Дирижер Геннадий Рождественский — не просто знаковая фигура мира музыки, человек-поступок. Благодаря ему в СССР впервые услышали Орфа, Пуленка, Хиндемита. Он исполнял опальных Прокофьева и Шостаковича, стал на долгие годы первым и единственным исполнителем оркестровой музыки Шнитке. В дни его юбилея «Новая» открывает неизвестный ракурс крупной личности.
Лет двадцать тому назад в заковряженской средней школе (Новосибирская область) состоялся традиционный сбор. Собрались выпускники первого выпуска — 1955 года.
Село наше, куда я попала по распределению, отстояло от трассы так далеко, что ни зимой в пургу, ни в распутицу весной и почтовая лошадь не доходила. Света и радио и в помине не было, а клуб был засыпан зерном.
И вот мы собрались. Учитель истории Василий Куликов, вспоминая наше житье-бытье, каким-то особым торжественным голосом обратился ко всем нам:
— Рождественского помните?!
— Помним! — радостно кричали мы. Еще бы! Не помнить Рождественского.
Вы будете смеяться, но речь идет о дирижере Геннадии Рождественском.
Дело в том, что в учительской был старый громоздкий приемник. На час или два от движка МТС подавался свет, и тогда худо-бедно можно было побродить по волнам. Наша школа была удивительная. Учительский коллектив в основном состоял из мужчин, вернувшихся с фронта. Десятиклассниками они ушли на войну, а вернувшись, встали на место тех, кто с войны никогда не придет.
По вечерам, управившись по хозяйству, ученики приходили в школу. Здесь выполнялись домашние задания, и всегда можно было встретиться с учителем по любому вопросу.
Приемник, вещавший о другой жизни, обладал особенной силой притяжения.
И вот однажды сквозь немыслимые помехи мы набрели на голос, который всех нас заворожил. Он рассказывал о музыке, про которую мы ровным счетом ничего не знали. Говоривший был так доверителен, так верил в наши возможности, что кто-то из нас сказал: «Хороший учитель вышел бы из этого человека».
Так кто же он, этот далекий голос, так стремительно приобщивший нас к святая святых. В конце передачи объявили: «Выступал студент консерватории Геннадий Рождественский». В тот же день мы отправили письмо на радио. Голос нас не обманул. Мы начали получать посылки. Первой пришла «Пиковая дама». Это мы попросили «Пиковую даму». Дело в том, что учитель истории обладал роскошным баритоном и знал многие оперы наизусть. По воскресным дням, когда в школе протапливались печи, учитель заходил в дальний класс и распевался. Другого места в деревне не было. А дети наши прикладывали ухо к промерзшему стеклу.
Мама Геннадия Рождественского писала нам письма, и на следующее лето мы, беспаспортные люди (у деревенских не было паспортов), двинулись в Москву. Вот так! Наобум! Где взяли деньги? А просто! Я уже знала, что решение колхозного собрания — закон сельхозартели. Вот к собранию и надо обращаться. Обошла все соседние колхозы. Колхозники голосовали единогласно.
Приютила нас школа на Цветном бульваре. Поездка наша была самостийная, незаконная, и я знала, что предстоит нам вынести по возвращении. И вот тогда мама Геннадия Николаевича решила помочь: нас пригласили на радио. «Сузунские туристы» — так называлась передача.
Не надо быть психологом, чтобы понять, как важно в ранней юности получить отзвук на сильное душевное движение. Бескорыстное участие порождает такое же ответное действие. И совсем не важно, в чем оно проявляется.
Я вряд ли бы вспомнила эту историю, если бы на днях из Сузуна не позвонила моя бывшая ученица Галя Алехина. На вопрос ученицы: «Помните Рождественского? Вы там рядом. Поздравьте его с юбилеем», — я, учитель, отвечаю: «Помню и поздравляю!»