Официальный отпуск давно прошел, а он все не возвращается из Красной Поляны. Впрочем, мои информированные собеседники утверждали, что Александр Лукашенко задерживается на курорте по делу. Со дня на день в Красную Поляну должны были нагрянуть Дмитрий Анатольевич и Владимир Владимирович и проинспектировать состояние олимпийских лыжных трасс. Тут на лыжне их как бы случайно и встретил бы Александр Григорьевич. Но этого не произошло. Наши президенты как будто специально не торопились. А отпуск Лукашенко уже давно закончился. Собеседники говорили, что он совсем в отчаянии.

Наконец, в День святого Валентина случилось то, чего ждали многие. Несколько независимых изданий Белоруссии со ссылкой на чиновников Краснодарского края написали, что Лукашенко при неудачном вираже сломал пару ребер. За час новость облетела весь белорусский интернет (Байнет). Кому-то из чиновников даже пришлось делать опровержения. Хотя в общем-то не важно, имел место сам факт или нет.

Я видел, как «сломанные ребра» Лукашенко действуют на людей. В Минске слух обсуждали, наверное, на каждом шагу: в кафешках и автобусах, в метро и центральном «Макдоналдсе». Я был в офисе комитета «Солидарность» — там помогают репрессированным белорусам найти за границей работу и учебу, когда новость попала в топ Байнета. Офис в тот момент разразился всеобщим ором сотрудников — как после забитого гола. «Я чувствовал, чувствовал, — бегал по комнате юрист Александр, — Белоруссию освободит лыжная смазка или ошибка авиадиспетчера!» Даже минский священник, католик отец Вернер (глава благотворительной миссии Ватикана по поддержке одиноких матерей), не удержался и прыснул в кулак, когда я поделился с ним вестями из Красной Поляны.

Ярославу только 19 лет, хотя я дал бы и 25. Какой-то слишком сосредоточенный взгляд. В рюкзаке у Ярослава вместе с книжками по искусствоведению — постановление об аресте, милицейский протокол, приказ об отчислении из Академии художеств, еще какие-то обвинительные бумажки. Про «площадь» (жестко подавленный митинг жителей Минска) Ярослав рассказывает срывающимся голосом.

— Среди избитых — девушек гораздо больше, потому что пришли на каблуках, а когда начали месить, не могли быстро разбежаться.

Дальше он быстро рассказывает про новую будущую Белоруссию. Она, конечно, без «него». Границы открыты, а белорусский рубль — свободно конвертируемая европейская валюта, как какая-нибудь шведская крона. Экономика строится на высокотехнологичном сельском хозяйстве и перерабатывающей индустрии. Крупные чиновники, ручные бизнесмены и приближенные Лукашенко — сидят. Желательно по решению Гаагского трибунала.

А ведь до «площади» Ярослав был в общем-то обычным студентом. Тусовался по «квартирникам» и мастерским. Неплохо подрабатывал оформлением декораций для корпоративных гулянок. Автостопом ездил в Польшу и Украину. И на саму площадь Ярослав пришел вроде не на смерть — а потусоваться с товарищами, обсудить новости, постоять за свой голос. В «Солидарности» замечают, что таких, как Ярослав, на площади было большинство.

Говорят, проявление гражданственности среди белорусской молодежи перестало быть чем-то особенным. В отличие от своих родителей, молодые уже не боятся. И им не западло, в отличие от их российских ровесников.

«Они не боятся и сейчас, после волны репрессий, — говорит координатор «Солидарности» Энира Бронитская. — После этой волны молодежь просто стала еще более радикальна».

Кажется, за пятилетку белоруской «оттепели» — с 2006-го по 2010-й — созрело целое поколение, злое на государство и не привыкшее бояться. Про власть, чиновников и Лукашенко они говорят фразой: «Эта страна». Хотя надо сказать, «эта страна» импортирована ими из лексики новых российских интеллигентов. Но у нас фраза звучит как-то бессильно и всегда фальшиво. У них — с холодной яростью.

В квартире, переделанной под офис «Солидарности», совсем холодно. Градусов, наверное, 15. Но так сейчас во всех минских квартирах и в моей гостинице, в магазинах и театрах. Похолодало, говорят, сразу после выборов. Точнее, стали хуже топить. Еще — сразу после выборов министерство образования объявило о повышении платы за обучение в университетах на 15—20%. Зато до выборов правительство сделало прибавку пенсионерам и бюджетникам.

Чтобы мы согрелись, Энира Бронитская варит кофе. К нам присоединяется бывшая второкурсница философского факультета БГУ Ольга. 19 декабря она смогла ускользнуть от ОМОНа, но на следующий день ее вызвали в КГБ. Показали распечатки ее звонков на «площади»… С Ярославом они обсуждают грядущие перемены в экономике: золотовалютные резервы опустошены выборами, а уже в следующем году республике предстоит отдавать первые «кризисные» кредиты. Говорят о волне вынужденной приватизации, приходе жестких инвесторов и большой безработице… Вообще, экономический коллапс режима — популярнейшая сегодня тема и в Байнете, и на белорусских кухнях. На «сытые» народные протесты уже мало кто надеется.

Едем в БГУ на факультет, откуда отчислили Ольгу. Полы здесь отделаны дешевым розово-коричневым кафелем, низ стен покрашен зеленой краской, верх — известью. Не пахнет только лекарствами, а так — настоящая больница. «Лечат» — в кабинете Белорусского союза молодежи (аналог «Наших), это на третьем этаже, и такой 73-летний профессор Василий Васильевич Шинкарев. Он преподает основы идеологии РБ. Оля рассказывает, как вступилась за Некляева, когда во время лекции профессор назвал его «бездарным стихоплетом, холуем жирных брюссельских котов». «Некляев — поэт! — отважилась Ольга. — А вы старый бздун!» Аудитория покатилась со смеху. Шинкарев пообещал, что его предмет на зимней сессии она не сдаст. Формально так и случилось… Сам я смог пробраться к этому профессору идеологии только на следующий день. Это был изможденный старик с тяжелыми веками и глазами, которые смотрели все время ниже моего подбородка. А ведь описывали его как неутомимого демагога. На полке красовались Ленин и Сталин в рамках, на стене — Лукашенко. Я решил его не мучить. Казалось, скажу что — и профессору может стать плохо.

После событий у Дома правительства прошло уже почти три месяца, но Минск до сих пор в каком-то оглушенном состоянии. Участников митинга 19 декабря то и дело выдергивают для профилактических бесед. Например, от Оли требуют признаться, кто еще ходил с ней на митинг. Но Оля не выдает — ни своих родителей, ни подруг. Каким-то образом они оказались незамеченными для оперативников. Оля говорит: «Чудо, что ни им, ни они никуда не звонили в тот вечер».

У нормального российского человека все это вызвало бы, наверное, паранойю. Но белорусы привыкают. И даже шутят. Алиса (одна из тех подруг, которую не выдала Оля) говорит, что телефон даже в режиме ожидания — полноценное прослушивающее устройство. За нашим столиком — взрыв смеха. Ребята наговаривают в трубку, как в рацию: «ГБ-ГБ! Как слышно! В центральном «Макдоналдсе» несанкционированный сбор подрастающей оппозиции, прием!»

— Ну вообще-то это правда, — серьезно замечает Стас с мехмата. — Даже выключенный телефон можно пеленговать…

Но всем, похоже, уже плевать. Даже тем, кто пока еще не отчислен. В деканатах уже лежат списки. От студентов требуют уйти по-хорошему, то есть самим. Делается это для того, чтобы ребятам потом было сложнее перевестись на учебу в западные университеты. Ведь тем для приема на бесплатной основе нужны свидетельства применения репрессий.

— Напрасно они не хотят нас отпускать, — улыбается Алиса. — Мы же тут им жизни не дадим!

Здесь надо сказать: большинство тех, кто смог уехать в прошлом, теперь возвращаются назад. В «Солидарности» эту тенденцию считают крайне позитивной.

С ребятами мы пытаемся разговаривать о чем-то другом, не о политике и Лукашенко. Но даже тема гей-парадов все равно замыкается на нем. В Минске такие вещи запрещены, как и в Москве: единственная попытка демонстрации была жестко подавлена прошлым летом. И геи, и лесбиянки (около 70 человек) тоже вышли 19 декабря на площадь. Сначала группа выкрикивала речовку: «Геям Минска не нужен пи…ас!» Затем «геев Минска» решили заменить словом «нам». Подхватывать тогда стали и простые минчане. Возглавляет общественную организацию секс-меньшинств Минска 20-летняя девушка Варвара. На «площади» ударами дубинки ей проломили голову, а ее подруге раздробили голень. Калечили целенаправленно и, как считают друзья, за смелые лозунги. В толпе тогда было много агентов.

Протесты, недовольные жители, бедность, увольнения с предприятий и отчисления из вузов. Все это в Белоруссии очень легко не заметить. Для этого власти стараются по максимуму. Неподготовленному иностранцу рассказы местных покажутся невозможным абсурдом и антиутопией. В эти истории действительно трудно поверить, пока сам не окажешься их участником. Со своим соседом по номеру в отеле, ирландским журналистом Элсоном, мы решаем испытать Систему опытным путем.

Элсону не верится, что люди не способны объединиться, а готовы бесконечно терпеть. Ему кажется, инстинкт борьбы за свои права — в крови у каждого европейца. Я предупреждаю о местных кровожадных ментах и КГБ.

— Ты кого напугать хочешь? — возмущается Элсон. — Я ирландец! Мы будем первыми, а потом к нам присоединятся другие!

Выпив еще для храбрости, мы с ирландцем пошли в минский ГУМ и купили 11 здоровенных и толстых свечей — купили сколько было. Три из них с запахом ванили. Затем мы вышли на 25-градусный мороз и взялись за руки. И 200 метров — сколько было от ГУМа до здания КГБ РБ — прошагали, в одну глотку распевая «Марсельезу» на английском…

Почему-то нас никто не тронул. Но никто и не присоединился. Люди на проспекте Независимости смотрели на нас с опаской. Мы поставили свечки, зажгли их и, выждав три минуты, ретировались в метро. «Надо было петь что-то другое, — оправдывал провал Элсон. — Что-нибудь на русском… «Катюшу»?»