За последнее десятилетие властями Беларуси предпринималось множество попыток вырезать имя Некляева из общественного сознания. Задолго до того, как отец начал напрямую заниматься политикой, его произведения изымались из школьной программы, песни на его стихи неожиданно становились «народными» на государственных радио- и телеканалах, издательствам запрещалось печатать его книги.

После выборов диски с его песнями изымались из магазинов, а кадры с ним были недавно вырезаны цензурой из документального фильма про «Песняров». Не добрались пока только до папиных строк, отлитых в металле на мраморной стене мемориала Вечного огня в Минске: «Здесь склоняем мы головы низко перед мужеством вашим, герои…» С нетерпением жду, когда же к Вечному огню придут незаметные люди с ломиками. От белорусской цензуры, которая сама себя боится, всего можно ожидать: недавно на ТВ были запрещены к показу фильмы с участием Кевина Спейси и Джуда Лоу, после того как они поддержали международную кампанию по освобождению политических заключенных.

Интересно, насколько эта цензура оказалась эффективной: за десятилетие успело вырасти целое поколение милиционеров и бойцов спецназа, которым имя Некляева, возможно, и не говорит ничего.

До декабрьских выборов СМИ упорно называли отца «пророссийским» кандидатом. После того, что случилось 19-го, всем стало ясно, что никаких «пророссийских» кандидатов не было, но тогда, в период недолгой «лукашенковской оттепели», многие на это повелись. «Ну как, — спросила я у папы прошлой осенью, — получил ты поддержку из России?» «Да! И еще какую! — сказал он, светясь от радости. — Смотри!» И с гордостью показал мне свежее предисловие, написанное Евгением Евтушенко к книге стихов «Окно», которая вышла в Москве. В этом весь папа — для него на самом деле нет никакой разницы между тем, что он делает как писатель и как политик. Оба поля деятельности являются естественным продолжением гражданской позиции. В своем предисловии Евгений Александрович пишет:

«Недавно у одного поэта я вычитал повеселившую меня фантазию: прижизненно опароходивать своих современников. В его снах наяву величаво проплывают в виде океанских лайнеров, парусников и даже, кажется, крейсеров все его соратники по литературной тусовке, превращенные в мощную флотилию. Не хватает только атомных подводных лодок с именами поэтов. А вот когда я читал рукопись новой книги Владимира Некляева, я увидел не доходное или смертоносное плавсредство, символизирующее поэта, а, слава богу, просто-напросто живого человека, одиноко плывущего в море. Человека, может быть, скинутого кем-то с борта или спрыгнувшего по собственной воле — лишь бы не оставаться с осточертевшей ему командой. И теперь он плывет, выбиваясь из сил, но не сдаваясь разгулявшимся волнам и отплевываясь от масляной пленки пополам с соленой до тошноты водой, — лишь бы доплыть до родного берега.

У Некляева есть две пронзительные строки:

Он знает слишком много, чтобы выжить.Он знает мало, чтобы умереть.

Это и о себе, и о своем поколении, о котором, я надеюсь, ему суждено еще многое написать — и не только в стихах, но и в прозе…»

Кстати, презентация книги «Окно» в Москве должна была состояться в конце прошлого года, но была отложена на неопределенный, хотя, надеюсь, недолгий срок — пока автор не выйдет на свободу.