Усилиями своего пресс-секретаря Натальи Васильевой Виктор Данилкин вновь очутился в первой десятке ньюсмейкеров страны. Ведущему передачи «Человек и закон» Алексею Пиманову несказанно повезло, что он сам пришел к нему на эфир. Конечно, лучше было бы сделать такой эфир прямым, а в передаче в четверг были заметны признаки монтажа. Кроме того, Пиманов, наверное, растерялся и не задал судье Данилкину целого ряда вопросов, которые, как очень опытный журналист, не мог бы ему не задать в противном случае. Например:

— Васильева в своем интервью ссылалась на какое-то близкое к вам лицо как на источник своих сведений. Вам не приходило в голову, кого она имела в виду?

— А все-таки, чем объясняется перенос даты оглашения приговора, ведь если вы вели, как только что сказали, ежедневные записи, то трудно понять, почему вам не хватило месяца, чтобы его, практически уже готовый в голове, написать?

— Чем объяснить столь резкое изменение режима допуска в зал журналистов и публики при оглашении приговора по сравнению со всеми слушаниями?

— Чем объяснить замеченное многими изменение вашего эмоционального состояния и даже дикции в первые дни чтения приговора?

— Вам случалось в декабре прошлого года бывать в Московском городском суде или встречаться с кем-то из его сотрудников?

— Вы, несомненно, слышали заявление Владимира Путина о Ходорковском, которое он сделал во время прямой телевизионной линии со зрителями накануне оглашения вашего приговора. Что вы об этом думаете вообще?

(А еще лучше: «Давайте посмотрим, что сказал Путин. Внимание на экран!») И так далее.

Допустим, на последний вопрос Данилкин мог бы ответить, что был слишком погружен в работу и ничего про это не знает, но уж тут мы бы ему не поверили.

Конечно, лучше было бы пригласить в студию Наталью Васильеву и посадить их друг против друга, но, если бы для судьи Данилкина это оказалось бы слишком тяжело, можно было бы дать в эфир хоть соответствующие куски ее интервью. Тогда зрители могли бы сделать выводы. И эти выводы, как ни странно, сводились бы к тому, что ничего из того, что сказала Наталья Васильева, Виктор Данилкин, по сути, и не опроверг. Сравним.

Судья: «В силу своих должностных обязанностей она (Васильева) никаким образом не имела отношения непосредственно к процессу… Поэтому говорить о том, что, как было в ее интервью, в приговоре было много описок, опечаток, ей просто это не могло быть известно». Но Васильева и не утверждает, что читала приговор, из ее интервью вытекает, что она, зачем-то зайдя в зал (не в судейскую комнату), видела, как секретарь судебного заседания правит ошибки в приговоре.

Судья: «Утверждение о том, что этот приговор мог быть написан в Московском городском суде, для юриста это понятно, что такое действие невозможно… Это сотни судебных заседаний. И те обстоятельства, которые были установлены на протяжении двух лет, они не могли быть известны до такой степени, что человек мог где-то вне Хамовнического суда написать этот приговор». Васильева и не говорила (если не передергивать ее интервью и не вырывать фразы из контекста), что приговор был написан целиком в Мосгорсуде. Из ее слов следует, что он был написан Данилкиным, но потом кем-то исправлен (в пользу такой версии говорят и некоторые нестыковки в тексте, о которых Пиманов Данилкина не спросил).

Судья: «Ни в какие правоохранительные органы до того, как оценка приговора не будет дана судом кассационной инстанции, с моей стороны никаких обращений по поводу госпожи Васильевой не будет». Тут Пиманов, далеко в судебных делах не новичок (хотя от волнения он и назвал подсудимых подследственными), должен был, конечно, задать вопрос: а какая тут связь? Как расследование по заявлению Данилкина (или, наоборот, Васильевой) может повлиять на результат рассмотрения дела в кассационной инстанции? Конечно, если правду говорит Данилкин, и в его отношениях с Мосгорсудом в самом деле все официально и честно? Нежелание возбуждать дело о клевете скорее можно истолковать как опасение, как бы еще до того, как Мосгорсуд «засилит» приговор, расследование не вскрыло бы случайно какие-то новые факты, ставящие под сомнение его законность.

Наконец, не совсем обычно звучит концовка фразы, которой Виктор Данилкин поставил точку в своем единственном интервью: «Я подписал этот приговор, я его провозгласил, и я несу ответственность за этот приговор до конца дней своих». В таком состоянии таких слов человек случайно не произнесет. Судья уже перестал волноваться во время интервью, но он, несомненно, много передумал о многом за эту последнюю зиму. Тогда не означает ли это, что за пределами «дней своих» он за этот приговор отвечать уже не готов? А вдруг Бог все-таки есть?