ОРФАК, как предложил именовать форум бессменный ведущий торжественных и неторжественных церемоний Вадим Жук. Орфаковцы, то есть аниматоры, с неистовым воодушевлением приняли это предложение. Вообще-то странный народец эти орфаковцы. В лютую стужу (за тридцать) устроили проводы зимы. Слепили на сцене снеговика. Светили маленькими зеркалами — выпускали в зрительный зал солнечных зайчиков. Снеговик начал таять, уронил морковный нос. Плачущего снеговика понесли поскорее на мороз — оживать. У орфаковцев все наперекосяк. Жюри — сплошь юные ботичеллиевские девы. А что вы хотите — шестнадцатилетний фестиваль в предощущении весны. Присматривать за девами приставили «дядьку» — мэтра, режиссера Станислава Соколова. Того самого, что снял когда-то отличное ретро «Черно-белое кино» по Виктору Славкину. И в конкурсной программе сразу обрисовались фильмы-путешествия во времени, по «продолженному прошлому». Экран словно покрыли амальгамой, высветив в нашем общем вчера нас сегодняшних. Точно по рецепту Параджанова, именовавшего кино искусством вспышек. Самой необыкновенной вспышкой был режиссерский дебют Михаила Дворянкина «Подарок» (Гран-при). Сдержанное и вдохновенное графическое (минимум цвета) эссе про мальчика, принесшего в школу собственноручно вырезанную открытку однокласснице Ксюше… Про любовь. Про праздник 8 Марта в школе, где по коридорам носятся расхристанные переростки, ржущие и цепляющиеся к малолеткам. Про чаепитие и классную дискотеку под «музыка на-а-ас связала». Про скромные гендерные дары («Девочки! Подходим к столу, берем подарки!»). Про выпрастывание личного, интимного из тоталитарной серости коллективизма. И еще про маму, которая так складывает руки на коленях, что с экрана веет тоскливым одиночеством. Из микроскопических подробностей просачивается пыльная эпоха ранних восьмидесятых, озвученная ламбадой и единодушными аплодисментами партсъездов.
С ностальгическим фильмом председателя жюри «Черно-белое кино» о мужчине, перебирающем вместе с фотографиями «мгновения» истекшего, перекликались многие работы. «Воробей» Дмитрия Геллера — вариация пантелеевского «Честного слова» (приз за лучший детский фильм). Нахохлившийся воробей (Геллер блестяще освоил компьютерную технологию, его персонажи и живые, и условные) дает слово чванливому голубю ни за что не улетать с ветки — а то солнце больше не взойдет. Воробей, живущий при кинобудке, насмотревшийся кино про Мальчиша-Кибальчиша, вцепился в ветку, сидит день, вечер, всю жуткую ночь, в дождь и град. Даже когда два зеленых кошачьих глаза в полнеба сверкают. Когда мальчишки швыряются камнями. Все покидают двор блочной девятиэтажки, даже собак с прогулки увели в тепло. Кто-то на кухне слушает «Театр у микрофона» и сквозь запотевшее окно смотрит на одинокого воробья. На рассвете принесший себя в жертву серый комочек затрепещет от радости. Надо сказать, мажорный финал минорному режиссеру Геллеру удался меньше, чем тревожное, почти триллерское ожидание: что же со всеми нами будет… если воробей улетит? Юное жюри демонстративно поддержало молодых. Например, птенцов гнезда Петрова, учениц ярославского оскароносца. Шесть девушек красками на стекле воссоздали атмосферу предвоенной эпохи под ритмы «Рио-Риты». Весь фильм «Еще раз» (приз за лучшую студенческую работу) — головокружительный красочный пробег по Ярославлю мальчугана в коротких штанишках и рубашке с бантом. В этом тотальном ретро-«наезде» брызжут воздух и ритмы времени: пар коммунальной кухни, дребезг трамвая, нарядная набережная, пританцовывающий точильщик ножей, толстая мороженщица с тележкой и воздушными шариками, парикмахерская с колдующим куафером, ясельная группа, по-утиному топающая за воспитательницей, пирамида в противогазах, накрываемая шелком падающего с неба парашюта со звездой…
«Шатало», нежнейшая экранизация рассказа Юрия Коваля, уносит нас в 70-е, увиденные режиссером Алексеем Деминым. Жизнь деревни странным образом вертится вокруг недотепистого черного кота, живущего у колодца. От которого все, кто в приметы верит, шарахаются. Но когда Шатало исчезнет, выветрится живой дух деревни. Демин, мастер психологической трагикомедии, как всегда, обходится минималистскими средствами (на тонированной пастели — черная и белая графика и много свободного места для дыхания зрительской фантазии). Журавль клювом достает из старого колодца ведра с водой. Первоклассницу Нюрку дед будит в школу ружейным выстрелом. Купание местной пышнотелой Венеры подсматривает ее воздыхатель. Да весь фильм — «подсмотренные» в сдвинутых ракурсах (то в бинокль, то с точки зрения травы) подробности жизни. Той самой жизни, дух которой бесследно исчез, как след Шатало, из умирающей деревеньки.
Поэты, свой мир рисующие. Или вырезающие. «Бумажные узоры» Михаила Тумели (приз за режиссуру) — виртуозное кружево, выполненное в технике «вытинанка» — искусства узорной вырезки, известного со времен Древнего Китая. Плутовская сказка про жадную тетку под этномузыку группы «Троица» рассказана с помощью ножниц, белой бумаги и лихого таланта Тумели. Без его балалайки и фестиваль — не фестиваль. В первые сутки Тумеля поет звонко, не жалея голоса, к закрытию обычно едва сипит, однако ж… поет.
В Суздале кто не заголосит? Даже Норштейн. Он в фильме Октябрины Потаповой «Дедушкин валенок» (по рассказу Пришвина о вечной жизни старого валенка) и к сценарию руку приложил, и спел душевно. За вокальный дебют он получал приз впервые. Но более всех орфаковцев удивил неюный Эдуард Беляев. Взял эскимосскую сказку про смекалистую девочку, убежавшую от великанши Мойрызпах, да слепил из пластилина умопомрачительную фреску «Девочка, которая порезала палец». Люди и фантастические существа в плоскостном изображении, стилизованном под древние рисунки, выглядят одинаково неправдоподобно. Невероятные события усугублены учительской интонацией Николая Дроздова. Он разъясняет, что Мойрызпах ловит маленьких девочек только ради пищевой необходимости. Рассказывает про четырехрукавную камлейку, лису по имени Туман, ягодного кита, братьев-воронов. Научно разъясняет, что если порезанным пальцем нарисовать гору — то будет настоящая гора. Если Мойрызпах расчесывает волосы — на Камчатке идет дождь. Вся эта заковыристая нелепица «лепится» под аккомпанемент варгана и шаманских песнопений. Монтаж абсурда и этники, волшебства и какого-то ненормального юмора. Приз имени Александра Татарского и спецприз жюри «За расширение сознания» — по заслугам. Казалось, и выйдет награды получать многорукий чудо-человек, слепивший это диковинное панно.
И в других фильмах бурлила жизнь, подпрыгнувшая над пресной реальностью, да так и забывшая приземлиться. Корова поймала на рог упавшую звезду, от чего затанцевала и уж остановиться не могла. Пришлось ждать следующего звездопада («Звезда» Сони Кравцовой). Изворотливый Мим, влюбленный в каменное изваяние с веслом, солнечной пластикой одушевляет хладную деву (фильм Bonjour Анны Абашиной). Отражение балерины обучает неловкую танцовщицу («Балерина и зеркало» Наталии Суринович). Красавица решается лечь в кровать с… лягушкой в надежде, что та превратится в принца («Было лето» Ирины Кодюковой). Плюшевый мишка растет вместе с мальчиком, никак не желая взрослеть («Друг детства» Юлии Поставской). Гарем дружным строем по морям-волнам разыскивает своего благоверного султана (сказка горных татов «Если» исполнена Ингой Коржневой виртуозно, хоть и не без влияния знаменитого британца Марка Бейкера). Дебелая дама собирает гербарий из… симпатичных крошечных «мужчинок» («Редкий вид» Светланы Тугайбей по рисункам Фернандо Ботеро). Даже к классике орфаковцы не могут отнестись с почтением. Пушкинскую «Метель» режиссер Мария Муат и художник Марина Курчевская разыграли с помощью живописных кукол среди свистящих от зимнего ветра декораций — внутри… гигантского космического кота. Михаил Лисовой по-хармсовски своевольно выставил на всеобщее обозрение многие из постулатов «Монблана нашей жизни», толстовского учения. Писатель стреляется с Тургеневым, позирует с африканскими аборигенами. На банкете с царями да попами в косоворотке за отдельным столиком «хлеб и воду кушают». А еще ОРФАК № 16 запомнится показом последних серий прославленной «Горы самоцветов». «Новая» не однажды писала о проекте, который придумал Александр Татарский. Создано больше пятидесяти серий. Татарский мечтал о долгосрочном цикле. Но без него некому отстаивать необходимость создания сказок народов, живущих в России. Видимо, проекты, которые можно считать детской вакциной против взрослой ненависти и ксенофобии, более не считаются национальной патриотикой. Нам бы что-нибудь про Минина с Пожарским. С аниматорами в рамках Суздальского международного конгресса «Анимационная индустрия: обучение, технологии, продюсирование, прокат» встречались психологи. Они напомнили, что все мы живем в пору затяжного кризиса. Что под натиском хаоса мы растеряны, раздвоены. Искусство одушевления сшивает внутренние разрывы, простраивает хоть и странную, мистериальную, но целостную картину мира. Прочерчивает перспективу от древней примитивной архаики к изощренному современному абсурду. И в глубине амальгамы экрана, из бесконечности перспективы нам семафорит надежда… вырезанная из белой бумаги.
