успевших кануть в Лету, наконец был явлен Москве: Форсайт действительно не стал новым Баланчиным, он стал человеком, задавшим тон и поднявшим планку балета ХХI века, как Баланчин в свое время задал тон и поднял планку балета ХХ века.
Открывается вечер, как открывался и «Вечер американской хореографии» в честь 200-летия установления российско-американских дипломатических отношений, нежной баланчинской «Серенадой». Ведь 2011—2012 годы объявлены временем культурного диалога России и США. В контексте нынешних взаимоотношений России, Грузии и США лучшей фигуры, чем грузин Баланчивадзе с его балетом, сочиненным для нью-йоркской труппы, трудно придумать.
Танцовщицы Большого одеты в романтические газовые пачки, и временами их фигуры почти сливаются с голубым задником. Нежные, струящиеся руки и невесомые па танцовщиц делают их похожими на горный ручей, так текучи их движения. Печальная и благодарно-отпускающая легкость, удивительная даже в балете, достигнута благодаря мастер-классам Сюзан Шорер, танцовщицы Баланчина, репетировавшей с труппой Большого. «Все крайние точки тела важны — кончики пальцев ног, кисти и пальцы рук, темечко… Если стопу использовать правильно, она становится чувственной», — говорила Шорер и была услышана. Вокруг девушек на сцене танцует сам воздух — такую зримую нежность им удается транслировать зрителям.
Свое последнее произведение, «Серенаду для струнного оркестра», Чайковский считал лучшим из всего им написанного. По словам композитора Бориса Асафьева, «серенада и означала когда-то вечернюю музыку, посвященную затишью и успокоению. Созерцание взамен действия… Видение красоты и любование ею». Баланчинскую «Серенаду» скоро после премьеры назвали лучшим балетом на музыку Чайковского в XX веке.
Азартно после Чайковского попасть в пространство Тома Виллемса, пишущего электронную музыку для балетов Форсайта уже двадцать лет. Музыка Виллемса помогает Форсайту функционально организовывать и философски осмысливать движение. Форсайту удалось выйти из ситуации классического балета, взглянуть на нее по-новому, увидеть другие смыслы, войти обратно и обретенные смыслы втанцевать. Его фундаментально классичные балеты дали себя освоить балетной труппе Мариинского театра — «Что-то, подвешенное посередине», «Стептекст», «Головокружительное упоение точностью». Большой выбрал балет-шутку «Херман Шмерман»: балетный критик Вадим Гаевский, человек большого юмора, перевел название как «Умер-шмумер, лишь бы был здоров»: пожелание адресовано классическому балету, каждый день отпеваемому и вечно живому. И смысл, и интонация одесской присказки балету абсолютно подходят: чтобы сломать темпы и позы балета, добавить им дрожи, драйва, надо знать и любить основу. Танцовщикам Большого было интересно в это сыграть, и они станцевали «Херман Шмерман» весело и азартно, а большего этот балет от них и не просил. Желто-злые юбочки Джанни Версаче на солисте и солистке в па-де-де отхихикали положенные прыжки, скручивания и вытягивания: смех — такая редкость на академической сцене!
«Рубины» Баланчина на Каприччио для фортепиано и оркестра Игоря Стравинского — фрагмент трехчастного балета-блокбастера «Драгоценности», сочиненного хореографом под впечатлением от драгоценных камней ювелирного дома Van Cleef & Arpels в честь балерин, во славу самой блестящей идеи балета. Изъятый из контекста, балет смотрится странно и не складывается в логическую цепочку с «Серенадой» и «Херман Шмерман». Как будто на машине времени из 30-х годов отправились в 90-е, а потом сдвинули рычажок на 60-е. Музыка написана в конце 20-х, джазовое влияние отразилось на хореографии, но тонкая игра с интонацией еще подлежит проработке танцовщиками. Ничто так не ново, как смелость, — а Стравинский и Баланчин были не только смелы в своих идеях, но и ответственны перед своими идеями в создании балетного авангарда.
