Он был великий интерпретатор поэзии.

Слова могли быть хороши или гениальны. Он был вровень с ними.

Сколько он помнил, знал и умел. И всегда был готов. Перед любой аудиторией, в любом месте читать и читать.

Он был настоящий артист и чудесный, порой откровенный до неосторожности человек.

Ощущение неприкаянности, казалось, не покидало его. Он скитался по своим жизням, начинал их, бросал, не дожив, и снова начинал… Сумма этих неоконченных сюжетов составляла тем не менее мощный и драматический роман его существования.

Актерский диапазон его был велик: от комического гротеска до высокой трагедии. И во всех ролях на сцене, на экране и в жизни он был необыкновенно привлекателен и неудобен. С ним было чрезвычайно интересно, может быть, и потому, что он работал всякую минуту — на сцене, на съемках, на репетициях, в кругу своих замечательных друзей, при встрече со случайными попутчиками.

Он жил в роли актера Михаила Казакова в пространстве, созданном режиссером Михаилом Казаковым. И охотно втягивал нас в это пространство.

Он удивлял и предлагал нам свой яркий, умный, талантливый мир: входите! Радуйтесь!

Одних «Покровских ворот» хватило бы, чтобы полюбить Казакова навсегда, а ведь была еще череда блистательных ролей, начиная с его первого громкого успеха в «Убийстве на улице Данте», были Пушкин, Бродский, Самойлов…

Он был азартен и наивен. Он жил под Богом и слышал его. Во всяком случае, однажды он точно исполнил его волю.

Мы с художником Борисом Жутовским приехали в Израиль делать книгу и, встретившись с друзьями, изрядно выпили. Настолько изрядно, что нас с трудом, но все-таки пустили в последний автобус, идущий из Иерусалима в Тель-Авив, несмотря на огромную пальмовую ветвь, которую я подобрал на Святой земле близ православного монастыря Вади Кельт.

В семь утра меня разбудили угрызения совести, и я решил искупить вину забегом по берегу. Сердце с похмелья бешено колотилось, пот застилал глаза, я бежал из последних сил и думал: «Господи, сделай что-нибудь, чтобы это прекратилось». И вдруг услышал голос:

— Сейчас я тебе кое-что скажу, и ты упадешь!

— Говори!

— Ира Мирошниченко стала московским министром культуры.

Я упал. Открыв глаза, я увидел лицо Миши Козакова, вышедшего к морю на утреннюю прогулку.

— Берем Жутовского и идем ко мне: я хочу вам почитать монолог Тригорина на иврите.

Сидя на полу, он читал нам текст своей роли. Потом стихи… Мы пили кофе, бесконечно говорили, молчали. (В этот день и была сделана фотография.) Я знал, что он вернется к родному языку, домой. И он знал…

Миша вернулся тогда. И прожил с нами много лет, в которых было и счастье… А теперь не вернется.

Какая беда. Культурный слой русской жизни с каждой большой потерей превращается в пыль.