СюжетыКультура

Иван Вырыпаев: Я заставляю вас поверить в то, чего нет

Драматург и кинорежиссер — о способах разговора, силе чувства, уловках творцов

Этот материал вышел в номере № 38 от 11 апреля 2011 года
Читать
Искусство сегодня — это продюсирование. То есть мы находимся в системе потребления искусства. Большинство того, чем мы занимаемся, — это не то, что «я сделал настоящий спектакль и попал в ваше сердце». Моя задача — убедить вас в том, что я...

Искусство сегодня — это продюсирование. То есть мы находимся в системе потребления искусства. Большинство того, чем мы занимаемся, — это не то, что «я сделал настоящий спектакль и попал в ваше сердце». Моя задача — убедить вас в том, что я сделал настоящий спектакль и попал в ваше сердце. Я заставляю вас поверить в то, чего нет, продюсирую невидимое. Я говорю: «Это самый крутой фильм!» — всячески атакую вас до того, как вы приходите, или после — так, что, когда вы смотрите и чувствуете, что в вас не «попадает», но, уже завороженные моим гипнозом, убеждаете себя… И когда вас спрашивают: «Как фильм?» — вы говорите: «Классно!»

Настоящее глубинное переживание не подразумевает глубинных тем: подлинность самого ощущения невозможно подменить и нельзя спродюсировать. Вот вы пришли домой к подруге, попили с ней чай, поболтали… о новом шкафе — и ушли с ощущением тепла. Что-то случилось, вы получили опыт — какой? То, о чем вы говорили, или опыт под названием «улыбка», «хорошее настроение»? Потом пришли к другому человеку и поговорили с ним о Боге — даже поспорили о бытии по ту сторону смерти, но не пережили ничего глубокого. Что вы чувствуете на выходе — вот вопрос. Искусство это и есть восприятие. Я говорю: «Это спектакль о любви» — любви нет, а есть мысль «это спектакль о любви», то есть потребление. Почему нет искусства? Потому что есть потребление. Мы как будто убеждаем зрителя: «Видел прекрасный фильм о любви?» — «Видел». Но самой любви не было.

Природа творчества, то есть сам опыт, например, спектакля, — это то, что с тобой происходит. Нельзя получить опыт того, что твоя страна идет неправильным путем, или опыт того, что наркотики вредны, на уровне мысли. Можно получить только опыт: я страдаю, я расстроился, я люблю, я ненавижу, я негодую. История театра начиналась с того, что актер встал на котурны, а сейчас мы приходим к видеоинсталляциям — но в театре по-прежнему нет ничего, кроме восприятия. Все, что ты делаешь на сцене, — ты правильно организуешь внимание зрителя и развиваешь его впечатления.

Вот если я вам сейчас просто скажу: война и непонимание могут убить любовь двух людей. Достаточно? Нет! Мне надо заставить вас сопережить этой теме, мне надо «Ромео и Джульетту» вам сыграть! Как устроен современный театр? Я беру девочку из Боснии, а мальчика из Черногории — ну или там из Чечни. И показываю вам концептуально, что это разные миры… Вы сидите, думаете: «Блин, ну точно… Да!» Но это переживание любви — оно может случиться, а может и нет. Это не будет зависеть от того, взял я девочку из Боснии или нет. Это могут сыграть два старика. Главное, чтобы мы поняли сердцем, что наша война, ужасы, которые мы переносим, наша закомплексованность — они убивают любовь двух людей. Тогда Шекспир прозвучит. Почему мы знаем Шекспира? Это точно найденный коннект для своего времени. Думаю, что сегодня проблем больше, чем во времена Шекспира. В чем проблема человечества? В том, что технологии развиваются намного быстрее, чем осознанность происходящего. Телевидение не используется так, как оно должно использоваться: помогать нуждающимся в помощи, больным, сообщать о состоянии планеты и так далее — телевидение только развлекается и собирает деньги… Да мы не умеем осознать даже мобильный телефон! Джеймс Кэмерон фильмом «Аватар» ничего не сделал нового в эволюции кинематографического искусства. Это не современное искусство, это новые технологии. Мы говорим: «3D» — нет, зрителю мало, нужно 4D — нет, уже не нравится, нужно 5D». Мы попали в плен новостей. Художник, чтобы быть актуальным, вынужден все время что-то новенькое выдавать… Трусы снял — «О! Здорово!» — попал! Второй раз трусы снял — «Не-е… надо отрезать яйца!» А на самом деле можно не гнаться за этим информационным потоком, а остановиться и найти способ поговорить. Вот Гришковец — на сцене две тряпки, один человек. Что он там говорит — я уже не помню, ни одной мысли не осталось, помню только ощущение: со мной говорит человек… странно, который разбирается в жизни… Прямо здесь и сейчас, при мне!

Гришковец действует по системе Станиславского, только партнером у него не стоящий на сцене человек, а зритель, сидящий в зале. Он вышел со сверхзадачей — «Я хочу изменить зал, я хочу, чтобы с ними что-то произошло», — и он это делает! Значит, современность — это все равно тот язык, на котором мы говорим, не вербальный язык, а язык восприятия. Когда со сцены говорят: «…Эй, чувак, дай на х…й мне свой мобильник, я тебе щас…» — то никакой современности для меня не возникает. Часто современную реальность помещают в старый способ диалога, как если бы я оказался во временах Пушкина и начал бы своим языком корявым рассказывать об очень важных вещах. Он бы мне сказал: «Сынок, я не понимаю, о чем ты говоришь»…

Почему новая драма не может совершить прорыв? Потому, что, сбросив школу, Фоменко, Каму Гинкаса, пошла вперед, не взяв с собой профессионального оснащения и к тому же еще не заметив смену восприятия. Прежде чем идеи прозвучат, они должны попасть в сердце человека, а для этого нужно заговорить с ним на одном языке. Я был на концерте группы U2. Американский парень со сцены говорит о социальной справедливости, да о чем угодно, он говорит о том, о чем хочет говорить «Театр.doc», — и девяносто тысяч человек воспринимают это с открытым сердцем, рыдая. Девяносто тысяч, а не триста человек! Почему? Потому, что U2 — это новая драма, Боно — это театр. Какая разница, что он не говорит текст. Конечно, мы можем сказать, музыка всегда точнее попадает в нас, но, может быть, нам стоит придумать такую новую драму, которая попадает в нас.

Режиссер и драматург обязаны ставить из зрительного зала, они должны быть прежде всего зрителями. В чем проблема современной драмы? Люди начинают изобретать театр. У меня есть пример — человек сдал заявку на очень интересную пьесу. Потом пришел на «Новую драму», понял, как актеры существуют, — ну и продолжил в той же эстетике что-то сам. То есть перестал быть зрителем, перестал думать о том, какой спектакль он хотел бы увидеть. Каждый из нас в своем сердце имеет пьесу и стихотворение, но не каждый может себя услышать и профессионально выразить. Вот это и есть современное искусство — открыть то, что в нас есть, а не выдумывать. Режиссер должен быть в любом случае образованным — не в том смысле, что должен сотни книг прочитать, а заниматься вопросами восприятия. Не поймите меня превратно или как-нибудь эзотерически, но я считаю, например, что занятия йогой для современного режиссера более необходимы, чем другие занятия. Чтобы понять, что такое канон. Потому что пьеса — это канон. Принципы искусства исчерпывающе сформулировал Флоренский в своей знаменитой работе «Иконостас». Канон имеет связь с потусторонним, с тем, что находится за алтарем… У нас есть школа, только надо ее совместить с ощущением. Надо прочитать Флоренского, посмотреть фильм Бэнкси «Выход через сувенирную лавку», взять систему Вахтангова… и бросить пить, хотя бы на время!

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow