Муж сейчас звонит не очень часто, ибо экономит деньги на телефонных карточках — из Тамбовской области ему разговор стоил около 3 рублей за минуту, а из-под Соликамска это вчетверо дороже, поэтому звонит не каждый день, а несколько раз в неделю. Вот из-за этого я пережила тут довольно сильную стрессовую ситуацию.
Обнаружилась в местной прессе статья под заголовком «В Губахе произошли беспорядки среди заключенных», как раз в нашей колонии. Цитирую по сайту «Город Березники»: «По данным силовиков, осужденные устроили беспорядки из-за изъятия у них запрещенных предметов. Они отказались выполнять законные требования администрации, демонстративно пытались вскрыть себе вены и призывали других осужденных к беспорядкам и голодовке. А один из зачинщиков бунта пытался устроить пожар в камере штрафного изолятора. Сломав полку из-под питьевого бачка, он поджег ее. Беспорядки и пожар были ликвидированы сотрудниками учреждения. При этом, как отмечено в сообщении ГУ ФСИН, физическая сила и спецсредства к нарушителям не применялись». И дальше справочка: «Беспорядки в колониях и тюрьмах Пермского края не редкость. Например, в прошлом году 62 заключенных колонии строгого режима № 11, расположенной в поселке Ныроб Чердынского района, объявили массовую голодовку, требуя устранить нарушения уголовно-исполнительного законодательства. Одним из поводов к акции протеста со стороны осужденных стали действия так называемых завхозов — осужденных, пользующихся доверием администрации колонии и следящих за порядком в исправительном учреждении. Заключенные утверждали, что «завхозы» угрожали им силовыми методами воздействия, если они не будут подчиняться требованиям администрации. Прокуратура в ходе проверки выяснила, что такие факты действительно имели место».
Сейчас-то я уже могу шутить, что в тот момент я почувствовала себя, как мадам Грицацуева: привиделось, как муж лежит на далекой пермской земле и огнедышащая извозчичья лошадь бьет копытом в его гарусную грудь. А тогда было не до шуток, много картинок страшных пронеслось перед глазами. Понимаю, что звонить в органы бесполезно, хотя ФСИН сейчас куда как человечнее всех остальных своих коллег по искоренению всего живого, но не до такой же степени. Решила дождаться звонка мужа: мы с ним всегда назначаем дату и точное время следующего его звонка, связь-то односторонняя. Звонит точно в оговоренное время, минута в минуту, я кидаюсь к телефону, как раненая лань, начинаю вопить: «Цел ли? Обошлось ли?» А товарищ не врубается. То есть совсем никак. Я ему зачитываю тревожные сводки с фронтов, сверяем адреса, пароли и явки: у вас ведь? Адрес точный, у них. «Пойду узнаю, если тебе интересно, и перезвоню, — говорит. — Но точно могу сказать: я же на водокачке, если б чего серьезное было, ко мне приехали бы пожарные, подключать брандспойт для разгона».
Тут для меня сразу две информации: во-первых, муж знает, как разгоняют такие кипежи, значит, было с ним такое, это как минимум. Во-вторых, судя по всему, бунт был в колонии строгого режима, что хоть и у нас на зоне, но через забор, это серьезно отгороженная резервация.
Что касается первого соображения, то я прекрасно понимаю, что муж мне рассказывает далеко не все, что с ним происходит, я только иногда в его дневниках цепляюсь за фразы типа «в этой пересыльной тюрьме встретили хорошо, никого не били, а это значит, что и дальше будет нормально; если сразу со «столыпина» метелят — то и будет так всю дорогу». То есть знает, как бывает «по-другому»? Или вот он при переезде на новое место старается занять верхнюю полку, если видит деревянные нары, так как в них могут жить клопы, тогда наверху их меньше. Я сразу начинаю его спрашивать: откуда ты это знаешь? То есть ты знаком с клопами в деревянных нарах? А где это было? Такие вещи он старается мне не рассказывать, видя во мне прежде всего беспокойную жену, а не журналиста. Я это хорошо понимаю, но вот изумление мужа насчет бунта было неподдельным.
Доложил мне в итоге: дело, говорит, довольно обычное, но сразу же приехала проверка из Москвы, все у нас хорошо — бунт был маленький, в строгой зоне, разобрались корректно, своими силами, проверка удовлетворена. Ну и хорошо. Тогда, говорю я мужу, подумай ты вот над чем: тут глава ФСИН Александр Реймер заявил, что считает коррупционно опасной действующую систему условно-досрочного освобождения (УДО) заключенных. И считает целесообразным полностью изменить систему применения УДО, с тем чтобы исключить субъективность оценки степени исправления осужденного как со стороны администрации учреждения, так и со стороны суда. Что думаешь, спрашиваю я мужа, как нам реорганизовать систему УДО?
Три дня мы с мужем, наплевав на тариф, излагали друг другу свои соображения по реформированию УДО — разругались вдрызг. Вплоть до того, что я его обвинила в игнорировании прав осужденных. Помирились, конечно, — но к консенсусу не пришли. Дорогой вы наш товарищ Реймер! Нельзя реформировать систему УДО без реформирования судов, это очевидно. А суды — они не в вашей, увы, компетенции.
