Итак: «Прямое действие — на повестке дня. Как и в Северной Африке, раньше или позже простые люди поймут, что у них сила и они должны ее использовать, потому что представительная демократия исчерпала свои возможности».

Я уже говорил это недавно (см. «Новую газету» от 13.03.2011). Но мне важно теперь подчеркнуть, что так думают многие. Эта фраза, в частности, взята из потока комментариев на корреспонденцию в английской еженедельной газете Observer о том, как голландские граждане, мобилизованные в Сети («Твиттер» и пр.), заставили один из крупнейших банков Нидерландов отменить премии директорату, пригрозив, что изымут свои вклады из банка.

Прямое действие возвращается c периферии в центр политической жизни. В последней лондонской демонстрации пожелал участвовать сам лидер оппозиционной партии Эд Милибанд. И это, может быть, самое в ней многозначительное. Большой партократический босс чует, что жизнь из парламента уходит на улицу, во всяком случае в Сеть.

В социальных сетях в интернете были раскручены арабские протесты и недавняя колоссальная демонстрация в Лондоне, где 250 тысяч человек протестовали против сильного сокращения государственных расходов. Еще раньше прямые акции в бывших советских республиках, известные под этикеткой «цветные» революции, подали те же сигналы. Такое впечатление, что массы обрели новый эффективный инструмент участия в управлении обществом. Кто-то приходит от этого в телячий восторг. Кто-то, наоборот, впадает в панику. Основания тут есть и для того, и для другого. Как бывает всегда, когда предстоят большие перемены, а они предстоят. У нас на глазах проступают контуры нового порядка, нового образа общественной жизни, нового стиля отношений между государственной властью и множеством граждан.

Как будет выглядеть политическая структура, включающая этот элемент, сказать трудно. Спланировать ее заранее целиком и всю сразу нечего и думать. Как некогда система партийно-представительной демократии, которую теперь есть все основания называть «старым режимом», «неодемократия» возникает сама по ходу спонтанного процесса. Можно ли что-нибудь уже сейчас в этом процессе углядеть?

В арабском мире прямое действие пресекает (чтоб не сглазить) повсеместную тенденцию превращения государства в наследственное однопартийное президентство, то есть, если угодно, в монархию де-факто. Это похоже на то, что 100—200 лет назад происходило в Европе и привело к партийно-представительной демократии. Будет ли и на этот раз результат тем же? Сходство с европейскими событиями, которые в истории обозначаются этикеткой «революция 1848 года», бросается в глаза, и преобладающее ожидание именно таково.

Но на самом деле это маловероятно. Некая фиктивная партийно-представительная демократия там уже есть, и шансов на то, что после тектонического сдвига она станет менее фиктивной и более эффективной, очень мало. Арабский мир мог бы повторить политсистемную эволюцию Запада, если бы сейчас ввел ограниченное (цензами) избирательное право. Но это по многим причинам исключено, хотя было бы разумно (я снова спрашиваю: почему таким роковым образом все разумное оказывается неприемлемо?). В результате нынешние протесты при всем их размахе либо захлебнутся, либо пойдут по иному руслу, где демократическая процедура окажется потом институционализирована иначе, чем это было когда-то в Европе.

Прямые акции в Европе дают некоторые намеки на то, как именно. Демонстранты в Лондоне, требуя отказа от сильного сокращения государственных расходов, в сущности, пытались вмешаться в техническую функцию правительства — макроэкономическую политику.

Голландский эпизод интересен тем, что голландцы наехали не на правительство, а прямо на своих противных олигархов. Это, собственно, был даже эпизод не политической, а классовой борьбы.

Итак, массы, играя вновь обретенной мускулатурой, могут выступать с конституционными инициативами или смещать правительства, не назначая новые, но сохраняя бдительность и не давая никому засидеться у власти. Или требовать от правительства принимать или отменять важные решения. Или отдельные агентуры могут выяснять отношения между собой, вообще без участия власти, как это было, например, в золотой век рабочего движения с его забастовками.

Институциональные следствия этого различимы уже сейчас. Инициативные (харизматические) группы, сами оставаясь или не оставаясь анонимными, мобилизуют группы давления каждый раз ad hoc, то есть «по поводу», а после того как их протест остается безуспешным (так произошло сейчас в английском случае) или имеет успех (хотя бы не очень определенный, как пока в египетском случае), происходит демобилизация. И так раз за разом. При такой демократической процедуре не нужны политические партии.

Далее, власть из политического руководства превращается в экспертно-делопроизводительную корпорацию, а массы (общественность) не будут управлять, но сохранят за собой контроль над корпорацией власти, выражая ей доверие или недоверие и тем самым вынуждая корпорацию власти на внутреннюю реорганизацию и кадровые перемены.

Партократическое государство ввиду этой перспективы оказывается, как и «старый режим» в XIX веке, перед выбором: либо грубо разгонять демонстрации (как Каддафи, Башар Асад и Ахмадинежад), либо инкорпорировать их в формальную политическую процедуру. «Неодемократия» висит в воздухе и там, где партийно-представительная демократия так и не возникла вообще, симулировалась, фальсифицировалась, либо осталась редуцированной — от Кубы и Венесуэлы через Египет до России. И там, где она была вполне эффективной долгое время и сохраняет некоторую остаточную эффективность или по меньшей мере преимущество традиционности — как на своей родине во Франции, США, Британии.

Демократия умерла. Да здравствует демократия!