Второй месяц по всей Белоруссии продолжаются массовые обыски, допросы и аресты. Первые суды над бывшими кандидатами в президенты и сотрудниками их штабов должны состояться в конце февраля. До тех пор большинство из них остается в тюрьме.

На фоне Ленина

Комитет госбезопасности Республики Белоруссии занимает целый квартал на улице Комсомольской. Спрашиваю охранника, где здесь вход во внутреннюю тюрьму КГБ. Смотрит оценивающе, радостно улыбается, что раскусил: «Вам, наверное, не в тюрьму. Вам в зал ожидания надо!»

В народе внутренняя тюрьма КГБ называется «американка». Передачи заключенным здесь принимают по два часа три раза в неделю. После декабрьских событий перед входом стали скапливаться громадные очереди, и, чтобы не пугали прохожих, родственников заключенных пустили в соседний клуб им. Дзержинского, тоже принадлежащий КГБ.

…В холле клуба — красные ковровые дорожки, плюшевые диваны и огромная, во всю стену, картина: Ленин на трибуне перед толпой рабочих. Под картиной — горстка людей с большими баулами. Прием передач с десяти, записываться в очередь начинают часа за полтора. К открытию тюрьмы в холле клуба лежит список из 14 фамилий. Еще полтора месяца назад это был список политической элиты страны.

Политических (или «декабристов») в «американке» не любят. Из-за них тюрьма переполнена, ужесточился режим. К примеру, запретили передавать шоколад, выпечку, рыбу, сало — видимо, все, что для КГБ входит в разряд удовольствий.

Свиданий с родными и адвокатами заключенным не дают: «Следствие считает нецелесообразным». Первые несколько недель не приходили и письма. Из 33 писем Даши Корсак до ее мужа Саши Отрощенкова (пресс-секретаря кандидата Андрея Санникова) дошли два. Даша уверена: передавать письма стали только после заседания Совета Европы, который потребовал немедленно освободить заключенных. Послания из «американки» выходят тоже редко; текст, как правило, стандартный: все хорошо, кормят нормально, проблем со здоровьем нет. Бывший кандидат в президенты Николай Статкевич написал жене, что медленно возвращает форму после трехнедельной голодовки.

Стоя на фоне Ленина, Даша Корсак показывает красочные открытки. Если письма чаще всего не передают, то неподписанные открытки вроде доходят. Хоть какой-то привет из дома.

— Хорошая сумка. Где брала? — кто-то выуживает из передачи Миланы Михалевич (жены кандидата в президенты Алеся Михалевича) клетчатый баул челнока. Все бурно обсуждают, где купить такой же: в камерах периодически устраивают обыски, заключенных выводят с вещами. С такими сумками — удобнее всего.

— Передавала веник — оказалось, нельзя. На нем веревочка, ею можно задушить. Я уже про любой предмет думаю, можно ли им убить, — смеется Даша Корсак.

Одна из жен зачитывает письмо Дмитрию Медведеву: «Вы помните, как познакомились со Светланой? Мы читали, что в школе вы учились со своей будущей женой в параллельных классах. Там вы ее полюбили» — и дальше про любовь к близким и что надежд на справедливость властей к ним уже нет. К концу чтения все вокруг плачут. Через три дня письмо передадут послу России Александру Сурикову. В ответ посол очень феодально скажет, что «власть должна быть великодушна и милосердна к своим гражданам».

Передача

В холле КГБ — надпись через всю стену: «Сила органов государственной безопасности — в единении с народом». Подпись — Ф.Э. Дзержинский.

В предбаннике нас трое: мы с Аллой Владимировной, мамой Андрея Санникова, и женщина в очереди перед нами. В холл заходит прапорщик в камуфляже, вглядывается в лицо Аллы Владимировны, говорит почти ласково:

— Я вас не первый раз вижу. Вы у нас частый гость. — Пауза. — Только зачем вы здесь стоите? Сто раз говорил: больше одной у входа не собираться.

Алла Владимировна объясняет, что ждет, очередь еще не подошла, нести сумку обратно в клуб тяжело…

— А, я понял. Это ваша проблема, — взгляд прапорщика вспыхивает голубоглазым пионерским энтузиазмом. — У вас просто организация плохая. Договоритесь с вашими… ну, коллегами. Пусть один человек приходит сюда, перед тем, как отдать передачу, звонит следующему…

— А что плохого, если тут двое? — вмешивается еще одна женщина.

— Я не с вами сейчас разговариваю, — не меняя интонации, продолжает прапорщик. — Следующий приходит, остальные ждут. Вам и так выделили клуб имени Дзержинского. Там хорошо, тепло, красиво. Сиди — отдыхай.

В холл заходит еще одна пожилая женщина. Понимает, что сейчас выгонят, пристраивает тяжелые сумки у стены, поворачивается, чтобы уходить.

— Э, нет, вы сумки заберите. Я же не знаю, что у вас там, — возмущается прапорщик.

— Так девочки знают!

— Ну а мне что? Тут вот оставила одна сумку, а мне пришлось инженерно-саперную бригаду вызывать. Давайте, собирайте свое барахло.

Дико хочется дать прапорщику по морде. Вернувшись в «зал ожидания», рассказываю Даше. «Я тоже однажды чуть не сорвалась, — соглашается она, — когда кто-то из них сказал ждать в клубе имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Как будто это начальник, который рядом и накажет, если обратиться не по форме».

…Очередь Аллы Владимировны. Вместе несем тяжелую сумку. Охранник вполглаза проверяет наши вещи и погружается обратно в газету. В маленькой комнате с голыми стенами свалены баулы с передачами, в центре — весы и стол. В месяц можно передать не больше 30 килограммов, поэтому все вещи взвешивают и переписывают.

Разложенные на столе апельсины и огурцы выглядят здесь жалкими, неуместно домашними. Сотрудник КГБ бесстрастно вываливает на грязные весы пакетики чая. Алла Владимировна порывается что-нибудь подстелить — но опускает руки: все равно бы не успела. Зато в этот раз принял всё.

Весы барахлят. Чертыхаясь, кагэбэшник подкручивает какие-то винтики. Впервые на его лице появляются эмоции.

— От такой работы, наверное, черствеешь, — выходя, словно извиняется Алла Владимировна. На лестнице охранник орет на Милану Михалевич: на руках у нее маленькая дочь, и открыть сумку для досмотра она не может.

Не на митинг

К тюрьме приходят каждый дозволенный день. «Я всего два раза пропустила», — говорит Милана, словно стыдясь. Оставив передачу, женщины не расходятся, обмениваются новостями и слухами. Ахматовское «Сюда прихожу, как домой» повторяется с ужасной буквальностью.

Спешить большинству женщин некуда: задержанные на митингах и родственники арестованных политиков уволены с работы, отчислены из вузов. Одну из жен уволили только вчера, из минского филиала иностранной компании.

— Там-то чего боятся? — не понимаю я. Женщина смотрит на меня со злостью, потом смягчается: «Ах да, вы ведь в Белоруссии не живете».

Расспрашивать женщин, поддерживают ли они пошедших на выборы сыновей и мужей, бессмысленно. В лучшем случае сухо ответят, что родными гордятся. Марина Адамович, жена Николая Статкевича, молча отодвигается.

В городе продолжаются допросы и аресты. Теперь берут в основном молодежь. За день до этого у Марины был обыск, чекисты намеками подтвердили: молодежь нужна, чтобы использовать в суде свидетелями против кандидатов.

Страшнее всего Даше: по слухам, Сашу Отрощенкова будут судить одним из первых. После него будет ясен исход.

…Прием передач заканчивается, женщины толпой выходят из клуба. Охранник на вахте дергается. Как-то раз он уже бросился за женщинами, спросил, вместе ли они сейчас куда-то идут. «Не бойтесь, мы не на митинг», — посмеялись те.

Папа в командировке

«Будете у Халип, расспросите про их… ну, про домашних животных», — просят женщины.

Ирину Халип и одного из бывших кандидатов в президенты — Владимира Некляева перевели под домашний арест 29 января. Привезли без предупреждения, потребовали убрать из квартиры посторонних. «Посторонними» оказались родственники Андрея, им не дали увидеться с Ирой даже в дверях. Теперь в квартире могут находиться только родители Иры — Люцина Юрьевна и Владимир Трофимович, трехлетний сын Данька. И двое сотрудников КГБ.

Охранники остаются в доме круглые сутки. Как рассказывает Люцина Юрьевна, в разговоры они не вмешиваются, спят в отдельной комнате, еду для себя приносят сами, от чая отказываются. «Пошутили: мол, отравите нас еще, но понятно было, что им не положено», — говорит Владимир Трофимович.

Пользоваться интернетом и телефоном Ирине запрещено. Зато можно читать газеты и смотреть телевизор. Как она рассказала матери, в тюрьме заключенным показывали только пропагандистский сериал о доблестной работе белорусского КГБ.

У Люцины Юрьевны постоянно звонит телефон: друзья, правозащитники, журналисты. После одного из разговоров она возвращается расстроенная: в дом только что не пустили адвоката. Предыдущий на днях отказался от Ирины, не объясняя причин (хотя что тут объяснять). Новому не открыли дверь: якобы один адвокат у Халип уже есть.

Когда «все это случилось», говорит Люцина Юрьевна, несколько родственников перестали звонить. «Они для меня, — она долго подыскивает слово, — кончились». Зато вдруг стали заходить соседи, случайные знакомые, давно не виденные друзья: нести подарки, желать удачи.

Открывать дверь и отвечать на звонки домофона могут только охранники, причем вдвоем. Перед прогулкой Данька по привычке сам тянется к замку, и бабушка каждый раз не знает, как объяснить, почему нельзя. По версии для ребенка, дяди нужны для охраны. Папа — в командировке.

В следующем номере «Новой»:— как запугивают оппозицию— для чего отчисляют студентов— как в Минске ищут врагов народа— гражданское общество в условиях слежки и страха