В конце мая на ежегодном собрании управляющих Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР) в Астане была озвучена цифра: доля российских проектов в кредитном портфеле банка составляет 25%. Но еще в 2007 году она составляла 39%.

Падение инвестиционной активности ЕБРР в нашей стране отметил и замминистра финансов Сергей Сторчак, которого на днях назначили заместителем управляющего ЕБРР от России. По мнению чиновника, эта тенденция в том числе связана с тем, что из состава директоров была выведена Елена Котова.

Напомним, что руководство банка обвинило Котову в нарушении корпоративной этики, и она ушла со своего поста. А затем в отношении нее было возбуждено уголовное дело, связанное с взяткой в 1 млн евро, который она якобы вымогала у предпринимателя, намеревавшегося получить кредит в ЕБРР.

Скандал был большой, однако позиция самой Елены Котовой до сих пор не была представлена в СМИ. Она согласилась рассказать «Новой» все подробности этой истории, а также поделилась своей точкой зрения на вопрос о том, почему сжимается кредитование российского бизнеса со стороны ЕБРР.

— Для начала давайте восстановим картину событий такой, какой ее видите вы.

— В сентябре 2010 года я узнала, что служба корпоративного контроля ЕБРР нанял внешнего консультанта. Я получила письмо, в котором было сказано, что, судя по всему, я нарушила внутренний кодекс поведения директоров и консультант хочет со мной поговорить. Он был партнером в одной из крупных американских компаний. Я сразу подумала, чего это ради служба корпоративного контроля наняла юриста из Вашингтона — в Лондоне разве нельзя было подыскать? Потом уже поняла: присылают человека, который долгое время был главным следователем в криминально-следственном отделе ФБР.

Я растерялась и пошла к нему на разговор, хотя, конечно, это была ошибка. Меня ждали два дня полицейского допроса под видео- и аудиозапись. Берусь утверждать, что допрос велся с нарушением всех возможных процедур — главное, что с первой секунды разговора я поняла, что такое презумпция виновности. Это был перекрестный допрос. Меня путали и сбивали с толку какими-то клочками корреспонденции, выдернутой из моего компьютера.

Затем «следователь» Мендельсон подверг допросу весь мой офис в такой же манере и отправился писать доклад. В нашем офисе было произведено два обыска, видимо, людьми Мендельсона и службы корпоративного контроля. Мы не присутствовали, нас даже не уведомили — обыски происходили ночью.

— И что нашли?— Доклад Мендельсона был готов в начале ноября. Он сумел установить один факт, о которыом я сама сообщила ему на первом нашем «интервью». У меня есть собственная компания, зарегистрированная в белой офшорной зоне. Я объяснила, что считаю это хорошей корпоративной практикой. Ведь я пришла в ЕБРР не после школы, у меня есть частные проекты, далеко не все из них завершены. И как раз для того, чтобы отделить китайской стеной любые транзакции от работы в рамках ЕБРР, я создала эту компанию именно тогда, когда пришла работать в банк.

— Это управляющая компания для ваших проектов?

— Да. До прихода в ЕБРР я жила в России и работала в бизнесе. У меня не было ни конфликта интересов с собственными проектами, ни необходимости регулярно посылать за границу или получать оттуда средства. Семья, муж и сын, живут в США. Оказавшись в Лондоне, я поняла, что если у меня не будет компании в офшоре, я не смогу без мороки ни получать деньги из России, где остались мои проекты, ни оплачивать семейные расходы в Америке, финансировать проекты сына. И, как я уже сказала, по моему глубокому убеждению, эти транзакции я просто обязана была отделить от своих лондонских доходов.

— Я правильно понял, что Мендельсон не обнаружил транзакций вашей компании, так или иначе связанных с ЕБРР?

— Да. Помимо самого факта существования компании, в докладе было высказано предположение, что я вымогала взятку у человека, который пытался получить кредит в ЕБРР. Общая логика такая: «Взвесив «за» и «против», мы утверждаем, что так скорее могло быть, чем не быть». Я не пытаюсь это даже комментировать.

— Если вы уверены, что не предпринимали ничего противозаконного и антикорпоративного, то почему по своей воле оставили пост директора ЕБРР от России?

— События развивались быстро. На следующий день после допросов я приехала в Россию, чтобы доложить все своим руководителям, министрам Эльвире Набиуллиной и Алексею Кудрину. Они сделали абсолютно верный, на мой взгляд, шаг: подключили юридических консультантов правительства РФ, конкретно — «Клири Готлиб». Пока Мендельсон писал свою партитуру, они в течение полутора месяцев дублировали допросы, смотрели те же материалы, что и Мендельсон. И в итоге дали заключение на его доклад. Я текст не видела, поскольку не являюсь адресатом, но общая суть такая: «Грязи много, доказательной базы нет». После этого я приехала и подала заявление об отставке Эльвире Набиуллиной.

— Почему?

— Во-первых, после такого безобразного отношения мне в этом зоопарке работать больше не хотелось. А во-вторых, лучше было бы закрыть вопрос тихо — зачем России скандал? В этом отношении у нас с Набиуллиной совпали позиции.

— Но скандал все же начался. Кто стал инициатором?

— В конце ноября я написала заявление, продублировала его в Лондоне и уехала к семье в Америку кататься на лыжах. Была полная уверенность, что история закончена. Я простодушно надеялась, что президенту ЕБРР Мирову просто надо убрать меня из числа директоров и что, добившись этой цели, он успокоится.

— Насколько я понимаю, статус директора дает некоторый иммунитет. Он автоматически пропадает, скажем так, вместе с записью в трудовой книжке?

— Не совсем так. Могу рассказать на собственном примере. Уже после моего добровольного ухода Миров сообщил российскому правительству, что полиция Лондона поставила вопрос о снятии с меня иммунитета. В этой ситуации наше правительство, что мне абсолютно понятно, выдвинуло аналогичное требование.

И вот 18 января с меня сняли иммунитет, а 3 февраля следственным комитетом МВД было возбуждено уголовное дело по статье 204 «покушение на коммерческий подкуп».

— Что конкретно вам инкриминируют?

— Следствие прежде всего обсуждает со мной обстоятельства выдачи менеджментом ЕБРР ряда кредитов, о том, какие у меня были полномочия, как вообще выстроен процесс прохождения тех или иных проектов, в частности, того проекта, судьбу которого Мендельсон сделал в своем докладе центральным.

— Я не следователь, но, может, расскажете?

— Я действительно один раз встречалась с этим человеком, нас свел общий знакомый. Не могу судить, почему он расценил ту нашу встречу как попытку склонить его к даче взятки. Тем более в своей же жалобе, написанной, что крайне интересно, явно носителем английского языка, он сообщает, что ему стало известно о моем якобы намерении голосовать против его проекта именно от менеджера его проекта, то есть опять от банка. Видите, его не только развели как дитя, но и спровоцировали тем самым написать жалобу. Одним ударом по двум целям. Этот человек же не понимал процедуру одобрения кредитов в ЕБРР!

— Ну, с этой внутрикорпоративной практикой вообще мало кто знаком. У нее что, есть специальные антикоррупционные компоненты?

— Он-то, может, и был незнаком, но менеджер его проекта ему просто солгал. Расскажу о процедуре. Совет директоров, куда я входила, состоит из 24 человек. Я работала в нем шесть лет. Через совет проходит около ста проектов в год, в том числе 47–48 из России. За все это время совет проголосовал против двух проектов. Проект проходит работу с кредитным офицером, который приносит его на кредитный комитет. Члены совета директоров никак не участвуют в его работе. Потом следуют еще два комитета, и проект поступает в рассылку членам совета директоров. При этом в преамбуле стоит фраза: «Я, президент Миров, рекомендую…». А на изучение проекта у нас есть всего две недели. То есть роль директоров весьма формальная. Где здесь предмет для взятки?

— Но вы же могли, в самом деле, проголосовать против?

— Во-первых, для этого нужно решение правительства РФ. Положим, я его так или иначе выбила. Но во-вторых, как представить себе ситуацию, при которой директор от России голосует против российских проектов?

— О’кей, Черников человек, вас подставивший, — неразумное дитя, а вы — жертва. Чья?

— Прошу отметить, что вы назвали данную фамилию, не я. Что касается вопроса, кому это выгодно, давайте посмотрим на факты. В 2007 году, в самый предкризисный пик, согласно действующей тогда стратегии, на Россию должно было приходиться 40% кредитного портфеля ЕБРР. В 2007 году как раз и было 39%.

В 2008 году произошел кризис, а незадолго до этого президентом стал как раз Миров. Ему удалось убедить акционеров увеличить капитал банка, и кредитный портфель вырос с 6 млрд долларов в год до 10 млрд, но доля России сократилась до 33%.

— И в чью пользу?

— Дополнительное финансирование получили страны, которые уже являются членами ЕС, либо находятся в расширенном списке кандидатов. Например, Турция. Тоже нашли постсоциалистическую страну!

— То есть, по вашему мнению, финансирование таких стран — не дело ЕБРР?

— Я все время напоминала о том, что когда ЕБРР создавался, в основе его лежал лозунг Миттерана: «Как мы можем помочь мистеру Горбачеву? Давайте создадим банк». А сейчас ЕБРР превращается в банк, который решает текущие проблемы Евросоюза. Например, сдерживание мигрантов из Турции.

— И что, Мирова просто не устроило, что вы лоббировали интересы России? Это же была ваша работа…

— Это, безусловно, его не устраивало. Но проблема не только в этом. В октябре 2009 года наше правительство выдвинуло мою кандидатуру на пост, который должен был освободиться летом 2010 года. Это пост вице-президента. Строго говоря, эта позиция должна была мне достаться чуть ли не автоматически, потому что она предназначалась для женщины и при этом — представителя страны, в которой ЕБРР ведет операции.

В структуре руководства банка вообще многое замешано на политических договоренностях. Например, его президентом всегда будет либо француз, либо немец, первым вице-президентом — распорядителем кредитного портфеля — всегда американец. Сам банк находится в Лондоне.

Так вот, я была первым номинантом в вице-президенты от России за все время существования банка.

Когда российское правительство выдвинуло меня на эту позицию, то его поддержали Белоруссия, Таджикистан, а также Украина и Казахстан. На эти пять стран, включая Россию, приходится 70% кредитного портфеля.

Миров этой новости не слишком обрадовался, о чем я сообщила нашему правительству. Тогда правительство разослало письма ведущим министрам стран «восьмерки». После этого меня пригласили на собеседование в Вашингтон. То есть они вроде бы согласились, что странно не иметь в ЕБРР вице-президента от России. Но в действительности, видимо, они оценили меня таким образом, что Миров понял: у него развязаны руки.

— Во всем виноват «вашингтонский обком»?

— Оценивайте, как хотите, но в моем понимании это новая стратегия борьбы с Россией. Смотрите на цифры дальше. В прошлом году доля российских проектов в ЕБРР упала до 32%, а на сегодняшний день она составляет уже 25%. Это 4,5 млрд евро в год, то есть за три года мы потеряли порядка 15 млрд. А ведь это «золотые» деньги, которые не проходят через бюджет, от которых никто и ничего не «пилит». Но для России это все равно не так уж и много. А для Албании или Боснии и Герцеговины — хватит, чтобы эти страны не представляли угрозы Евросоюзу. ЕБРР целенаправленно развернул финансирование в небольшие европейские страны, в Турцию, а сейчас банк намерен двигаться и в Северную Африку.

— Зачем?

— Подпитать страны, которые рвутся в ЕС, но принять их сейчас очень трудно. То есть ЕБРР становится финансовым донором Евросоюза.

— Как вы оцениваете кандидатуру невольного преемника — нового директора от России в ЕБРР Дениса Морозова?

— Я с ним лично не знакома, но знаю, что он настоящий профессионал, владеет несколькими языками. Мне нравится, что он пришел из частного сектора. Насколько я знаю, правительство поставило перед ним задачу лоббировать интересы российского бизнеса. Хотя я не уверена, что ему это удастся.

— Мы опять в осажденной крепости?

— Политика ЕБРР по сдерживанию операций в России проста. Еще в 2008–2009 годах я нередко конфликтовала с менеджментом, потому что условия кредитования российского бизнеса становились все более жесткими по сравнению с другими странами. Банк сначала принимает много российских заявок, демонстрируя интерес к стране, затем последовательно их отсеивает, говоря: несмотря на все усилия, не смогли найти в России хорошие проекты. Все коррумпированные, или рискованные, или клиенты не приняли наши условия.

Так что проблема не во мне, точнее, это не только моя проблема. Повесили огромное негативное облако на весь российский бизнес. Ведь теперь каждый бизнесмен, приходящий в российский офис ЕБРР, понимает — его рассматривают как потенциального взяточника. Наехали не на меня, а на весь наш бизнес.Мнение юриста

Сергей Мирзоев,адвокат:

Елену Викторовну Котову подозревают в совершении тяжкого преступления – в покушении на коммерческий подкуп. Уголовная ответственность за коммерческий подкуп ( в данном случае - незаконное оказание дающему деньги услуг имущественного характера в связи с занимаемым служебным положением) предусмотрена статьей 204 УК РФ и в том случае, если имелись приготовление или сговор для подкупа, т.е через статью 30 того же кодекса. По существу идентичные подозрения выдвинуты лондонской полицией. Основное содержание подозрений состоит в допущении чрезвычайно сильного влияния Елены Викторовны на банкиров ЕБРР, причем сила этого влияния была такова, что она была способна подвигнуть десяток-другой серьезных людей к выдаче кредита. Многочисленные документы ЕБРР определенно указывают на то, что Котова как член Совета директоров ЕБРР не обладала полномочиями, способными определять решение о выдаче кредита. Предполагается, что явный недостаток этих полномочий члена Совета директоров Е.В. Котова в криминальных-де целях могла компенсировать необычными способностями влиять на принятие решений в сложно устроенной международной бюрократической структуре. Понятно, что такие подозрения, именно в силу их фантазийности не просто опровергать. Именно поэтому лондонская полиция хотя и безуспешно, но очень старательно отрабатывает все возможные, даже фантастические подозрения. Лондонский лес рубят так, что щепки летят, а результатов, т.е. новых фактов подтверждающих подозрения в отношении Котовой, все нет.

Однако в британском расследовании существует и более серьезная проблема. Оно незаконно, поскольку не имеет перспектив быть расследованным, т.е. оконченным. В Конвенции ООН о борьбе против коррупции предусматривается уголовное преследование коррупционеров в том государстве, где сконцентрировано преступное деяние. Бесспорно, что Котова, находясь в России как гражданин, может быть преследована только в России, все подозрения в отношении нее должны быть прояснены здесь, поскольку здесь, а не в Лондоне сконцентрированы данные по этому делу. Иное в данном случае не дано - в Лондоне нет возможности установить факты и обстоятельства, оценка которых и приведет к законному решению о подозрениях против Котовой.

Остается добавить, что Россия и Великобритания – участники упомянутой Конвенции.

Что касается российского расследования, здесь пока комментировать нечего, оно только началось. Я как адвокат рассчитываю на профессиональную и законную позицию следствия, которое вынуждено разбираться не столько с фактами, сколько с предположениями, хотя и мастерски сконструированными. Нельзя забывать, что материалы служебной проверки ЕБРР, на которые много раз ссылались в интервью, состоят из описания того, что делала Котова уже в период проверки. По другому говоря, у знающих людей вызывают настороженность ровно те «доказательства», которые получены самими специалистами по проверкам, возможно, с помощью провокации.

Что ж, мы готовы представить следствию свои аргументы, исходя из того, что Россия не является юридической провинцией Запада, исходя из того, что недавние новации российского уголовного закона и обновление следственного аппарата позволяют надеяться на объективное разрешение подозрений.