«Новая газета» начинает издавать серию книг к 75-летию Большого террора. С августа по октябрь по средам они будут продаваться (недорого) в киосках вместе с газетой. Серия задумана разнообразной — в ней наряду с художественными выйдут и документальные книги таких авторов, как Юрий Домбровский, Фазиль Искандер, Лев Копелев, Юрий Карякин. Первая книга серии «Империя зла. Невыдуманные истории» Бенедикта Сарнова вообще будет распространяться бесплатно. Начиная с августа следите за информацией на сайте «Новой» и в бумажном выпуске газеты.
Несколько слов об этой книге. Она начинается с небольших ярких невыдуманных историй, иногда похожих на байки, которые показывают абсурдность и ужас жизни людей, в том числе знаменитых, при сталинщине. Но автор — известный и популярный с 60-х критик и литературовед Бенедикт Сарнов — на этом не останавливается: он вскрывает психологические механизмы отношений жертв и палачей. Приходит к удивительному выводу, что крайней степенью страха, единственной возможностью его преодолеть становится… любовь к палачу. Вот такой «стокгольмский синдром» России, которую Сталину удалось взять в заложники.
А заканчивается книга пьесами драматургов, среди которых лучшие — Н. Эрдман и М. Булгаков. Здесь Сарнов тоже рассказывает невыдуманные истории их отношений со Сталиным. В первом случае эти отношения привели к ГУЛАГу, во втором — к смерти.
Вот несколько коротких сюжетов из книги Сарнова.
Олег Хлебников
Троцкистка
Эту историю рассказала мне Ольга Львовна Слиозберг, промыкавшаяся по сталинским тюрьмам и лагерям свои семнадцать лет.
В тюрьме она сблизилась с одной совсем простой, неграмотной женщиной, обвинявшейся, естественно, в троцкизме. И вот однажды эта женщина обратилась к ней за советом. Каким-то чудом дошло до нее с воли письмо от дочки. Дочке исполнилось пятнадцать лет, и ей предстояло вступать в комсомол. И она просила мать, чтобы та написала ей: правда ли, что она троцкистка, что злоумышляла против нашей страны, против товарища Сталина. Если правда, она проклянет ее и вступит в комсомол. Если же мать честно напишет ей, что ни в чем не виновата, то вступать в комсомол она ни за что не станет. Девочка признавалась, что ей, конечно, очень страшно думать, что при таком повороте она сразу станет изгоем. (Выражала она это, естественно, другими словами, но мысль была именно такая.) «И все-таки, — писала она матери, — лучше бы мне узнать, что никакая ты не троцкистка, не враг народа».
Получив это письмо, мать девочки проревела всю ночь. А наутро попросила Ольгу Львовну написать дочери от ее имени, что все, в чем ее обвиняют, — правда. «Так прямо и напиши, — сказала она. — Вступай, доченька, с чистым сердцем вступай. У тебя перед комсомолом никакой вины нет, а за мать ты не ответчица. Сам товарищ Сталин сказал, что сын за отца не отвечает».
Ольга Львовна изо всех сил старалась уговорить ее не возводить на себя напраслину, не признаваться в несуществующей вине. Но та твердо стояла на своем.
— Ей жить, — сказала она. — Легкое ли это дело — девчонке знать, что мать сидит ни за что? Нет, пусть уж лучше думает, что я троцкистка.
И вас действительно били?
В числе тогдашних ее «светских» знакомых был и Абакумов — народный комиссар госбезопасности. И вот, доведенная до отчаяния, она решила написать ему письмо, напомнить о давнем знакомстве и попросить разобраться в ее деле.
Письмо было написано. В нем содержалась не вполне официальная просьба. Это было очень личное письмо. И предельно откровенное. Она подробно рассказывала в нем обо всех издевательствах, которым подвергалась за все время своего тюремного и лагерного бытия.
Письмо было отправлено, разумеется, не по официальным каналам и каким-то чудом дошло до адресата. И вот в один прекрасный день ее извлекли с самого лагерного дна, отмыли, подкормили, приодели и повезли в Москву. И привезли прямо на Лубянку. И не куда-нибудь, а в кабинет наркома. (Этот рассказ я слышал не от самой Окуневской, а от ее близких знакомых.)
Нарком вышел ей навстречу, поцеловал руку — так, словно дело происходило на каком-нибудь кремлевском банкете.
В глубине комнаты был уже накрыт стол на два куверта: коньяк, шампанское, фрукты, пирожные…
Нарком сделал актрисе приглашающий жест, сел напротив нее, разлил вино в бокалы. И полилась непринужденная светская беседа — о том о сем. Вспоминали прошлое. Актриса ожила и уже совсем поверила, что все ее мытарства позади. И вот наконец нарком, оставив пустую светскую болтовню, заговорил о деле.
— Я прочел ваше письмо, — сказал он. — Неужели все, о чем вы там пишете, — правда?
— Правда, — подтвердила актриса.
— И вас действительно били? — спросил нарком.
— Били, — снова подтвердила она.
— А как тебя били? — спросил нарком. — Так?
И он дал ей кулаком в зубы.
— Или так?
Последовал еще один зубодробительный удар.
— Или, может быть, так?
Натешившись вволю, нарком вызвал охрану. Избитую, окровавленную актрису унесли. Бросили в камеру, а спустя несколько дней отправили назад, в зону.
Шкловский на Беломорканале
И Виктор Борисович поехал.
Спасти брата ему не удалось: Владимир Борисович впоследствии так и погиб там, на сталинской каторге.
Но Виктора Борисовича во все время его поездки по Беломорканалу чекисты принимали как дорогого гостя: знали ведь, по чьему личному указанию он сюда прибыл. И как-то один из хозяев поинтересовался у дорогого гостя, как он себя тут, у них в гостях, чувствует.
И вот тут-то и прозвучал его знаменитый ответ:
— Как живая чернобурая лиса в меховом магазине.
